Перейти к контенту
КАЗАХСТАНСКИЙ ЮРИДИЧЕСКИЙ ФОРУМ

Записная книжка: стихи, проза


Рекомендуемые сообщения

Читаю Войновича, вспоминаю имена литераторов-шестидесятников, которых давно читала и забыла. Вспомнила, как "Жизнь и судьба" Василия Гроссмана читала в 90-е. Впечатление было оглушительное. Война, сталинизм, любовь и вера - несколькими словами не опишешь. Включила бы в школьную программу 11го класса.

"Для начальства люди в лагере отличались номерами и цветом матерчатой

полоски, пришитой к куртке: красной - у политических, черной - у

саботажников, зеленой - у воров и убийц.

Люди не понимали друг друга в своем разноязычии, но их связывала одна

судьба. Знатоки молекулярной физики и древних рукописей лежали на нарах

рядом с итальянскими крестьянами и хорватскими пастухами, не умевшими

подписать свое имя. Тот, кто некогда заказывал повару завтрак и тревожил

экономку своим плохим аппетитом, и тот, кто ел соленую треску, рядом шли

на работу, стуча деревянными подошвами и с тоской поглядывали - не идут ли

Kosttrager - носильщики бачков, - "костриги", как их называли русские

обитатели блоков.

В судьбе лагерных людей сходство рождалось из различия. Связывалось ли

видение о прошлом с садиком у пыльной итальянской дороги, с угрюмым гулом

Северного моря или с оранжевым бумажным абажуром в доме начальствующего

состава на окраине Бобруйска, - у всех заключенных до единого прошлое было

прекрасно.

Чем тяжелей была у человека долагерная жизнь, тем ретивей он лгал. Эта

ложь не служила практическим целям, она служила прославлению свободы:

человек вне лагеря не может быть несчастлив...

Этот лагерь до войны именовался лагерем для политических преступников.

Возник новый тип политических заключенных, созданный

национал-социализмом, - преступники, не совершившие преступлений.

Многие заключенные попали в лагерь за высказанные в разговорах с

друзьями критические замечания о гитлеровском режиме, за анекдот

политического содержания. Они не распространяли листовок, не участвовали в

подпольных партиях. Их обвиняли в том, что они бы могли все это сделать.

Заключение во время войны военнопленных в политический концентрационный

лагерь являлось также нововведением фашизма. Тут были английские и

американские летчики, сбитые над территорией Германии, и представлявшие

интерес для гестапо командиры и комиссары Красной Армии. От них требовали

сведений, сотрудничества, консультаций, подписей под всевозможными

декларациями.

В лагере находились саботажники, - прогульщики, пытавшиеся самовольно

покинуть работу на военных заводах и строительствах. Заключение в

концентрационные лагеря рабочих за плохую работу было также приобретением

национал-социализма.

В лагере находились люди с сиреневыми лоскутами на куртках - немецкие

эмигранты, уехавшие из фашистской Германии. И в этом было нововведение

фашизма, - покинувший Германию, как бы лояльно он ни вел себя за границей,

становился политическим врагом.

Люди с зелеными полосами на куртках, - воры и взломщики, были в

политическом лагере привилегированной частью; комендатура опиралась на них

в надзоре над политическими.

Во власти уголовного над политическим заключенным также проявлялось

новаторство национал-социализма.

В лагере находились люди такой своеобразной судьбы, что не было

изобретено цвета лоскута, отвечающего подобной судьбе. Но и индусу,

заклинателю змей, персу, приехавшему из Тегерана изучать германскую

живопись, китайцу, студенту-физику национал-социализм уготовил место на

нарах, котелок баланды и двенадцать часов работы на плантаже.

Днем и ночью шло движение эшелонов к лагерям смерти, к концентрационным

лагерям. В воздухе стояли стук колес, рев паровозов, гул сапог сотен тысяч

лагерников, идущих на работу с пятизначными цифрами синих номеров,

пришитых к одежде. Лагери стали городами Новой Европы. Они росли и

ширились со своей планировкой, со своими переулками и площадями,

больницами, со своими базарами-барахолками, крематориями и стадионами,

Какими наивными и даже добродушно-патриархальными казались ютившиеся на

городских окраинах старинные тюрьмы в сравнении с этими лагерными

городами, по сравнению с багрово-черным, сводившим с ума заревом над

кремационными печами.

Свирепая и деятельная лагерная полиция - капо, носившая на левых

рукавах широкую желтую повязку, лагерэльтеры, блокэльтеры, штубенэльтеры -

охватывала своим контролем всю вертикаль лагерной жизни, от общелагерных

дел до частных событий, происходящих ночью на нарах. Заключенные

допускались к сокровенным делам лагерного государства - даже к составлению

списков на селекцию, к обработке подследственных в дункелькамерах -

бетонных пеналах. Казалось, исчезни начальство, заключенные будут

поддерживать ток высокого напряжения в проволоке, чтобы не разбегаться, а

работать.

Эти капо и блокэльтеры служили коменданту, но вздыхали, а иногда даже и

плакали по тем, кого отводили к кремационным печам... Однако раздвоение

это не шло до конца, своих имен в списки на селекцию они не вставляли.

Особо зловещим казалось Михаилу Сидоровичу то, что национал-социализм не

приходил в лагерь с моноклем, по-юнкерски надменный, чуждый народу.

Национал-социализм жил в лагерях по-свойски, он не был обособлен от

простого народа, он шутил по-народному, и шуткам его смеялись, он был

плебеем и вел себя по-простому, он отлично знал и язык, и душу, и ум тех,

кого лишил свободы".

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Эдуард Хиль

«Я шагаю по Москве»

:bum: Уточню: автор текста - Шпаликов Г.

У Шпаликова Г эта песня - единственная большая удача. ИМХО.

Какие мы все-таки разные. Иногда рутина и собственные литературные предпочтения лишают нас возможности узнать что-то новое. Поэтому с таким удовольствием тему читаю.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

После вчерашних посиделок с армейским другом навеяло:

Александр Покровский. "...Расстрелять".

ФРЕЙЛИНА ДВОРА

- Лий-ти-нант! Вы у меня будете заглядывать в жерло каждому матросу! -

Командир - лысоватый, седоватый, с глазами навыкате - уставился на только

что представившегося ему, "по случаю дальнейшего прохождения",

лейтенанта-медика - в парадной тужурке, - только что прибывшего служить из

Медицинской академии.

Вокруг - пирс, экипаж, лодка.

От такого приветствия лейтенант онемел. Столбовой интеллигент: прабабка

- фрейлина двора; дедушка - академик вместе с Курчатовым; бабушка - академик

вместе с Александровым; папа - академик вместе с мамой; тетка - профессор и

действительный член, еще одна тетка - почетный член! И все пожизненно в

Британском географическом обществе!

Хорошо, что командир ничего не знал про фрейлину двора, а то б не

обошлось без командирских умозаключений относительно средств ее

существования.

- Вы гов-но, лейтенант! - продекламировал командир. - Повторите! -

Лейтенант - как обухом по голове - повторил и - Вы говно, лейтенант,

повторите! - и лейтенант опять повторил.

- И вы останетесь гов-ном до тех пор, пока не сдадите на допуск к

самостоятельному управлению отсеком. Пи-ро-го-вым вы не будете. Мне нужен

офицер, а не клистирная труба! Командир отсека - а не давящий клопов медик!

Вы научитесь ползать, лейтенант! Ни-каких сходов на берег! Жену отправить в

Ленинград. Жить на железе. На же-ле-зе! Все! А теперь поздравляю вас со

срочным погружением в задницу!

- Внимание личного состава! - обратился командир к строю. - В наши

стройные ряды вливается еще один... обманутый на всю оставшуюся жизнь.

Пе-ре-д вами наша ме-ди-ци-на!!!

Офицеры, мичмана и матросы изобразили гомерический хохот.

Командир еще что-то говорил, прерываемый хохотом масс, а лейтенант

отключился. Он стоял и пробовал как-то улыбаться.

Под музыку можно грезить. Под музыку командирского голоса, вылетающего,

как ни странно, из командирского рта, лейтенанту грезились поля навозные.

Молодой лейтенант на флоте беззащитен. Это моллюск, у которого не отросла

раковина. Он или погибает, или она у него отрастает.

"Офицерская честь" - павший афоризм, а слова "человеческое достоинство"

- вызывают у офицеров дикий хохот, так смеются пьяные проститутки, когда с

ними вдруг говорят о любви.

Лейтенант-медик, рафинированный интеллигент, - его шесть лет учили, все

это происходило на "вы", интернатура, полный дом академиков, - решил

покончить с собой - пошел и наглотался таблеток. Еле откачали.

Командира вызвали к комдиву и на парткомиссию.

- Ты чего это... старый, облупленный, седоватый, облезлый, лупоглазый

козел, лейтенантов истребляешь? Совсем нюх потерял? - сказал ему комдив.

То же самое, только в несколько более плоской форме, ему сказали на

парткомиссии и влепили выговор. Там же он узнал про чувство собственного

достоинства у лейтенанта, про академиков, Британское географическое общество

и фрейлину двора. Командир вылетел с парткомиссии бешеный.

- Где этот наш недолизанный лейтенант? У них благородное происхождение!

Дайте мне его, я его долижу!

И обстоятельства позволили ему долизать лейтенанта.

- Лий-ти-нант, к такой-то матери, - сказал командир по слогам, - имея

бабушку, про-с-ти-ту-т-ку двора Ее Величества и британских географических

членов со связями в белой эмиграции, нужно быть по-л-ны-м и-ди-о-то-м, чтобы

попасть на флот! Флот у нас - рабоче-крестьянский! А подводный - тем более.

И служить здесь должны рабоче-крестьяне. Великие дети здесь не служат.

Срочные погружения не для элиты! Вас обидели? Запомните, лейтенант! Вам за

все заплачено! Деньгами! Продано, лейтенант, продано. Обманули и продали. И

ничего тут девочку изображать. Поздно. Офицер, как ра-бы-ня на помосте,

может рыдать на весь базар - никто не услышит. Так что ползать вы у меня

будете!

Лейтенант пошел и повесился. Его успели снять и привести в чувство.

Командира вызвали и вставили ему стержень от земли до неба.

- А-а-а, - заорал командир, - х-х-х, так!!! - и помчался доставать

лейтенанта.

- Почему вы не повесились, лейтенант? Я спрашиваю, почему? Вы же должны

были повеситься? Я должен был прийти, а вы должны были уже висеть! Ах, мы не

умеем, нас не научили, бабушки-академики, сифилитики с кибернетиками. Не

умеете вешаться - не мусольте шею! А уж если приспичило, то это надо делать

не на моем экипаже, чтоб не портить мне показатели соцсоревнования и

атмосферу охватившего нас внезапно всеобщего подъема! ВОН ОТСЮДА!

Лейтенант прослужил на флоте ровно семь дней! Вмешалась прабабушка -

фрейлина двора, со связями в белой эмиграции, Британское географическое

общество, со всеми своими членами; напряглись академики, - и он улетел в

Ленинград... к такой-то матери...

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

С.Трофимов

Я вижу небо - в нем тишина.

Я поднимаюсь к небу, еле дыша.

И вдруг понимаю - это во мне душа

Странное дело, это моя душа.

Как нелепо жить вниз головой,

Когда такое небо есть надо мной,

И кажется, звезды можно достать рукой.

Я и не ведал, что этот мир такой.

Боже, какой пустяк

Сделать хоть раз что-нибудь не так,

Выкинуть хлам из дома и старых позвать друзей.

Но что-то всерьез менять,

Не побоясь в мелочах потерять

Свободно только небо над головой моей.

Я был богом в прошлую ночь,

Я отыскал дорогу и выбежал прочь.

Богом стать просто, если уже невмочь.

И не над чем плакать, дом покидая в ночь.

Но оказалось даже тогда,

Что все дороги света ведут в никуда,

И даже когда под ногами блестит вода,

Бог просто не может странником быть всегда.

Боже, какой пустяк

Сделать хоть раз что-нибудь не так,

Выкинуть хлам из дома и старых позвать друзей.

Но что-то всерьез менять,

Не побоясь в мелочах потерять,

Свободно только небо над головой моей.

Поднимаю свой воротник,

Ругаю дождь и слякоть, будто старик.

Бегу за толпой - видно уже привык.

И в памяти небо, как нереальный блик.

Но однажды мне станет легко,

И будет все не важно и далеко

Меня примет небо в свой неземной покой.

И я стану просто облаком над рекой.

Боже, какой пустяк

Сделать хоть раз что-нибудь не так,

Выкинуть хлам из дома и старых позвать друзей.

Но что-то всерьез менять,

Не побоясь в мелочах потерять,

Свободно только небо над головой моей.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

из Довлатова:

... Мой брат, у которого две судимости (одна - за непредумышленное убийство), часто говорит:

- Займись каким-нибудь полезным делом. Как тебе не стыдно?

- Тоже мне, учитель нашелся!

- Я всего лишь убил человека, - говорит мой брат, - и пытался сжечь его труп. А ты?!

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

С.Трофимов

Боже, какой пустяк

Сделать хоть раз что-нибудь не так,

Выкинуть хлам из дома и старых позвать друзей.

Но что-то всерьез менять,

Не побоясь в мелочах потерять

Свободно только небо над головой моей.

Поет же Иванов вроде. Думала его песня. Нравится.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Тефаль

Тефаль, ты всегда думаешь о нас!

Где влажная жара клубится, одевая

Отроги в синюю вуаль,

На острове живет колония тефаля.

Как выглядит тефаль?

Он зверем кажется на травянистом склоне,

На скалах — птицею и рыбою в воде.

Тефали водятся лишь в нашем регионе

И более нигде.

В тефале что-то есть от лося и лосося,

Пингвина и коня, Бодлера и Рембо, —

Но всем, кому его отведать довелося,

Забыть его слабо.

Я не сравню его с курятиной бездушной,

Парной говядиной, развалистой треской:

Он весь оксюморон — как типа змей воздушный

Или конек морской.

Откуда здесь они — никто и знать не знает,

Тем более сейчас.

Но это пустяки. Тефаль все время занят.

Он думает о нас.

Конкретно — о тебе. Они не знают, где ты,

Поэтому с утра слоняются в тоске.

На скудном острове кругом твои портреты —

На скалах, на песке.

…До осени тефаль нагуливает жиру.

К исходу августа приморский наш Кобзон

Выходит на газон и объявляет миру,

Что начался сезон.

Туристы ломятся. Корабль, едва причаля,

За новой порцией отходит в Старый Свет.

Наш город в основном живет за счет тефаля:

Промышленности нет.

Когда они поют, их можно брать руками.

Вглубь острова рыбак уходит налегке,

А возвращается — десяток на кукане

И пара-тройка в рюкзаке.

Они не убегут. Хватай их так и этак,

За гривы и хвосты, —

Что им до рыбаков, куканов их и сеток?

Ведь это все не ты.

…В начале сентября из океанских далей

Под бешеный бакланий гам

Шаланды, полные тефалей,

Приходят к нашим берегам.

Тут начинается подобье фестиваля:

Сдирая кожицу и косточки грызя,

Три бесконечных дня весь город жрет тефаля.

Хранить его нельзя.

Божась, и брызгаясь, и руки воздевая,

Часами повара горланят о своем:

Как лучше есть тефаля?

Варить его? Солить? Заглатывать живьем?

Об этом спорили до драк и зуботычин,

Признав в двухтысячном году,

Что в виде жареном он просто фантастичен —

И в честь его теперь зовут сковороду.

Кафе распахнуты. Нежнейший запах дразнит.

Везде шкворчит тефаль, а шкуру жрут коты.

Лишь на четвертый день к концу подходит праздник.

Тогда выходишь ты.

Стихает чавканье. Не смеет ветер дунуть.

Жратвой пропахший порт магнолией запах.

“Тефалю есть о ком подумать!” —

Звучит на разных языках.

Ты медленно идешь — чем дальше, тем усталей —

Перед ликующей толпой,

И тот, кто больше всех сумеет съесть тефалей,

На этот вечер спутник твой.

Ты движешься как рок, как буря, как менада,

В сравнении с тобой все тускло, все черно.

Кто увидал тебя, тому уже не надо

Буквально ничего.

Они бросают все и едут жить на остров,

Чтоб им хоть издали мелькала тень твоя.

Жить в городе нельзя: у нас ведь с девяностых

Не строится жилья.

Здесь только те живут, кто получил в наследство

Убогие дома, ползущие к волнам.

У нас иммунитет, тебя мы знаем с детства,

Но думать о тебе опасно даже нам.

Ты проскользишь по мне огнем и влагой взора —

Но это так, деталь.

Мне думать о тебе нельзя. Иначе скоро

Я стану как тефаль.

А гости все летят из Франций и Австралий,

Как бражник на свечу.

Так пополняется колония тефалей.

Я знаю, но молчу.

И там, на острове, томясь жарою скушной

И безысходною тоской,

Они становятся как типа змей воздушный

Или конек морской.

Ты медленно идешь, то поправляя тогу,

То поводя плечом.

Я отвожу глаза. На свете, слава Богу,

Подумать есть о чем.

Быков

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Все надоело, все. Как будто стою в бесконечной пробке —

При этом в каждой машине гремит попса.

Тесно и пусто разом, как в черепной коробке

Выпускника ПТУ из Череповца.

Все впечатленья не новы, и все хреновы.

Как будто попал в чужой бесконечный сон,

В котором структуралисты с фамилиями на -сон

Толкуют мне тексты почвенников с фамилиями на -овы

И делают это под звуки FM “Шансон”.

Все надоело, все: бормотанье слов, немота предметов,

Зимняя нежить, летняя духота.

Всех утопить: я знаю, что скажут мне тот и этот,

Все, что попросит эта и спросит та.

И если даже в гнилой закат подмешают охру

И к власти придет осмысленный индивид,

И если им буду я, и даже если я сдохну, —

Все это меня не особенно удивит.

Предвестие это прорыва или провала —

Бог весть.

Господи, дай мне сделать, чего еще не бывало,

Или верни снисхожденье к тому, что есть.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Быков

Басня

Да, подлый муравей, пойду и попляшу,

И больше ни о чем тебя не попрошу.

На стеклах ледяных играет мертвый глянец.

Зима сковала пруд, а вот и снег пошел.

Смотри, как я пляшу, последний стрекозел,

Смотри, уродина, на мой последний танец.

Ах, были времена! Под каждым мне листком

Был столик, вазочки, и чайник со свистком,

И радужный огонь росистого напитка...

Мне только то и впрок в обители мирской,

Что добывается не потом и тоской,

А так, из милости, задаром, от избытка.

Замерзли все цветы, ветра сошли с ума,

Все, у кого был дом, попрятались в дома,

Согбенные рабы соломинки таскают...

А мы, негодные к работе и борьбе,

Умеем лишь просить "Пусти меня к себе!" -

И гордо подыхать, когда нас не пускают.

Когда-нибудь в раю, где пляшет в вышине

Веселый рой теней, - ты подползешь ко мне,

Худой, мозолистый, угрюмый, большеротый, -

И, с завистью следя воздушный мой прыжок,

Попросишь: "Стрекоза, пусти меня в кружок!" -

А я тебе скажу: "Пойди-ка поработай!".

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Карты вечно тасуются,

И, в какой-нибудь раз

В мире все образуется,

Но, наверно, без нас.

Так случится, так сможется,

Что в назначенный час

Все удачно разложится -

Но, наверно, без нас.

В этот день человечество

Поголовно, как класс,

Отболеет, отлечится -

Но, наверно, без нас.

Отоврут, отпозорятся,

Наперед, про запас,

Отвоюют, отссорятся,

Но, наверно, без нас.

Все грехи, до Адамова,

Им простят, и тот час

Все закрутится заново,

Но, наверно, без нас.

А. Макаревич

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

"Я написал стихи. Они стыдные. Я их никому не показывал, но Тебе, Боженька, я покажу. Вот они. Взрослые плачут слезами. Взрослые плачут глазами. Маленькие плачут сердцем. Маленькие плачут жизнью. Но если взрослый плачет, как маленький, значит, он и правда плачет."

Марик, 4 кл.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Пригородная электричка. (Дмитрий Быков)

В пригородной электричке,

Грязной, мерзлой, нежилой,

Наблюдаю по привычке

Лица едущих со мной.

Вот у двери мерзнет шлюха -

Запахнула пальтецо.

Отрешенная старуха

Солит серое яйцо.

Некто углубился в чтенье -

"Труд", вторая полоса.

Лыжница от ожиренья

Хочет убежать в леса.

Парень в рыжем полушубке,

Лет примерно двадцати,

Обнимает девку в юбке

Типа "Господи, прости!".

Ненавижу приоткрытость

Этих пухлых, вялых губ,

Эту чахлую небритость,

Эти брови, этот чуб,

Ненавижу эту руку

На податливом плече,

Эту скуку, эту суку!

Ненавижу вообще!

Подмосковные пейзажи,

Вы мучительны весной!

Над кустарником и даже

Над полоскою лесной -

Дух безлюдья, неуюта,

Холод, пустота, печаль...

Если он и мил кому-то,

То волкам, и то едва ль.

Городишко за чертою

Пригородной - глух и нем.

С ним согласен нищетою

Посоперничать Гарлем.

В этих ветках оголенных

И на улицах пустых -

Горечь ветров раскаленных

И степей необжитых.

Одинокий призрак стога,

Почерневшие дома...

И железная дорога

Безысходна и пряма.

Ветер носит клочья дыма,

Бьется в окна, гнет кусты.

Носит пачку с маркой "Прима"

И газетные листы,

И бумажку от конфеты,

Выцветшую от дождей,

И счастливые портреты

Звезд, героев и вождей,

И пластмассовые вилки,

И присохшие куски,

Корки, косточки, обмылки,

Незашитые носки,

Отлетевшие подметки,

Оброненные рубли, -

Тени, призраки, ошметки

Наших ползаний в пыли.

Непристойные картинки,

Пыль, троллейбусный билет,

Прошлогодние снежинки

И окурки сигарет.

Выдох на последнем слоге,

Вход, и выдох, и опять!

Уберите ваши ноги!

Дайте голову поднять!

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 2 weeks later...

Баллада о борьбе

Сpедь оплывших свечей и вечеpних молитв,

Сpедь военных тpофеев и миpных костpов

Жили книжные дети, не знавшие битв,

Изнывая от мелких своих катастpоф.

Детям вечно досаден

Их возpаст и быт,-

И дpались мы до ссадин,

До смеpтных обид.

Hо одежды латали

Hам матеpи в сpок,

Мы же книги глотали,

Пьянея от стpок.

Липли волосы нам на вспотевшие лбы,

И сосало под ложечкой сладко от фpаз,

И кpужил наши головы запах боpьбы,

Со стpаниц пожелтевших слетая на нас.

И пытались постичь

Мы, не знавшие войн,

За воинственный клич

Пpинимавшие вой,

Тайну слова "пpиказ",

Hазначенье гpаниц,

Смысл атаки и лязг

Боевых колесниц.

А в кипящих котлах пpежних боен и смут

Столько пищи для маленьких наших мозгов!

Мы на pоли пpедателей, тpусов, иуд

В детских игpах своих назначали вpагов.

И злодея следам

Hе давали остыть,

И пpекpаснейших дам

Обещали любить,

И, дpузей успокоив

И ближних любя,

Мы на pоли геpоев

Вводили себя.

Только в гpезы нельзя насовсем убежать:

Кpаткий век у забав - столько боли вокpуг!

Постаpайся ладони у меpтвых pазжать

И оpужье пpинять из натpуженных pук.

Испытай, завладев

Еще теплым мечом

И доспехи надев,

Что почем, что почем!

Разбеpись, кто ты - тpус

Иль избpанник судьбы,

И попpобуй на вкус

Hастоящей боpьбы.

И когда pядом pухнет изpаненный дpуг,

И над пеpвой потеpей ты взвоешь, скоpбя,

И когда ты без кожи останешься вдpуг

Оттого, что убили его - не тебя,-

Ты поймешь, что узнал,

Отличил, отыскал

По оскалу забpал:

Это - смеpти оскал!

Ложь и зло - погляди,

Как их лица гpубы!

И всегда позади -

Воpонье и гpобы.

Если, путь пpоpубая отцовским мечом,

Ты соленые слезы на ус намотал,

Если в жаpком бою испытал, что почем,-

Значит, нужные книги ты в детстве читал!

Если мяса с ножа

Ты не ел ни куска,

Если pуки сложа

Наблюдал свысока,

И в боpьбу не вступил

С подлецом, с палачом,-

Значит, в жизни ты был

Ни пpи чем, ни пpи чем!

В.Высоцкий

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 1 month later...

Темы для сочинений, предлагавшиеся гимназистам в начале XX века.

или что еще мы потеряли в 1917 году

* Замирание нашего сада осенью.

* Река в лунную ночь.

* Встреча войска, возвратившегося из похода.

* Лес в лучшую свою пору.

* Дедушкин садик. (для детей 12-13 лет)

Для младших классов:

* О том, что видела птичка в дальних землях.

* История постройки дома и разведения при нем сада...

* Великаны и пигмеи лесного царства.

Для старших гимназистов:

* Слово как источник счастья.

* Почему жизнь сравнивают с путешествием?

* Родина и чужая сторона.

* О скоротечности жизни.

* Какие предметы составляют богатство России и почему?

* О высоком достоинстве человеческого слова и письма.

* О непрочности счастья, основанного исключительно на материальном богатстве.

* О проявлении нравственного начала в истории.

* На чем основывается духовная связь между предками и потомством?

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 1 month later...

В любом из нас хватает лжи,

Мы на тpи слова лжем поpою два

И вновь тоpопимся гpешить,

Покаявшись едва.

А беда видна - встанем как стена,

И впеpед - за волю и за пpавду.

А без них петля, да сыpа земля,

Да кандальный пеpезвон.

Повинен в чем - пеpекpестим,

И скажем без обиды бог с тобой.

Вpагов повеpженных пpостим,

Чужую пpимем боль.

А пpидет святой - гоним всей толпой,

И со смехом со свету сживаем.

Вынем из петли, кинем гоpсть земли,

Да напьемся за помин.

Кpовь pекою льем, да поклоны бьем,

И кpичим что платим полной меpой

За виток петли, да за гоpсть земли,

Да за совесть и за стpах.

И живет наpод: господа и сбpод,

Чеpнь и боги, палачи и жеpтвы,-

Hа одной земле, да в одной петле,

Да с pоссийскою душой.

(С) Рондо, Александр Иванов

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 1 month later...

Вера Полозкова

Катя пашет неделю между холеных баб, до сведенных скул. В пятницу вечером Катя приходит в паб и садится на барный стул. Катя просит себе еды и два шота виски по пятьдесят. Катя чернее сковороды, и глядит вокруг, как живой наждак, держит шею при этом так, как будто на ней висят.

Рослый бармен с серьгой ремесло свое знает четко и улыбается ей хитро. У Кати в бокале сироп, и водка, и долька лайма, и куантро. Не хмелеет; внутри коротит проводка, дыра размером со все нутро.

Катя вспоминает, как это тесно, смешно и дико, когда ты кем-то любим. Вот же время было, теперь, гляди-ка, ты одинока, как Белый Бим. Одинока так, что и выпить не с кем, уж ладно поговорить о будущем и былом. Одинока страшным, обидным, детским – отцовским гневом, пустым углом.

В бокале у Кати текила, сироп и фреш. В брюшине с монету брешь. В самом деле, не хочешь, деточка – так не ешь. Раз ты терпишь весь этот гнусный тупой галдеж – значит, все же чего-то ждешь. Что ты хочешь – благую весть и на елку влезть?

Катя мнит себя Клинтом Иствудом как он есть.

Катя щурится и поводит плечами в такт, адекватна, если не весела. Катя в дугу пьяна, и да будет вовеки так, Кате *ня война – она, в общем, почти цела.

У Кати дома бутылка рома, на всякий случай, а в подкладке пальто чумовой гашиш. Ты, Господь, если не задушишь – так рассмешишь.

***

У Кати в метро звонит телефон, выскакивает из рук, падает на юбку. Катя видит, что это мама, но совсем ничего не слышит, бросает трубку.

***

Катя толкает дверь, ту, где написано «Выход в город». Климат ночью к ней погрубел. Город до поролона вспорот, весь желт и бел.

Фейерверк с петардами, канонада; рядом с Катей тетка идет в боа. Мама снова звонит, ну чего ей надо, «Ма, чего тебе надо, а?».

Катя даже вздрагивает невольно, словно кто-то с силой стукнул по батарее: «Я сломала руку. Мне очень больно. Приезжай, пожалуйста, поскорее».

Так и холодеет шалая голова. «Я сейчас приду, сама тебя отвезу». Катя в восемь секунд трезва, у нее ни в одном глазу.

Катя думает – вот те, милая, поделом. Кате страшно, что там за перелом.

Мама сидит на диване и держит лед на руке, рыдает. У мамы уже зуб на зуб не попадает. Катя мечется по квартире, словно над нею заносят кнут. Скорая в дверь звонит через двадцать и пять минут. Что-то колет, оно не действует, хоть убей. Сердце бьется в Кате, как пойманный воробей.

Ночью в московской травме всё благоденствие да покой. Парень с разбитым носом, да шоферюга с вывернутой ногой. Тяжелого привезли, потасовка в баре, пять ножевых. Вдоль каждой стенки еще по паре покоцанных, но живых.

Ходят медбратья хмурые, из мглы и обратно в мглу. Тряпки, от крови бурые, скомканные, в углу.

Безмолвный таджик водит грязной шваброй, мужик на каталке лежит, мечтает. Мама от боли плачет и причитает.

Рыхлый бычара в одних трусах, грозный, как Командор, из операционной ломится в коридор. Садится на лавку, и кровь с него льется, как пот в июле. Просит друга Коляна при нем дозвониться Юле.

А иначе он зашиваться-то не пойдет.

Вот ведь долбанный идиот.

Все тянут его назад, а он их расшвыривает, зараза. Врач говорит – да чего я сделаю, он же здоровее меня в три раза. Вокруг него санитары и доктора маячат.

Мама плачет.

Толстый весь раскроен, как решето. Мама всхлипывает «за что мне это, за что». Надо было маму везти в ЦИТО. Прибегут, кивнут, убегут опять.

Катя хочет спать.

Смуглый восточный мальчик, литой, красивый, перебинтованный у плеча. Руку баюкает словно сына, и чья-то пьяная баба скачет, как саранча.

Катя кульком сидит на кушетке, по куртке пальчиками стуча.

К пяти утра сонный айболит накладывает лангеты, рисует справку и ценные указания отдает. Мама плакать перестает. Загипсована правая до плеча и большой на другой руке. Мама выглядит, как в мудацком боевике.

Катя едет домой в такси, челюстями стиснутыми скрипя. Ей не жалко ни маму, ни толстого, ни себя.

***

«Я усталый робот, дырявый бак. Надо быть героем, а я слабак. У меня сел голос, повыбит мех, и я не хочу быть сильнее всех. Не боец, когтями не снабжена. Я простая баба, ничья жена».

Мама ходит в лангетах, ревет над кружкой, которую сложно взять. Был бы кто-нибудь хоть – домработница или зять.

***

И Господь подумал: «Что-то Катька моя плоха. Сделалась суха, ко всему глуха. Хоть бывает Катька моя лиха, но большого нету за ней греха.

Я не лотерея, чтобы дарить айпод или там монитор ЖК. Даже вот мужика – днем с огнем не найдешь для нее хорошего мужика. Но Я не садист, чтобы вечно вспахивать ей дорогу, как миномет. Катерина моя не дура. Она поймет».

Катя просыпается, солнце комнату наполняет, она парит, как аэростат. Катя внезапно знает, что если хочется быть счастливой – пора бы стать. Катя знает, что в ней и в маме – одна и та же живая нить. То, что она стареет, нельзя исправить, - но взять, обдумать и извинить. Через пару недель маме вновь у доктора отмечаться, ей лангеты срежут с обеих рук. Катя дозванивается до собственного начальства, через пару часов билеты берет на юг.

…Катя лежит с двенадцати до шести, слушает, как прибой набежал на камни – и отбежал. Катю кто-то мусолил в потной своей горсти, а теперь вдруг взял и кулак разжал. Катя разглядывает южан, плещется в лазури и синеве, смотрит на закаты и на огонь. Катю медленно гладит по голове мамина разбинтованная ладонь.

Катя думает – я, наверное, не одна, я зачем-то еще нужна.

Там, где было так страшно, вдруг воцаряется совершенная тишина.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Есть все же таланты у на нашей земле.

Хаким Булебеков

О ПРЕДКАХ

Как правду рассказать о предках мне?

О том, как те ворвались в Семиречье?

Еще не знала степь о тюрской речи,

Ведь скифы говорили на иранском языке.

Они не возводили города,

Оседлых персов в степи не пускали,

Дом на колеса – так и кочевали.

Сам Искандер об них сломал рога.

Лишь тюрки погасили скифов свет,

Тем что на седлах были и в кольчуге:

Не сбить с коня, да и удар упругий,

Когда не сжат боец в стальной корсет.

И победитель не щадил мужчин,

Под корень кочевой род вырезался.

Но перед женщиной жестокий тюрок сдался,

И было тому множество причин.

Но основной была, конечно, красота

О скифских женщинах Восток слагал поэмы.

Они блистали бриллиантами в гаремах,

Ласкать скифянку для мужчин – мечта!

И тюрки брали этот сладкий божий дар,

Хоть он сопротивлялся и кусался,

Но покоряли их алтайские скитальцы,

И пили страстной нежности нектар.

Он не хотел ее брать силой,

Хотя других спокойно брал.

Скифянка так была красива!

Глаза - пылающий опал.

Но он горел не нежной страстью.

В нем гнев был, страх, презренье, зло.

Взгляд бал насыщен силой, властью…

И тюрку душу разнесло.

Он понял, что уже не сможет жить,

Так ни разу не узнав,

Как сладко с ней на брачном ложе,

Но видел – силою не взять.

Тогда к столу он сел, меч бросив.

В степи гость – первый человек!

«Дай нан!». Глаза ее вопросом –

Ведь не сказал ей: «Дай етпек.»

Едва заметная улыбка

Мелькнула на ее губах.

Надежда засветила зыбко.

Да, сила у любви в словах!

Продолжил он: «Дай май, красотка»,

Забыв про тюрское ягын.

Она не стала сразу кроткой,

Но страхи гнев уже остыл.

Так, словом ей родным и близким

Ключи он к сердцу подбирал.

«Гуль…» – обращался к ней по-скифски

И тем шешек любви сорвал.

Наверно, так оно и было –

Через любовь и на века

Слова персидские прижились

В обычной лексике врага.

Иначе, мы бы и не знали,

Что здание - это «хана».

Конечно, как-нибудь назвали столицу.

Но не Астана.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Родилось на днях. Не судите строго, друзья...

Ну что ж… Вот и настали Времена!

Когда из самых низменных высот,

Исчадия вершин нас посылают на…

А памятник себе установил сексот!

Что происходит в мире бренном?

Кто сердцем человеческим владеет?

Корабль разума пошел налево креном,

А в душах процветает культ злодеев!

И равнодушно на слезу ребенка,

Взирают сильные и властные царьки,

Пока не вразумеют выгоды, подонки!

Продать слезу через свои ларьки!

Дары дают несчастным для пиара,

Окармливают нищих для отвода глаз,

Чтобы общественность не думала, не знала,

Что своровали больше в миллионы раз!

И вор, на воре сидя, вором погоняет,

И каждый у другого в кармане ищет клад.

А золото не пахнет? Да нет, оно воняет!

А в сердце Светлый Ангел? Ан нет – ползучий гад!

Весь мир сегодня – словно цирк вампиров,

Где укусить другого должно непременно!

Во власти там – шеф-президенты пира,

Они всех поданных съедят попеременно.

Вот в этаком веселии кинжала и гнилья

На трупах Совести, Любви и Дружбы

Рыдает одинокий Ангел, крыльями звеня…

Не нужен Он. Уволен Он со службы!

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Эта тема - о литературных произведениях, которые мы читаем либо читали когда-то, современных и нет, стихотворных или в прозе. Продолжение «Математиков». Исходные условия размещения постов – те же: никаких собственных произведений, никакого сетевого творчества. Только качественная литература.
Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Вера Полозкова

Катя знает, что в ней и в маме – одна и та же живая нить. То, что она стареет, нельзя исправить, - но взять, обдумать и извинить.

Катя думает – я, наверное, не одна, я зачем-то еще нужна.

Там, где было так страшно, вдруг воцаряется совершенная тишина.

Проняла меня Ваша Полозкова, спасибо!

Родилось на днях. Не судите строго, друзья...

Ну что ж… Вот и настали Времена!

Когда из самых низменных высот,

Исчадия вершин нас посылают на…

А памятник себе установил сексот!

Гаррик, умоляю, не надо свое. У нас есть тема для своих стишат. Здесь - только хорошие чужие.

Сейчас читаю "Таинственную страсть" Аксенова. Замечательно идет. Шестидесятники, Крым (дополнительный для меня бонус, ибо все знакомо) Приведу большой отрывок, прошу прощения, но это таки песня, слова не выкинешь.

Ян Тушинский - Евтушенко, Кукуш Октава - Окуджава.

"У балюстрады под фонарем, окруженный толпишкой поклонников, стоял высокий Ян Тушинский в широкой гавайской рубахе. Не исключено, что это была единственная фирменная гавайская рубаха во всем Восточном Крыму. Во всяком случае, Тушинский именно так себя держал: да, я единственный здесь в настоящей гавайской рубахе. Мимо шел легендарный Кукуш, на сутуловатых его плечах — двухлетний бэби-сын, он держался за папины уши. Не исключено, что малец воображал себя водителем автомобиля. Кукуш приблизился к Тушинскому. Они о чем-то оживленно заговорили. Ян вытащил прямо из кармана свою сигаретину, потом вроде бы одумался и извлек всю пачку вожделенного «Мальборо». Предложил Кукушу угоститься этим редкостным, поистине ошеломляющим советского человека табачным сортом. Кукуш помотал лысеющей башкой и показал свой выбор — жалкую бумажную пачечку «Примы»: он другого не курил. Тушинский щелкнул «Ронсоном». Оба задымили. Высокий Ян приобнял Кукуша за плечи и с удивлением обнаружил там детскую попку; похоже было, что до этого движения он не замечал мальца. Так или иначе, он посмотрел вокруг где, мол, тут фотограф? Фотограф нашелся, стал бегать вокруг и снимать: два знаменитых поэта с любителями поэзии на фоне ярко-черного моря и ярко-белой баллюстрады. Позднее эта серия снимков была напечатана под заголовком «Даже ночью».

— Сколько же стран ты посетил, Ян, за полгода-то? — спросил кто-то из братьев-писателей.

— Трудно так сразу подсчитать, — ответил путешественник. — Штаты, Канада, Мексика, Куба, Япония, Вьетнам…

Задумался.

— Ну и прочие по мелочовке, — вставил тут со смешком Кукуш.

Один поклонник, дылда если не баскетбольного, то уж наверняка волейбольного роста, протырившись к поэту, обратился к Яну с некоторой бесцеремонностью:

— А в Париже вам приходилось бывать, товарищ Тушинский?

В oтвет он получил почти театральное «ха-ха». Ян обратился к другу:

— Ты слышишь, Кукуш, спрашивают, был ли я в Париже? Молодой человек, я был в этом городе, по крайней мере, одиннадцать раз. И в этот раз, возвращаясь из Океании, не пропустил Парижа. Значит, я был там двенадцать раз.

Девушка, которую оттолкнул не очень вежливый молодой человек, теперь оттолкнула того и пробралась чуть ли не вплотную.

— Ян Александрович, можно мне задать вам один очень важный для меня вопрос? — спросила она срывающимся голосом.

— Ну зачем же вы обращаетесь ко мне по отчеству, моя дорогая? — удивился Тушинский. — Ведь мы, должно быть, не так уж далеки друг от друга по возрасту.

Молодой человек, оттертый маленькой девушкой во второй эшелон, грубовато хохотнул. Ему, должно быть, показалось с его колокольни, что поэт и девушка довольно далеки по возрасту друг от друга.

— Да-да, Ян, — забормотала девушка, — конечно, мы близки по возрасту, Александрович, а все-таки скажите, Ян, вы встречались в Париже с Брижит Бардо?

Все ахнули: вот так вопрос от рядовой советской девушки! Нашлись, впрочем, и такие, что пожимали плечами: почему, дескать, нашему поэту не повстречаться с мадемуазель Бардо? Вот с ней-то, пожалуй, они действительно близки по возрасту.

Поэт, почесав себе затылок, задумчиво заговорил:

— Брижит, Брижит… Конечно, мы знаем друг друга, но… заочно… — он сделал успокаивающий жест ладонью правой руки, — пока заочно… В день отъезда она позвонила мне в отель «Крийон», но, к сожалению, у меня уже не было времени…

Публика еще раз ахнула, на этот раз от изумления: они могли встретиться, но не встретились! Девушка, задавшая вопрос, была на грани обморока. Это немыслимо, вам звонит изумительная «Бабетта, идущая на войну», а вы не можете с ней встретиться! Грубоватый молодой человек поддержал ее своим коленом. Кукуш крякнул: «Ну, Янька, ты даешь!» — и стал со своим сыном не спеша, но решительнo удаляться от Тушинского в сторону своей жены Любови, а та, в свою очередь, перенимая Кукушонка, удалялась к своему корпусу вместе с Анной Эр и Миррой Ваксон, которые за ручки тащили сопротивляющееся детство. В толпе поклонников между тем хохотали два сотрудника Института мировой литературы, Галипольский и Харневич. Они снимали очки и вытирали платками замокревшие от смеха глаза. Ну ты подумай: она ему звонит, да еще куда, в «Крийон», в «Крийон», а у него уже времени нет! Так и вижу эту чувиху, она швыряет телефонную трубку в армуар рококо и падает плашмя вдоль ковра пехлеви! А он в это время все запихивает в портфель: сборники переводов, вырезки из газет — и мчится, мчится на родину, на ненаглядную, и только память о звонке бьется в горле, в горле, рождая — что? — надежду на очную ставку!

Ян Тушинский слышал этот хохот и видел потуги ученых циников, а к тому же еще и мракобесов правого крыла, потуги на иронию, и они ему претили. Но он не уходил. Он ждал, когда все стихнет, и вот все стихло. «Печально, — сказал он печально в тишине, — печально, что среди огромного числа наших любителей поэзии попадаются иногда, и, увы, не так уж редко, некоторые циники и мракобесы. Как им хочется все запятнать своими потными лапами. Как им хочется представить наших молодых поэтов, бороздящих мировые пространства в полном смысле с риском для жизни, представить их в роли каких-то дешевых бонвиванов, искателей сомнительных удовольствий в мире капитализма! Поверьте, друзья, я говорю это не голословно, я располагаю вопиющими фактами угроз нашим молодым поэтам. Вот, например, в Канаде во время моего выступления на сцену полезли украинские националисты. Они собирались меня избить, а может быть, и убить! К счастью, одна девушка, вот такая же трепещущая, как вы, моя дорогая, помогла мне бежать. В Мехико-Сити мы попали с одной моей спутницей в гущу антивоенной манифестации как раз в момент нападения реакционных наймитов. Узнав меня, эти звери бросились на наш «фольксваген», и если бы Эстрелита не оказалась на редкость ловким шофером… если бы не… ну, в общем, мне не хочется вас ужасать на сон грядущий… но вы, конечно, догадываетесь, что могло бы произойти». Он приложил пальцы ко лбу и так, с пальцами на лбу, постоял молча несколько секунд, пока пальцы не упали. «Самая удивительная история, однако, произошла со мной в джунглях Вьетнама. Я посещал там базы партизан, и вот на одной из этих баз мне показали карту сбитого американского летчика. На ней пунктиром был отмечен мой — вы представляете, друзья, мой, мой! — маршрут, и вдоль пунктира было написано: «Не бомбить: Ян Тушинский!»

Потрясенная аудитория молча стояла вокруг поэта. Трепетная девушка даже перестала трепетать. Грубоватый молодой человек стоял с открытым ртом. Даже циники из Института мировой литературы некоторое время не могли прийти в себя. Масса всевозможных сомнений пересекала их мозги. Откуда эти летчики с авианосца узнали маршрут советского поэта? Почему они решили сохранить ему жизнь? Неужели они понимали величие этой молодой фигуры? Наконец один из циников, кажется Харцевич, спросил:

— А что, Ян, это опять была она?

— Кто она? — недоуменно спросил Тушинский.

— Ну, почерк-то, наверное, был женский?

— Откуда я знаю? Впрочем, почему бы и нет? Какая-нибудь девушка из штаба. Не исключено.

— Словом, опять она, твоя лирическая героиня, не так ли? — Галипольский тут гулко и довольно обидно захохотал. Грубоватый молодой человек, не понимая в чем дело, тоже как-то неприятно захрюкал и забормотал «ну и ну», «вот это да». Остальные участники ночной беседы, а их были не меньше двух-трех дюжин, неопределенно заволновались. Одна только трепетная девушка оказалась полностью в контексте беседы или, вернее, зондажа общественного мнения. Она повернулась к публике и раскрыла свои руки, как бы защищая его, Поэта, и от националистов, и от наймитов, и от циников:

— Как вам не стыдно, товарищи! Наш поэт вернулся с передовой линии борьбы за мир, он открыл нам, случайным прохожим, свою душу, а вы ехидничаете!

Ян взял ее одной рукой под руку, а другой стал раздвигать своих конфидентов.

— Пойдемте, пойдемте отсюда, моя дорогая. Увы, далеко не все обладают такой чуткой и трепетной сутью, как ваша. — Он приостановился возле Матвея Харцевича и сказал тому прямо в лицо: — Эх, Мэтью, какая же в тебе сидит противная лисица!

Они с девушкой стали удаляться по набережной из освещенного пространства в темноту и, надо сказать, выглядели довольно ладно друг с другом.

— Как вас зовут, моя дорогая? — спросил он.

Она ответила смущенно:

— Меня зовут Заря.

— Заря! — вскричал Ян Тушинский тем самым голосом, которым он до своего дальнобойного турне покорял «Лужники». — Наконец-то надо мной занялась Заря!

Они все глубже уходили в темноту и вскоре почти слились с нею; светилась только гавайская рубашка поэта.

Для завершения этой маленькой новеллы мы должны добавить, что на следующее утро в Коктебеле появилась девушка в настоящей гавайской рубашке".

Изменено пользователем Галина
Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Дмитрий Кленовский (1893-1976), поэт второй эмиграции, оставил нам хорошее стихотворение о тонких подменах, окружающих наш ум:

Бойся падших ангелов! В толпе

Ангелов — не все к нам благосклонны.

Есть такие, что как червь в крупе,

Роются в душе твоей смущенной.

Точат потаенные пути

В чистые, заветные глубины,

Чтобы, в пыль их зерна превратив,

Липкую оставить паутину.

Падший ангел - он тебя бедней,

Потому и кормится тобою.

Словно к горлу, к совести твоей

Присосется жадною губою.

Иль твою откормит щедро страсть,

Всё, чем сердце суетно и глухо,

Чтоб потом полакомиться всласть

Свежею убоиною духа.

Он тебе является, паря

В силе, славе и великолепьи.

Только горе! Если за наряд

С плеч его отдать свои отрепья

Настоящий ангел твой незрим,

Подойдет — листа не заколышет.

Будто ты и не встречался с ним!

Будто вовсе он тебя не слышит!

Он тебя не балует ничем,

Строг к тебе, суров порою даже.

Лишь когда отчаешься совсем -

Незаметно путь тебе укажет.

И когда (в лазурь из темноты!)

Он тебе откроет двери рая

-Вскрикнешь ты в смятеньи: «Это Ты!

Я тебя давно и странно знаю!

Ты скрывался с моего пути,

Ты молчал, когда я звал на помощь!

Думалось: ну где же мне дойти,

Жалкому и нищему такому!

А теперь передо мной расцвел

Этот край, безоблачен и светел!

И что Ты сюда меня привел,

Веришь ли, я даже не заметил!»

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 2 months later...

Проняла меня Ваша Полозкова, спасибо!

Рада, что понравилось. Меня тоже проняла. Вот еще:

Время быстро идет, мнет морды его ступня.

И поет оно так зловеще, как Птица Рух.

Я тут крикнула в трубку – Катя! – а на меня

Обернулась старуха, вся обратилась в слух.

Я подумала – вот подстава-то, у старух

Наши, девичьи, имена.

Нас вот так же, как их, рассадят по вертелам,

Повращают, прожгут, протащат через года.

И мы будем квартировать по своим телам,

Пока Боженька нас не выселит

В никуда.

Какой-нибудь дымный, муторный кабинет.

Какой-нибудь длинный, сумрачный перегон.

А писать надо так, как будто бы смерти нет.

Как будто бы смерть – пустой стариковский гон.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Еще чуть-чуть из нее же.

...

Костя, давай поднимем по паре, тройке, пятерке тысяч – и махнем в

Варанаси, как учит мудрый Борис Борисыч. Будем смотреть на индийских

кошек, детишек, слизней – там самый воздух дезинфицирует от всех жизней,

в том числе и текущей – тут были топи, там будет сад. Пара практикующих

Бодхисаттв.

Восстанием невооруженным – уйдем, петляя меж мин и ям; а эти все

возвратятся к женам, *ям, наркотикам, сыновьям, и будут дымом

давиться кислым, хрипеть, на секретарей крича – а мы-то нет, мы уйдем за

смыслом дорогой желтого кирпича.

Ведь смысл не в том, чтоб найти плечо, хоть чье-то, как мы у Бога

клянчим; съедать за каждым бизнес-ланчем солянку или суп-харчо, ковать

покуда горячо и отвечать «не ваше дело» на вражеское «ну ты чо». Он в

том, чтоб ночью, задрав башку – Вселенную проницать, вверх на сотню

галактик, дальше веков на дцать. Он в том, чтобы все звучало и шло

тобой, и Бог дышал тебе в ухо, явственно, как прибой.

...

*****

...

Хью говорил ему: «Если смерть к нам и постучится –

Мы через окно от нее сбежим».

И однажды Хью сидел на крыльце, спокоен и деловит,

Набивал себе трубку (индейцы такое любят).

И пришла к нему женщина в капюшоне, вздохнула: «Хьюберт.

У тебя ужасно усталый вид.

У меня есть Босс, Он меня и прислал сюда.

Он и Сын Его, славный малый, весь как с обложки.

Может, ты поиграешь им на губной гармошке?

Они очень радуются всегда».

Хью все понял, молчал да трубку курил свою.

Щурился, улыбался неудержимо.

«Только вот мне не с кем оставить Джима.

К вам с собакой пустят?»

- Конечно, Хью.

...

*****

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Ну и еще одно

Рассчитай меня, Миша. Ночь, как чулок с бедра,

Оседает с высоток, чтобы свернуться гущей

В чашке кофе у девушки, раз в три минуты лгущей

Бармену за стойкой, что ей пора,

И, как правило, остающейся до утра.

Её еле хватило на всю чудовищную длину

Этой четверти; жаль, уже не исправить троек.

Каждый день кто-то прилепляет к ее окну

Мир, похожий на старый выцветший полароид

С места взрыва – и тот, кто клялся ей, что прикроет,

Оставляет и оставляет ее одну.

Миша, рассчитай ее. Иногда она столько пьёт,

Что перестает ощущать отчаянье или голод,

Слышит скрежет, с которым ты измельчаешь лёд,

Звук, с которым срывается в небо голубь,

Гул, с которым садится во Внукове самолёт.

Вещи, для которых все еще нет глаголов.

Мама просит меня возвращаться домой до двух.

Я возвращаюсь после седьмого виски.

В моем внутреннем поезде воздух горяч и сух,

Если есть пункт прибытия – путь до него неблизкий,

И Иосиф Бродский сидит у меня в купе, переводит дух

С яростного русского на английский.

Там, за баром, укрывшись, спрятав в ладони нос,

Мальчик спит, в драных джинсах, худ, как военнопленный.

В этом городе устаешь и от летних гроз, -

Был бы Бог милосерд – заливал бы монтажной пеной.

Рассчитай меня, Миша. Меня и мой постепенный,

Обстоятельный,

предрассветный

хмельной

невроз.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • Недавно просматривали   0 пользователей

    • Ни один зарегистрированный пользователь не просматривает эту страницу.
  • Upcoming Events

    No upcoming events found
  • Recent Event Reviews

×

Важная информация

Правила форума Условия использования