Современное сетевое творчество.

[В.К.]

Антон Золотарев

E-mail: a_zolotarev@front.ru

Родился в 1970 году в г. Кирове (б. Вятка). По окончании университета (1993) покинул РФ и обосновался в Париже. Сотрудничал с рядом местных изданий («Macadam-journal», «Idiot International», «Basta!»...). Читал лекции по истории русского анархизма в Ecole independant de Culturologie. Являлся одним из соучредителей транснационального Движения Культурной Альтернативы — Mouvement d'Alternative Culturel, впоследствии разгромленного полицией нравов и ушедшего в глубокое подполье.

В 1995 г. был вынужден перебраться во Французскую Полинезию (архипелаг Туамоту). Работал ловцом креветок, уборщиком пляжей, переводчиком у местных колдунов. В том же году был арестован по подозрению в шпионаже в пользу России (из-за неудавшейся попытки посетить о. Муруроа с его военным полигоном). Спустя полгода был выпущен на свободу за отсутствием состава преступления...

Окончательно вернувшись в РФ, сотрудничал с рядом периодических изданий; работал таксистом, охранником, грузчиком... С последнего места работы (сторож в интернате для престарелых) был изгнан за злоупотребление алкоголем. В настоящее время бросил пить и вернулся к нормальной жизни.

Автор трех книг: «Les BASTArdes qui disent: BASTA!» (в соавторстве с Jean-Michel Vilmont), Paris, 1995; «Палые аруса» (Исповедь мракобеса), с. и., 1997; «Les fraires russes du Maldauror», Paris, 1999.

Блуждающий огонь

(фрагмент из книги)

Зимой 1995 года у меня возникли неожиданные проблемы с бестолковой французской полицией. Этот абсурдный конфликт, несмотря на всю свою нелепость и надуманность, тем не менее был чреват для меня достаточно серьезными последствиями. И потому я, чтобы не искушать судьбу, предпочел убраться из Парижа подобру-поздорову. Знакомые парижские анархисты помогли мне с билетом до Таити и даже собрали немного наличных денег на дорогу.

Прилетев в Папеэте, столицу Французской Полинезии, я снял номер в дрянной, но чертовски дорогой гостинице, и потратил несколько дней на то, чтобы осмотреться. Земной рай дезертиров «Баунти», Поля Гогена и богатых туристов оказался сущим захолустьем, населенным неправдоподобно простодушными, милыми и доброжелательными аборигенами.

Странное дело! Оказалось, что жизнь в Эдеме начисто лишает человека большинства его обычных желаний и оставляет только самые необходимые, без которых в раю уж никак не обойтись: купаться в океане, пить каву и объедаться лобстерами. Но для того, чтобы удовлетворять эти насущнейшие нужды, даже в раю нужны проклятые деньги.

Именно безденежье в скором времени вынудило меня сорваться с места и податься в поисках работы на север. Однажды ночью я проник на частную парусную яхту, шедшую на Гавайи, но уже спустя пару дней, до крайности измученный голодом, жаждой и морской болезнью, был разоблачен жестокосердными хозяевами яхты и с позором высажен на острове Маниги (архипелаг Туамоту).

Спустя полчаса я уже знал, что на атолле Маниги зарабатывают на жизнь всего лишь двумя способами: добывают черный жемчуг и ублажают богатых туристов. Добывать черный жемчуг я не умел, а ублажать праздную европейскую сволочь мне было нечем, да и не хотелось — по идейным соображениям.

Пересчитав последние гроши, я завернул в кафе «Пасифик» и истратил их на сэндвич с креветками, стакан кокосового молока и порцию горьковатого коктейля с ангостурой. Я был единственным посетителем в кафе: в это время суток немногочисленные на острове туристы отрабатывали свою программу на пляже или на рифах с аквалангом.

Молодой бармен, склонившись над стойкой, читал по-английски Митицуна-но хаха, чем привлек к себе мое внимание. Я подумал о том, что на белом свете, должно быть, существует не очень много барменов, читающих в рабочее время интимные дневники манерных средневековых японок. Я допил коктейль, чиркнул зажигалкой и спросил, указав тлеющей сигариллой на книгу:

— Страшно, правда?

Чуть помедлив, юный метис оторвался от чтения и поднял на меня непроницаемые карие глаза. Некоторое время он молча и довольно бесцеремонно разглядывал меня с ног до головы.

— Иногда страшно,— наконец отозвался он.— Но вовсе не потому, что она действительно эфемерна.

— Вот как! Тогда в чем же повод для страха?

— А в том, что за тысячу лет в головах у людей ничего не изменилось. Вот что ужасно. Ничтожные тупые ублюдки! Чтоб они сдохли! И я вместе с ними... Родиться человеком — это так унизительно, что прямо блевать охота...

Юный мизантроп захлопнул книгу и отодвинул ее в сторону.

— Ты не оставил мне чаевых. Это невежливо,— заметил он, подозрительно косясь на мои рваные джинсы.

— У меня кончились бабки,— объяснил я.

— Ты ведь не турист, да? Просто бродяга какой-то...

Я охотно кивнул головой и сплюнул на пол прилипшую к губе табачную крошку.

— Хочешь еще чего-нибудь выпить?

— Я ведь уже сказал — у меня кончились бабки.

— Это ничего... За счет заведения...

— Ну, тогда коньяк... Который получше... Да-да, вот этот, который «Хеннеси»... Двойную порцию...

Усмехнувшись и покачав головой, бармен бросил большой кусок льда в звонкий стакан для виски и обильно окропил его сверху коньяком.

— Я ищу работу,— сказал я, раскручивая светло-коричневый водоворот вокруг прозрачной ледышки на дне стакана.— Не поможешь советом?

— Не знаю, месьё... Едва ли на этом паршивом острове найдется какая-то достойная вас вакансия...— Он опять покосился на мои драные джинсы.— Я вот слышал, что на Киритимати...

— Киритимати слишком далеко,— перебил я его.— Я десять раз сдохну от голода, пока туда доберусь.

Бармен почесал затылок и вздохнул.

— Вообще-то нам нужен помощник. Но мой отец — жуткий скряга! Скрудж, Гобсек и мой папаша — это все одна порода гиен. Те самые «три сиротки», которых воспел Вийон. Ненавижу!.. Был тут у нас один доходяга с Самоа, помогал по хозяйству. Так вот, деньгами папаша ему не платил. Бедняга работал только за еду и крышу над головой...

— О’кей! Я согласен! — поспешил согласиться я.— Значит, жратва, жилье и... и что еще? Две банки пива и пачка курева каждый день.

— Ну, как знаешь...— бармен пожал плечами.— Если есть желание продаваться в рабство к тирану, отговаривать не стану... Тогда тебе надо поговорить с папашей. Думаю, он согласится, сволочь такая... Ладно, будем знакомы! Меня зовут Жан-Жак. Это в честь Руссо,— был такой французский придурок,— моя идейно ангажированная мамаша-француженка назвала так сына-полукровку.

— Антон Зо... то есть, Антуан Дегросье,— представился я, протягивая руку.

— Странно,— усмехнулся Жан-Жак, неожиданно сильно стиснув своими тонкими пальцами мою ладонь.— Вот так фамилия! А по виду и не догадаешься! И произношение у тебя... хм... скажем так, не вполне классическое. Скорее уж, ты похож на какого-нибудь говномеса из Новой Зеландии.

— Так было не всегда,— уклончиво заметил я.

— Ладно, парень, не обижайся! У меня чертовски злой язык, я и сам этому не рад. Если твои предки имели дело с благородными металлами, это еще не повод, чтобы подтрунивать над бедным потомком, оставшимся без наследства... Итак, стало быть, пришла пора представить тебя папаше — проклятый кровосос должен посмотреть тебе в зубы и заглянуть в задницу...

Жан-Жак обернулся в сторону подсобки и что есть силы заорал:

— Эй ты, старый пень! На выход! Господь всемогущий внял твоим молитвам — послал тебе на растерзание очередного мудака-а!

Спустя полминуты из подсобки выкатился курьезный улыбчивый субъект, поразительно похожий на Ким Чен Ира — любимого вождя северокорейского народа. Судя по всему, я произвел на него благоприятное впечатление, так как, едва успев поздороваться, он тут же принялся перечислять мне обязанности подсобного рабочего, которые заключались в следующем:

Каждое утро я должен был очищать подступы к заведению от явного мусора, оставленного туристами или намытого прибоем. Кроме того, после отлива мне следовало проверить несколько ловушек на «голубых» (это всего лишь лангусты, а не то, что вы подумали) и «пальмовых воров» (а это крабы, питающиеся кокосами). За всю эту несложную работу (полтора-два часа в день) мне полагалось трехразовое питание из общего меню, пачка «Мальборо», неограниченное количество пива и отдельное жилье.

Стоит ли говорить, что я сразу же согласился на эти условия! Впрочем, Жан-Жак оказался прав — хитрожопый азиат так ни разу и не заикнулся о деньгах.

Метис, оставив отца за стойкой, отправился показывать мне будущее жилище.

Неподалеку от кафе, в глубине пальмовой рощицы, узкой полосой протянувшейся между океанским побережьем и внутренней лагуной, я увидел небольшую хижину на сваях, под крышей из пальмовой пеньки — типичное бунгало для не самых богатых туристов. Внутри хижины стояла раздолбанная двуспальная кровать, журнальный столик, пара складных шезлонгов вместо кресел и какой-то нелепый шкаф для одежды, похожий на поставленный на попа деревенский сундук. Я бросил рюкзак на кровать, запер дверь на ключ и, так как время было обеденное, вернулся вместе с Жан-Жаком в кафе.

Я еще хлебал горячий черепаховый суп, время от времени запивая его ледяным рислингом, когда в кафе вплыла очаровательная хрупкая островитянка. Из одежды на ней не было ничего, кроме купальника,— настолько рискованного, что я тут же поперхнулся рислингом и закашлялся. Жан-Жак понимающе ухмыльнулся и, больно врезав мне кулаком между лопаток, прошептал на ухо:

— Это Флоранс, моя девка. Обалденная телка, я тебе скажу! Трахается, как черт! Стал бы такую?

Я смутился и, опустив глаза, неопределенно пожал плечами.

— Флоранс, познакомься! Это Антуан. Он из России — это где-то рядом с Финляндией. Он говорит, что был бы непрочь перепихнуться с тобой как-нибудь вечерком. Что ты на это скажешь?

Девушка молча влепила Жан-Жаку неслабый подзатыльник и лишь затем подставила мне свое сияющее личико для традиционного троекратного лобзания (таков здешний обычай).

— Не обращайте на него внимания, месьё,— улыбнулась она, усаживаясь за стол.— Он у нас безнадежный кретин.

— Этой стерве еще три месяца до совершеннолетия,— шепнул мне мстительный Жан-Жак, потирая ушибленную макушку.— Если власти узнают, что я с ней сплю, меня посадят в тюрьму... Это так романтично!

Между тем улыбчивый «Ким Чен Ир», никак не отреагировав на происходящее, невозмутимо разбирал на запчасти увесистого омара...

«Вот дурдом! — подумал я.— Куда я попал! Ебн$уться можно!».

Моя жизнь на атолле протекала беззаботно и празднично — как у Одиссея на острове Эя, в гостях у колдуньи Цереры. Проснувшись утром, я шел купаться в изумрудной лагуне, затем пил кофе в заведении и приступал к своим необременительным трудовым обязанностям. Прибравшись на пляже и изловив нескольких крабов для кухни, я делал себе за стойкой бутерброды с паштетом или ветчиной, брал из холодильника пару бутылок ледяного пива и удалялся на предполуденный отдых. Вволю повалявшись на белом, как снег, песке побережья, насильственно убаюкиваемый властным контрапунктом прибоя, я незаметно для себя самого засыпал в уютной, как колыбелька, песчаной ложбинке под кроной согнутой муссоном коленчатой пальмы. А потом, заботливо разбуженный жарким полуденным солнцем, снова купался,— на этот раз не в теплой лагуне, а в прохладном океане. (Хороший способ хотя бы на время очнуться от блаженной дремоты). Но иногда, выпросив у Жан-Жака подводное ружье, маску и ласты, я отправлялся к рифам — охотиться на скатов и мелких рифовых акул.

Земная природа, создавая коралловые рифы, в своем творческом порыве оставила далеко позади все свои предыдущие достижения. Ничего более фантастического и прекрасного просто невозможно себе вообразить! Все сокровища Лувра и Эрмитажа, вместе взятые, не стоят и десятка квадратных метров живого рифа, исполненного согласованным биением жизни, расцвеченной такими магическими цветами, такими волшебными красками, которые немыслимы на скучноватой поверхности Земли. Там, в подводном святилище, сокрытом под сапфировой поверхностью океана, я на собственном опыте убедился в том, что одухотворенные цветовые сочетания, начисто свободные от нашего жалкого и убогого культурного наполнения, легко могут ввергнуть зрячего человека в самый глубокий и тотальный религиозный экстаз, на который безусловно неспособны никакие нарративные «откровения», к тому же перекодированные в нашу суконную человеческую речь. Если правда, что красота спасет мир — то на это способна лишь пронзительная красота кораллового рифа.

Надо быть полным уродом и законченным сатанистом, чтобы испытывать ядерное оружие именно на атоллах, как это делали французы на Муруроа и американцы на Бикини. Поскольку это деяния не только антиприродные, но и осознанно богохульные...

Ближе к вечеру я возвращался в кафе и обменивал свои рыбацкие трофеи на недурной совиньон и пару разделанных лобстеров под розовым майонезом.

После ужина, запив холодным винцом сосредоточенное созерцание скоротечного тропического заката, я наконец возвращался в бунгало, зачастую уже в кромешной тьме. И только огромная таинственная луна да россыпи звезд, мерцающие между широкими листьями кокосовых пальм, освещали мой путь домой...

По воскресеньям Жан-Жак и Флоранс иногда брали меня с собой на необитаемый островок, заманчиво зеленеющий в нескольких милях от Маниги. Нагрузив лодку всеми причиндалами для барбекю, чокнутый гонщик Жан-Жак лихо заводил мощный движок — и в следующее мгновение мы уже буквально летели, опасно подпрыгивая на бурунах, между бездонным небом и бездонной водой, едва не сдуваемые за борт упругим ветром вперемешку с радужными брызгами, насыщенными волнительными запахами океанской воды — летели в сторону блаженного острова, еще не оскверненного человеческим жильем...

Причалив к острову и вытащив лодку на берег, Жан-Жак и Флоранс оставляли меня разводить огонь и жарить полюбившийся им кавказский шашлык, а сами удалялись в пальмовую рощицу — заниматься любовью...

Когда они возвращались — совершенно нагие, истомленные ласками и голодные, как волки, я встречал их горячими сочными шашлыками и ирландским пивом со льда. Утолив голод и хлебнув холодного пивка, они шли искупаться в океане. Я наблюдал, как они неспешно шагают к воде, взявшись за руки или обнявшись, такие голые и невинные, такие молодые, глупые и прекрасные — и в этот момент начинал подозревать, что эта вселенная, должно быть, действительно оплодотворена неким возвышенным смыслом, подлинное содержание которого, впрочем, навсегда останется недоступным для нашего убогого человеческого понимания...

Однажды утром, завтракая в кафе, я обратил внимание на необычного посетителя — явно не местного, но и не туриста. Седобородый дядька в грязноватых шортах и выцветшей гавайской рубахе, похожий на истаскавшегося сатира, беспокойно ерзал на стуле и недовольно бурчал себе под нос, макая кусочек сахара в рюмку с арманьяком:

— Вот*$дство! Кругом одна сволочь! Черт побери! Сплошные ублюдки! Где же люди, а? Люди-то где? Ау-у!

Не допив арманьяк, странный посетитель внезапно вскочил со своего места и, злобно швырнув на столик горсть монет, выбежал вон.

— Что это за клоун? — спросил я Жан-Жака.

— Папаша Гро, местный придурок,— ответил бармен.— Приехал за пресной водой и продуктами. Он живет с какой-то бабой и ее дочерью на атолле Корифена, это миль сорок отсюда... Если не хочешь неприятностей — держись от него подальше.

— А что, он так опасен?

— Гораздо хуже. Он непредсказуем. Сатана командировал его сюда из Канады, лет этак восемь тому назад. Ходят слухи, будто он у себя на родине в припадке паранойи убил жену, а затем сбежал из психиатрической клиники.

— Какой кошмар! А кто он, вообще, по жизни-то? — спросил я.

— Говорят, что раньше он преподавал философию в Монреале. Но потом его выперли из университета. Хочешь знать, за что именно его выперли?

— Ну, и за что же?

— Во время лекции, посвященной Диогену и киникам, он вдруг принялся мастурбировать, прямо в аудитории. Видимо, мэтр хотел продемонстрировать, какую именно форму публичной сексуальной реализации предпочитал Диоген.

— Ничего себе! — удивился я.

— Да... Вот такая, понимаешь ли, история философии... Студенты, должно быть, мотали на ус специфику кинического дискурса, а девушки, наверное, визжали от ужаса и падали в обморок... Представляешь себе картину: охранники стаскивают его с кафедры, а он, потрясая своим дряблым кадуцеем, упирается и вопит: «Какого черта! Диоген прилюдно делал это на форуме, на глазах у архонтов, так почему же мне-то нельзя?».

— А он что, всегда такой нервный? — поинтересовался я.— Рюмку не допил, за столом нагадил, сам куда-то удрал...

— Не знаю,— пожал плечами Жан-Жак.— Наверное, все еще злится, что от него сбежал итальяшка.

— Что? Какой еще итальяшка?

— Бруно, его помощник по хозяйству. Бедняга не выдержал и недели, хотя папаша Гро платит щедро — четыреста баксов.

— Четыреста в месяц,— уточнил я.

— Да нет, в неделю,— сказал Жан-Жак.

— Четыреста баксов в неделю?! Ты не шутишь?

— Не хочешь — не верь. Твои проблемы... Только вот что я тебе скажу: забудь об этом! Папаша Гро тебя, может быть, и подберет, да только ты, как Бруно, сбежишь от него при первой же возможности... Если, конечно, останешься цел...

— Что значит, если останешься цел? Не съест же он меня, в самом деле! В конце концов, не век же мне торчать в этой дыре без гроша в кармане! Твой отец, в отличие от папаши Гро, уж слишком предсказуем: не платил, не платит и не будет платить. А ведь рано или поздно мне все равно придется где-то зарабатывать на дорогу... Чтобы было на что выбраться из вашего тропического рая в свой привычный арктический ад.

Жан-Жак тяжко вздохнул и махнул рукой.

— Ладно уж, так и быть! Я тебе расскажу, почему итальяшка удрал с Корифены. Может быть, тогда ты поймешь, что от этого старого мудака лучше держаться на порядочном расстоянии. В общем, дело было так. В конце первой недели Бруно, как положено, отправился за получкой к папаше Гро. Подходит к дому — и вдруг слышит чьи-то истошные вопли. Как будто режут кого-то, понимаешь? Потом распахивается дверь, и на пороге появляется его работодатель, с окровавленным тесаком в руке. И сам тоже весь в кровище, с головы до ног. Бруно, конечно, бледнеет и впадает в транс. А папаша Гро ему и говорит, причем ласково так: «А-а, ты тоже за деньгами? Ну что ж, заходи, дорогой!» — И вытирает тесак о штанину... Бруно, само собой, подпрыгивает на месте и со всех ног мчится к пристани. Отвязывает свою посудину, заводит мотор — и был таков!

— И что было дальше? — спросил я.— Если этот псих действительно кого-то зарезал, то почему его до сих пор не арестовали?

— Да потому, что зарезал он тогда рождественскую индейку, а за это пока не сажают... Это у него, урода, шутки такие.

— Похоже, старик до сих пор не завязал с преподавательской деятельностью! — невольно вырвалось у меня.— Слушай, Жан-Жак, твой папаша Гро нравится мне все больше! На чем он приплыл?

— Сампан «Богомолец». Это его гнилое корыто.

Я выбежал из кафе и бросился к пристани...

Подбегая к причалу, я увидел допотопный обшарпанный баркас, на борту которого, готовясь к отплытию, суетился голый по пояс папаша Гро. Подойдя ближе, я перевел дыхание и крикнул:

— Эй, на борту! Я слышал, вам нужен помощник на острове. Ну, так вот он я! Голова на плечах, руки на месте. Сплю мало, пью вмеру. На удивление сообразительный и чертовски расторопный. В общем, не сомневайтесь! Очень скоро вы убедитесь, как вам со мной повезло!

Старик обернулся и, смерив меня презрительным взглядом, процедил сквозь вставные зубы:

— Ты кто такой?

— Меня зовут Антон. Я из России. А вы — месьё Гро, не так ли? Мне сказали, что вообще-то вы сумасшедший, но зато платите неплохо. Это правда?

Папаша Гро выпрямился во весь рост и важно сложил руки на почерневшей от загара груди, густо поросшей седой волосней.

— Ну-ка, прыгай сюда, паршивый засранец! Сейчас потолкуем...

Спустя четверть часа сампан «Богомолец», утробно урча обоими дизелями, уже уносил меня, притороченного капроновым линем к какой-то ржавой балясине, в открытое море. Папаша Гро стоял за штурвалом и молча попыхивал эбонитовой трубочкой.

— В конце концов, это невежливо! — ворчал я.— Даже не дали попрощаться с Жан-Жаком и с его...

— Забудь о них! Ты их больше не увидишь,— перебил меня сумасшедший старик.— Я там, на Маниги, со всеми окончательно расплевался. Ну их к черту! Ноги моей там больше не будет! Вокруг полно других островов, где есть пресная вода и солярка.

— Мой рюкзак с документами остался у них...

— Будешь хорошо себя вести — я куплю тебе новый рюкзак, лучше прежнего.

— А документы вы мне тоже купите?

— Кто это — «вы»? — папаша Гро демонстративно огляделся по сторонам.— Я тут один...

— Хорошо... Ты паспорт мне тоже купишь?

— Зачем тебе паспорт, засранец? Он тебе хоть раз здесь понадобился?

— Нет, не понадобился. Но это не значит, что он не может понадобиться мне потом.

— Ладно, так и быть! Я куплю тебе китайский паспорт... но это еще надо будет заслужить! На Паго-Паго у меня есть знакомый китаец. Человек «Триады», бывший головорез. Отличные лепит ксивы, я тебе скажу! Мне он тоже не раз помогал. Только вот дорого дерет, узкоглазая бестия!

— На кой черт мне сдался китайский паспорт! — заорал я, в отчаянной попытке освободиться от веревки извиваясь всем телом.— Я российский гражданин!..

— Российский гражданин, китайский гражданин... Да какая разница! Все мы дети Божьи... И потом, что ты имеешь против китайского гражданства? Китай — это великая страна с древней культурой. Китайцы дали миру порох и отгородились от него стеной, которая видна из космоса! Ты еще будешь гордиться тем, что станешь гражданином Поднебесной! Еще спасибо мне скажешь, неблагодарный сукин сын...

В конце концов мне надоело пререкаться с полоумным стариком. Я решил довериться судьбе и посмотреть, что будет дальше...

Спустя какое-то время мой похититель обернулся ко мне и объявил:

— Подходим к атоллу... Скоро будем дома... Как ты там? Еще живой?

Вместо ответа я презрительно сплюнул на палубу и растер ногой.

— Что за манеры! — усмехнулся папаша Гро.— Сразу видно, что советская система воспитания оставляла желать лучшего. Возможно, именно поэтому ваша империя канула в Лету... Да, вот что, гаденыш! Пока мы не прибыли, я должен тебе кое-что объяснить... Тебе, наверное, уже наболтали, будто я убил свою жену. Так вот, я ее не убивал. Я ее очень, очень любил. Это было самоубийство. Точнее сказать, это было двойное самоубийство. Когда нам с ней стало ясно, что этот еба$ный мир катится в пропасть, мы наглотались барбитуратов, легли под одеяло и обнялись. Итог таков: жена умерла во сне, а меня зачем-то откачали в больнице. Это было в Монреале, провинция Квебек. Из клиники меня перевели в лечебное заведение для... В общем, для не таких, как все... Сказать по правде, мне там было не по душе. Поэтому мне пришлось внезапно покинуть это заведение, ни с кем не попрощавшись — примерно так же, как тебе сегодня. Ты меня понимаешь?

Я молча кивнул головой.

— Так вот,— продолжал старик,— ударившись в бега, мне пришлось сменить множество мест, пока я не оказался здесь, на этих благословенных островах, где я и предполагаю завершить свои дни. В свое время я чудом успел забрать из банка все свои скромные сбережения, поскольку соответствующие инстанции немного замешкались с тем, чтобы заморозить мои счета. Впрочем, впоследствии особенности международного финансового механизма заставили меня перевести деньги из полновесных канадских долларов в паршивые американские бумажонки. Но при должной экономии, а также принимая во внимание скромность моих запросов и потребностей, этих зеленых американских фантиков мне должно хватить еще лет на пятнадцать, самое большее, на двадцать. И это меня вполне устраивает, так как больше мне и не протянуть. Тогда как на том свете, как мне это объяснили еще в детстве, на уроках закона божия, нужда в деньгах чудесным образом отсутствует,— прямо как при коммунизме, который вы, русские, так и не достроили... Что касается тебя, то, начиная с сегодняшнего дня, ты будешь получать четыреста сраных зеленых фантиков в неделю. Ну что, недоносок? Тебя устраивают такие условия?

— Вполне! — охотно отозвался я.

— Ну вот и хорошо! А насчет паспорта ты, парень, не беспокойся! Не хочешь китайский — купим тебе индонезийский. Нет проблем! Но прежде, чем мы с тобой высадимся на атолле Корифена,— да хранят его небеса! — ты должен усвоить некоторые несложные правила, обязательные для всех. Ты меня слушаешь, motherfucker?

— Я весь внимание! — откликнулся я.

— Итак, правило первое: остров, к которому мы приближаемся, запрещается называть Корифеной, а корифену — островом. Поскольку, строго говоря, корифена — это вообще-то рыба такая, а никакой не остров. Многие недоразумения, отравляющие нашу жизнь и вносящие в нее непреодолимую путаницу, связаны как раз с беспечной неточностью в словоупотреблении. В меру своих сил я пытаюсь с этим бороться. Поэтому, чтобы избежать путаницы в мозгах, мы предпочитаем называть наш остров просто нашим островом.

— Любопытно... Но тогда как же вы называете другие острова?

— Черт возьми! Мы так их и называем! Мы называем их другими островами. Например, другой остров Маниги, или другой остров Пала. Ну, и так далее... Удобно, правда?

— Д-да, наверное,— неуверенно пробормотал я, покосившись на чудаковатого старика.

— Правило второе: на острове, который мы называем Нашим Островом, категорически запрещается смотреть телевизор, слушать радио и читать книги. Впрочем, это правило при всем желании довольно трудно было бы нарушить, поскольку у нас нет ни телевизора, ни радио, ни книг. Дело в том, что мы пришли к выводу, что вышеперечисленные средства коммуникации, изобретенные людьми в течение последних шести тысяч лет, не содержат в себе никаких достоверных сведений об окружающей действительности. Больше того, они дезинформируют людей относительно истинной природы вещей. Поэтому нам пришлось полностью отказаться от них. Подобно дельфинам или пришельцам из космоса, мы предпочитаем пользоваться другими носителями информации.

— Вот как! Это какими же? — поинтересовался я.

— Не спеши, сынок! Придет время — узнаешь. Правило третье: на нашем острове и прилегающей к нему акватории запрещено пользоваться измерительными приборами, расчленяющими целостную реальность на обессмысленные фрагменты, как то: календарем, хронометром, градусником, меркой для крупы, ниломером, астролябией и штангенциркулем. Если у тебя есть часы, то ты должен сейчас же выбросить их за борт.

— Часы остались в рюкзаке, а рюкзак на Маниги...

— Что ж, тем лучше! Правило четвертое: на острове и в его окрестностях, а также на борту «Богомольца», который в некотором смысле является суверенной частью нашей территории, запрещено применять насилие и принуждать кого бы то ни было к чему бы то ни было во имя чего бы то ни было.

— Какое лицемерие! — возмутился я.— Тогда чего же я тут сижу, связанный по рукам и ногам?

— Это особый случай. Ты не оставил мне выбора. Ты вел себя крайне дерзко и вызывающе. Я был просто обязан тебя проучить. Хотя вообще-то я исключительно миролюбивый человек: за всю свою долгую жизнь я и мухи не обидел, можешь мне поверить!

— Оно и видно,— проворчал я, указывая глазами на свои путы.

— Правило пятое: на нашем острове разрешено то, что повсеместно запрещено, и запрещено то, что обычно разрешено. Например, у нас не возбраняются такие действия, за которые в большинстве государств приговаривают к пожизненному заключению. И наоборот, мы не поощряем такие поступки, за которые в других странах вручают ордена и правительственные награды...

— Что-то я не совсем понимаю,— перебил я его.— Социальные конвенции шлифовались тысячелетиями, начиная с первобытного стада. А ты, значит, решил в одночасье их отменить? Месьё Гро, я родился в стране провалившихся социальных утопий и экспериментов, поэтому у меня врожденная аллергия на все это говно...

— Да ты меня не дослушал, идиот! Насрать мне на любые «социальные конвенции» или их альтернативы! Я не для того сбежал из своего ебаного «первобытного стада» с его обезьяньей иерархией ценностей, чтобы продолжать оставаться бабуином. Я готов признать легитимной только одну конвенцию: делай, что хочешь, а на остальное — забей! Теперь ты понял, о чем речь?

— Ладно...— вздохнул я.— Это понятно. Телема, Кроули и все такое прочее... Ты мне, дядя, лучше вот что скажи: что я должен делать в качестве наемного работника, получающего четыреста долларов в неделю?

— Я ведь уже сказал: делай, что хочешь!

— Прости, но я тебя не понимаю...

— Я говорю: делай, что хочешь,— с ударением на последнем слове. Поверь мне, это не так-то просто, как может показаться на первый взгляд! Потому что на самом-то деле люди как правило не знают, чего они хотят по-настоящему. Им гораздо проще не задумываться об этом и делать то, что велят другие... Все, парень, приехали!

Папаша Гро заглушил мотор и, выждав время, необходимое для полной остановки баркаса, бросил якорь. Затем он подошел ко мне, запрокинул голову вверх и задумчиво поскреб пятерней в бороде.

— Ну? Чего мы ждем? — спросил я.— Не пора ли меня развязать?

— Будет очень жаль, засранец, если ты тоже меня разочаруешь,— вздохнул старик, развязывая узлы.

Я подвигал онемевшими конечностями и попробовал поднялся на ноги. Я увидел перед собой совсем небольшой, поросший пальмами узкий островок в форме буквы «С», едва возвышающийся над поверхностью океана, но зато с открытой лагуной, удобной для использования в качестве гавани. В срединной части острова виднелось единственное строение: довольно большое и крепкое бунгало, поставленное на массивные бревенчатые сваи.

На берегу нас встречали двое: смуглая женщина средних лет и девочка-подросток. Обе они были в длинных пестрых юбках, с распущенными темными волосами,— типичные полинезийки, будто только что сошедшие с аляповатых холстов Гогена. Когда мы ступили на берег, они бросились навстречу папаше Гро и повисли у него на шее. Довольный старикан расцеловал островитянок, а затем представил им меня:

— Познакомьтесь-ка, девочки! Это Антон. Он будет жить с нами. Антон, это Вандра. А это Ди — ее дочка. Вообще-то раньше у них были другие имена, но они постарались их забыть.

Я обменялся с обеими островитянками ритуальными поцелуями и поспешил вернуться на баркас: помочь папаше Гро выгрузить покупки и дотащить их до дома.

Затем, искупавшись в лагуне, я с удовольствием выпил со стариком большую стопку светлого рома и закусил его оставшейся от обеда холодной паёлой с мидиями.

В бунгало мне отвели отдельный закуток: небольшую комнату с копровой циновкой вместо двери. У квадратного окна, затянутого сеткой, стоял широкий приземистый топчан, аккуратно заправленный цветастым покрывалом. Длинные полки, тянущиеся вдоль стен, были сплошь заставлены керамическими сосудами и тарелками разной величины, какими-то деревянными туесками, бураками и прочей первобытной утварью. Из артефактов, принадлежащих нашей эпохе, здесь не было ничего, если не считать пришпиленной к стене маленькой фотографии, выдранной из какого-то журнала: улыбающийся Мехер Баба, обменивающийся рукопожатием с увечным Лари Флинтом, сидящим в инвалидной коляске.

Я снял обувь и запрыгнул на топчан.

«Вот ведь куда занесла нелегкая! Край света, твою мать!» — усмехнулся я про себя и, закрыв глаза, как-то уж слишком внезапно провалился, как в пропасть, в глубокий и крепкий сон...

Продолжение следует...

Изменено 15 Сентября 2007 пользователем Владимир Каратицкий

[В.К.]

Антон Золотарев(С)

Блуждающий огонь

Фрагмент из книги

Окончание

В последующие две недели со мной не произошло ничего особенно примечательного. Я купался на мелководье, подолгу бродил по острову, лазил на пальмы за мелкими кокосами, ассистировал папаше Гро при починке дизеля, в охотку помогал по хозяйству Вандре и пытался научиться у Ди рыбачить в лагуне с острогой.— Вот, собственно, и все...

Папаша Гро оказался прав: очень непросто делать, что хочешь, потому что, как это ни удивительно, человеку особенно-то и нечего хотеть по-настоящему. А отличать истинные потребности от вымышленных я к тому времени уже научился. Постепенно сливаясь душой и телом с природным ритмом острова, океана и небес, я, тем не менее, мало-помалу начал испытывать необъяснимую тревогу и тоску. Я попытался представить себе, что будет, если я останусь в этом мирном раю навсегда, вплоть до самой смерти? Купаться, рыбачить и собирать кокосы... Никаких газет, телевидения и прочего дерьма... Когда малышка Ди подрастет, я женюсь на ней, и у нас пойдут дети... А потом все повторится: дети вырастут и станут взрослыми, они будут рыбачить и собирать кокосы. Я и Ди состаримся и умрем. Дети моих детей подрастут и научатся рыбачить и лазить за кокосами...

Многие, наверное, мечтали бы о такой судьбе, но как раз ее беспечальная предсказуемость и ввергала меня в глубочайшую тоску. Я совершенно отчетливо осознал, что жить в предсказуемом раю, где ничего не происходит, на самом деле гораздо труднее, чем пытаться выжить в непредсказуемом аду с его постоянными бедами и проблемами.— Столкновение с этим парадоксальным фактом стало для меня поистине страшным открытием!

В самом деле, разве не к этой самой беспроблемной предсказуемости в конечном итоге стремятся в глубине души поголовно все люди на земле? К счастью, абсолютное большинство людей так никогда и не достигает своих сокровеннейших жизненных устремлений. Потому что в противном случае им стало бы нечем и незачем продолжать жить.— Многие драматические актеры просто сопьются или покончат с собой, если Режиссер обяжет их до конца дней своих играть на сцене пролонгированный хэппи-энд «Дафниса и Хлои».

Но почему же люди так упорно стремятся туда, где им, пожалуй, и не выжить? Самое жуткое место, какое только можно себе вообразить,— это вечный христианский рай с его цветущими кущами и певчими канарейками. К счастью для подавляющего большинства людей, они туда не попадут. И я был искренне рад за них...

Но вскоре дьявол, проникнувшись моими страданиями и прослезившись, вписал в сюжет исполняемой мной буколической пьесы некий неожиданный драматический поворот...

А дело было так. Однажды вечером папаша Гро крепко напился и приперся ко мне с початой бутылкой виски и двумя стаканами — донимать меня своей болтовней и поиграть на нервах.

— Ну что, засранец! Не скучно тебе одному? Выпить хочешь?

— Разве что чуть-чуть, самую малость,— согласился я.

Когда мы выпили и раскурили свои голландские трубки (папаша Гро подарил мне отличную «шкиперскую» трубку), пьяный старикашка вдруг завел со мной очень странный разговор.

— Когда я был так же молод, как ты сейчас,— начал он,— я был полным мудаком...

— «Охотно верю,— невольно подумал я про себя.— Сдается мне, что в этом смысле старикан и сейчас неплохо сохранился».

— Так-то вот... М-да...— задумчиво промычал старик.— В моем словаре словом «мудак» называется тот, кто не готов к смерти в любой момент, как хороший самурай. Поскольку смерть есть главное событие в нашей жизни, к ней надо готовиться не менее тщательно, чем к собственной свадьбе: надо быть уверенным в себе, гладко выбритым, хорошо подмытым и с до конца залеченным триппером. Но так как мы не знаем своего часа, мы поэтому должны быть готовы к смерти всегда. Вот скажи-ка мне, ты готов к смерти? В смысле, прямо сейчас, немедленно?

Ни секунды не колеблясь, я утвердительно кивнул головой. Папаша Гро усмехнулся и вынул из карманов своих безразмерных штанов два предмета: здоровенный хромированный револьвер и увесистый холщовый мешочек. Положив то и другое на стол, он сказал:

— А вот сейчас и проверим, так ли это. Сыграем с тобой с тобой в одну старинную русскую игру... Это ведь вы придумали русскую рулетку, да? Иначе с какой стати ее назвали бы русской, не так ли? Это — армейский «Смит и Вессон». Калибр — 357-магнум. С двухсот шагов валит тапира с одного выстрела — проверено! Я по случаю купил его у знакомых филлипинских бандитов, на Минданао. В барабане — семь отверстий, по числу дней в неделе. Все они пока пусты — видишь? В этом мешке — пятьдесят один холостой патрон без пороха и с выбитыми капсюлями, плюс еще один, боевой.— Вся эта арифметика напоминает календарный год с его пятьюдесятью двумя неделями, не правда ли? Сейчас я выберу из мешка один какой-нибудь патрон,— наугад, не глядя,— и вставлю его в гнездо, в одно из семи. Затем я раскручу барабан, приставлю ствол к твоей тупой башке и взведу курок. Потом я нажму на спуск... Твои шансы составляют ровно триста шестьдесят пять против одного,— количество дней в високосном году. Как ты понимаешь, фортуне придется уж очень сильно постараться, чтобы отправить тебя на тот свет именно сегодня. Но если случится так, что как раз это сейчас и произойдет — что ж, значит, завтра утром я скормлю твое бренное тело рифовым акулам. Думаю, ты придешься им по вкусу. Но если все обойдется — сможешь пока тянуть свои дни и дальше... Это хорошая игра, малыш! Прочищает мозги — лучше некуда! Кому в переносном, а кому и в самом прямом смысле слова...

— Хорошо, я согласен! — кивнул я.— Только с условием, что сперва ты сыграешь в эту игру сам с собой. Так будет честнее.

— Это нетрудно. Но в таком случае твои шансы понизятся на одну единицу и составят триста шестьдесят четыре против одного.

— Это ничего,— сказал я.

Папаша Гро пару раз встряхнул холщовый мешочек, потом сунул в него руку и вынул один патрон. Затем он вставил патрон в гнездо, захлопнул замок и с сухим треском раскрутил барабан о предплечье. Приставив ствол под подбородок, старик весело подмигнул мне и нажал на спуск. Я услышал негромкий сухой щелчок.

— Вот видишь, это совсем не страшно,— сказал старик, вынимая из револьвера одинокий патрон.— Теперь твоя очередь. Смотри, милый, не обосрись!

Не на шутку разозлившись на полоумного старикашку, я решил во что бы то ни стало показать ему, что почем, и чтоб надолго запомнилось!

«Дядьке стало скучно, захотелось поиграться,— думал я.— Ладно, сейчас поиграемся, твою мать!».

Я плеснул себе полстакана виски, выдохнул воздух и залпом выпил. Затем я сунул руку в мешок и вынул оттуда горсть патронов. Заполнив барабан всеми семью патронами, я приставил револьвер к своему виску, зажмурился — и защелкал гашеткой...

— Хватит! Хватит! — испуганно замахал руками старик, когда количество щелчков намного превысило число «7».— Отдай пушку, русский придурок!

Я швырнул револьвер на стол и сказал:

— Вот что я тебе скажу, старый козел! Мне двадцать пять лет, я молод, и мне нужна баба. Вот ты говоришь: делай, что хочешь. В настоящий момент я хочу ######. И это не блажь. Я не видел бабы месяца четыре, а то и больше. Думаю, ты понимаешь, насколько это противоестественно. Поэтому завтра же утром ты выйдешь на своем ржавом корыте в море и доставишь мне двух *ей из ближайшего портового кабака. Даю тебе на это сорок восемь часов. В противном случае мне придется трахнуть твою жену. Ты меня понял? Все, время пошло...

Я взялся за бутылку и опрокинул в пересохшее горло остатки виски. Папаша Гро рассмеялся и дружески потрепал меня по плечу.

— Ничего не выйдет, малыш! Во-первых, «Богомолец» сейчас не на ходу — я только вчера разобрал систему зажигания...

— Это твои проблемы,— перебил я его.

— Погоди, дай сказать!.. Во-вторых, Вандра, насколько я ее знаю, под тебя не ляжет, даже не надейся! В-третьих, ты и сам ее не хочешь, так как ты еще ни разу не посмотрел на нее как на женщину,— уж я бы это заметил! В-четвертых, примерно полгода тому назад малышка Ди стала девушкой. В-пятых, ты ей, кажется, нравишься.— Удивительно! Никогда бы не подумал, что у нее может быть такой скверный вкус!.. В-шестых, мы с Вандрой не будем возражать, если она с твоей помощью со временем захочет стать женщиной...

— Что-о! — заорал я.— Да как ты мог подумать, что я способен посягнуть на малышку Ди!

— В-седьмых, если тебе так уж приспичило, можешь подрочить, когда я уйду...

С этими словами папаша Гро, прихватив с собой револьвер и мешок с патронами, вышел из комнаты...

Несколько дней спустя к острову причалил белоснежный катер с двумя азиатами бандитского вида на борту — за все время первые гости из внешнего мира. Папаша Гро, весело помахав перед собой толстым серым конвертом, поднялся к ним на борт.

Стоя с биноклем у окна, я наблюдал за тем, как один из азиатов деловито пересчитывает деньги из конверта. За спиной у него, в такт ритмичным движениям рук, тасующих зеленые банкноты, покачивался вороненый «Узи» на тонком кожаном ремешке... Покончив с этим делом, он кивнул головой и передал папаше Гро плотный пластиковый пакет, крест-накрест заклеенный коричневым скотчем. Довольный старик, сунув пакет в карман, пожал руки обоим гангстерам и спустился с трапа.

Спустя минуту катер, взревев мощным движком, круто развернулся, подняв большую волну, и рванул вперед...

Выходя из дома, я столкнулся на пороге с Вандрой.

— Кто эти люди, на катере? — спросил я.

— Это китайцы,— ответила она.— Они привозят нам компоненты.

Так и не решившись спросить Вандру о том, что за компоненты привозят папаше Гро китайцы, я взял на кухне корзинку и отправился на пляж: гоняться за мелкими крабами и собирать мидий...

Поздно вечером меня опять посетил папаша Гро — на этот раз абсолютно трезвый. Он явно находился в приподнятом настроении.

— Скажи мне, о северный варвар! Ты когда-нибудь видел восход солнца над Тихим океаном? — спросил он, фамильярно усаживаясь на мою постель.

— Конечно,— ответил я.— А в чем дело?

— А я так вот думаю, что еще не видел! Завтра утром, рано-рано, еще до рассвета, мы зайдем за тобой. Ты должен быть голоден, зол и свеж,— объявил он и, бодро вскочив со своего места, вышел из комнаты.

Так и не поняв, что все это значит, я откинулся на подушку и вскоре заснул...

Была еще ночь, когда сквозь недосмотренный сон я почувствовал, что кто-то робко трясет меня за плечо. Я открыл глаза — и едва различил в предрассветных сумерках заспанное личико малышки Ди, склонившейся надо мной.

— Вставай! — сказала она.— Мы уже готовы.

Я приподнялся на постели, протер глаза и вспомнил вчерашний разговор. Я нехотя встал с кровати и пошел умываться, чтобы смыть с себя сон.

Вандра и папаша Гро, действительно, были уже на ногах.

— Можно глоток кофе? — спросил я.

— Нет, сейчас нельзя,— покачала головой Вандра.

Мы направились к восточной оконечности острова,— туда, где на белом песке пляжа темнели полуразмытые приливом следы от давнишнего кострища. Папаша Гро нес на плече вязанку дров, а Вандра — квадратную корзинку, в которой позвякивала посуда: котелок, бутыль с пресной водой и четыре керамические плошки.

Когда мы пришли на место, папаша Гро развел огонь, а Вандра, налив в котелок немного воды и осторожно всыпав туда пригоршню легкого, как прах, светло-коричневого порошка, принялась готовить вместе с дочерью некое варево. Я молча стоял в сторонке, не принимая никакого участия в подготовке к ритуалу, и рассеянно наблюдал за тем, как стремительно бледнеет на горизонте тонкая, слегка выпуклая граница океана и небес. Где-то вдалеке уже проснулись невидимые чайки и теперь оглашали пустынные окрестности редкими тоскливыми криками...

Когда все было готово, папаша Гро велел мне подойти к догорающему костру.

— Пора! — сказал он, обращаясь ко всем присутствующим.

Вандра сняла с углей котелок и осторожно разлила по чашкам мутноватую жидкость, по цвету (но отнюдь не по запаху) похожую на какао,— поровну себе и папаше Гро, чуть меньше мне и еще меньше малышке Ди.

— Что это за отрава? — спросил я.

— Семена анадевантеры перегрины пополам с корой лианы банистериопсис каапи... если тебе это интересно,— ответил папаша Гро.— Ну, и еще кое-какой детонатор... Вот это, парень, и есть наша Грамота, а заодно и Книга Книг. Сейчас ты убедишься в том, что до сих пор ничего не знал о мире, в котором живешь!

Папаша Гро, Вандра и малышка Ди подняли свои чашки и медленно, маленькими глотками, выпили зелье. Удостоверившись в том, что они не собираются падать замертво, я тоже поднес к губам свою плошку и, стараясь особо не принюхиваться, залпом опрокинул в себя теплое горьковатое пойло.

— Вот-вот взойдет солнце,— сказал старик, ставя на песок пустую чашку.

— Мы должны взяться за руки! — напомнила Вандра.

— Да, конечно,— кивнул папаша Гро.

Вытянувшись в линию, мы взялись за руки, обратив лица на восток. Слева от меня оказалась Вандра, а справа — малышка Ди, стоящая между мной и папашей Гро. Не сводя глаз с горизонта, старик слегка склонил голову набок и произнес, обращаясь только ко мне:

— Сейчас ты поймешь, что чувствует лампочка Эдисона, когда ее ввинчивают в патрон...

Это были последние человеческие слова, которые я услышал. Потому что на горизонте внезапно сверкнула ослепительная бесшумная вспышка, со скоростью света проложившая по неровной поверхности океана огненную тропинку,— прямо к моим ногам, от самого солнца! В ту же секунду мне показалось, будто я — что-то вроде пиротехнического снаряда, которым только что выстрелили из пушки, чтобы устроить праздничный фейерверк... Где-то там, высоко-высоко в небесах, бесконечно далеко от поверхности океана и земли, я наконец воспламенился и, оглушительно бабахнув, разорвался на мириады сверкающих радужных брызг...

...От-та-та оно ка-а-ак!!!

...обращение в свет Там где сходятся все вопрошания Все ответы на все Вопросы о Здесь эпицентр Понимания все это Вокруг о боже боже да да нет нет я Бог он Бог она Бог они Бог мы Бог да да поэтому есть Бога нет есть Ничего нет Меня нет есть Все едино Границ нет преград нет нет нет Ничто нельзя разъять Ничто неделимое Его нет Мы движемся вплавь вплавь вплавь Океан это Ди вода вода она красная вода она вода светится во Мне плыву вплавь вплавь плыву в Красной Воде которая Ди которая Небо которая Земля да да которая Все из чего плещется Мир воплощается это Да все вращается неподвижно Это все пресуществляется в Само Собой и в этом вся Суть неподвижного Нет нет таких слов назвать Это как Я так вот оно что и Откуда все это диво и Куда которое Никуда не приводит и Некуда приходить Я уже Здесь это это это Которое никогда никуда не гаснет Я здесь тут всегда вечное Навсегда...

Сначала в меня проникли звуки: тихий плеск волны, далекие крики чаек, легкие локальные шорохи где-то неподалеку. Затем — ощущение тепла, ласкового, заботливого тепла. Тепло ощущалось спиной, входящей в соприкосновение с податливым влажным песком, и, чуть менее отчетливо, грудью и лицом, предоставленным легкому зыбкому ветру, насыщенному острыми запахами океана. Сквозь сомкнутые веки просвечивало горячее оранжевое пятно,— Солнце, наверное, а может быть, и какая-то другая доброжелательная звезда.

Я пошевелил пальцами обеих рук, охотно зарывшимися в теплую мякоть сырого песка. Затем попытался осторожно приоткрыть глаза, слипшиеся от высохших слез. Я узрел горизонт, резкой чертой отделяющий пронзительно синее от бледно-голубого, ослепительно белые облака и птицу, большую морскую птицу высоко в небесах...

Мой взгляд уткнулся в неровную цепочку полуразмытых отливом следов босых ног, протянувшихся вдоль отмели. Следы обрывались возле двух обнаженных человеческих тел, сплавившихся в единый бесформенный ком, неподвижно застывший на мокром песке,— Вандра и папаша Гро еще не вернулись на Землю.

И только тут до меня дошло, что я и сам — совершенно голый. Я посмотрел вниз и заметил на своем теле пятна крови, вместе с налипшим к ним белым песком присохшие к низу живота. Ничего еще не понимая, я повернул голову вправо — и увидел рядом с собой малышку Ди. Голая девушка мирно спала, лежа на спине, в знак полного доверия к мирозданию широко раскинув руки в разные стороны. На ее бедрах и коленках темнели высохшие следы утраченного девства,— точно такие же, как на моем животе. Я с трудом поднялся на ноги и, пошатываясь, поплелся в сторону океана...

Вынырнув из прохладной воды, я увидел папашу Гро, стоящего во весь рост и слегка покачивающегося на нетвердых ногах. Я бросился ему навстречу и, кое-как преодолев разделяющее нас пространство пляжа, повис у него на шее.

— Я родился!.. Я сегодня родился! — закричал я ему в самое ухо.— Я счастлив! Я так благодарен!.. Проклятый колдун! Что же ты со мной сделал! Ты промыл и прополоскал мои грязные мозги... Папаша Гро, я умру за тебя! Ты был прав — я ничего не знал!.. Вообще ничего!.. Мэтр, ваша наука — лучшая в мире!.. Я так люблю вас всех!..

Рассеянно улыбаясь, старик терпеливо сносил мои восторженные излияния, время от времени опираясь, чтобы не упасть, на мое плечо.

— Это у тебя послевкусие,— наконец тихо пробормотал он,— скоро пройдет...

После этого события, так глубоко потрясшего душу, в моей жизни на острове внешне почти ничего не изменилось,— за исключением того факта, что малышка Ди постепенно полностью перебралась в мою комнату и мою постель. И мало-помалу я очень привязался к этой девушке, тихой и ласковой, как котенок.

Трансформация, произошедшая в подспудных взаимоотношениях между мной и обитателями острова, оказалась куда более радикальной. Психоделический опыт, пережитый совместно с островитянами, очень сблизил нас всех, так что теперь я уже не чувствовал себя случайным гостем среди них, как это было прежде. Но я не ощущал себя и членом одной семьи,— что было бы естественно, принимая во внимание мое вступление в гендерные отношения с дочерью Вандры и падчерицей папаши Гро. Скорее, я стал воспринимать самого себя естественной частью единого организма Нашего Острова, наделенного, как я теперь понимал, неким таинственным эквивалентом коллективного разума и воли. Удивительные метаморфозы, произошедшие с моим сознанием, внешне проявлялись, в частности, в обнаружившейся у меня загадочной способности чувствовать и ощущать не только свое тело и его потребности, но и «тело» и потребности всего Нашего Острова, вместе со всеми его обитателями: от кокосовой пальмы или чайки — до человека. Я научился почти безошибочно предчувствовать смену погоды и приближение циклона, видеть, как именно приливы и отливы изменяют очертания суши, знать, в какой именно части побережья нынче ночью высадится крабовый десант, слышать, как Вандра или Ди мысленно зовут меня к обеду домой и физически страдать, когда штормовой ветер нещадно треплет и гнет к земле стволы деревьев...

У меня также появилась новая забота: постараться не забыть ничего из того, что я познал во время своего грандиозного космического путешествия. Потому что тот опыт, который я пережил тогда, на рассвете, с самого начала воспринимался мной как бесконечно более важный и значимый, чем все, что происходило со мной до сих пор. И у меня не было ни малейших сомнений в том, что испытанное мной в тот день по сути дела явилось прикосновением к чему-то сущностно реальному в этой вселенной, по сравнению с чем наша обычная повседневная реальность не может не показаться каким-то пренеприятным и болезненным наваждением, бессмысленным и содержательно ничтожным в любых своих проявлениях: от фактографии очередного прожитого дня — до всей мировой истории... Впрочем, папаша Гро (к которому я теперь испытывал глубочайшее доверие и уважение) дал мне обещание, что психоделический ритуал вскоре обязательно повторится.

Мне стала понятнее суть рискованного экзистенциального эксперимента, на который в свое время отважился папаша Гро: сбежать из стада омерзительных голых обезьян с их двусмысленной Моралью, которая убивает, и сомнительной Культурой, которая дезориентирует и уводит от реальности; перестать быть одомашненным приматом, механически соблюдающим абсурдные обезьяньи ритуалы и церемонии; осмелиться на то, чтобы наконец перестать «очеловечивать» этот мир, подлинная природа которого совершенно не-человечна, и решиться принять наш мир таким, каков он есть, а не таким, каким отдельные безволосые приматы, однажды присвоившие себе жреческие и управленческие функции, хотели бы его воображать и галлюцинировать.

То, что сделал со своей жизнью папаша Гро, разумеется, сильно смахивало на прыжок в пропасть,— когда уже знаешь, что пути назад нет, но еще не уверен в том, есть ли за спиной крылья. Это была попытка улизнуть из цивилизованной экумены (конечно, обжитой и даже уютной, как пространство плаценты для созревшего эмбриона, но и удушающе тесной), и проникнуть в гораздо менее освоенные уровни реальности и измерения, еще не оскверненные нашими словами и поименованиями.

Как правило, человек, решающийся на такое, со стороны выглядит, мягко говоря, не вполне адекватным,— что делает его весьма уязвимым для жестоких нападок со стороны людей нормальных и социально адаптированных. Впрочем, это судьба всех блаженных садху, сопливых юродивых, бездомных шаманов и странствующих дервишей. И потому я дал себе слово всегда быть настороже и, в меру своих сил, оберегать святого старца от любого зла, на которое так горазды отдельные особи, принадлежащие к нашей бессмысленно агрессивной породе голых обезьян...

Однажды почтовый гидросамолет, раз в неделю облетающий населенные острова архипелага Туамоту, совершил возле Нашего Острова вынужденную посадку. Увидав красную сигнальную ракету, мы поспешили к берегу, запрыгнули в лодку и налегли на весла...

Благодаря папаше Гро, неплохо разбиравшемуся в двигателях, пилоту и его напарнику удалось довольно быстро найти и устранить неисправность. Когда же они попытались отблагодарить старика за помощь объемистой кипой свежих газет и глянцевых журналов, папаша Гро вежливо отказался принять этот подарок.

— Спасибо, ребята! — сказал он.— Но меня не интересуют новости из вашего мира. Вместе с тем, я был бы вам очень признателен, если бы вы согласились подбросить мою жену и дочку до Папеэте. Они у меня давно уже собирались погостить у тещи недельку-другую: старуха не виделась с ними целую вечность... А назад я уж их сам как-нибудь доставлю, на своем флагманском эсминце.

После недолгих колебаний летчики все же согласились взять с собой пассажиров,— но с условием, что с ними не будет большого багажа...

Когда Ванра и Ди, все еще немного растерянные от этой неожиданно подвернувшейся оказии, вошли в грузовой отсек и за ними гулко захлопнулась металлическая дверь, пилот махнул нам на прощание рукой и включил зажигание. Оглушительно взревев двигателем, самолет плавно разогнался на поплавках и, пару раз тяжело подпрыгнув на гребне вялой волны, наконец оторвался от воды...

Оставшись одни, мы с папашей Гро долго стояли на пустынном берегу, провожая глазами желтый аэроплан, постепенно превратившийся на наших глазах в золотую крупинку, медленно тающую в вечереющих небесах...

Наш Остров, столь внезапно лишившийся женской части своей души, как-то сразу осиротел и поскучнел. Вернувшись домой, мы приготовили на очаге аскетичный холостяцкий ужин и без всякого аппетита поковыряли его вилкой. Затем, понимающе взглянув друг другу в глаза, все-таки выставили на стол традиционное средство от тоски,— и с полной самоотдачей напились...

Несколько последующих дней мы, не покладая рук, занимались ремонтом старого «Богомольца»,— чтобы женщинам было на чем вернуться на остров. А вечерами, когда становилось слишком темно для того, чтобы чинить раздолбанные дизеля, но в то же время еще слишком рано, чтобы ложиться спать, папаша Гро учил меня плести верши из пальмовой щепы и правильно курить гашиш из декадентской керамической трубочки...

Так мы и жили, стараясь не выходить из привычного и размеренного ритма жизни,— пока не произошло событие, внезапно и навсегда взорвавшее наш тихий отшельнический мир, не оставив в нем и камня на камне...

Однажды ночью меня разбудил какой-то странный шум, доносившийся с берега. Я вскочил на ноги и выбежал из дома, чтобы посмотреть, что случилось. Следом за мной во двор вышел и папаша Гро, с карабином на голом плече. За песчаными дюнами, намытыми прибоем, мы сначала разглядели задранный нос белого катера, на полном ходу влетевшего на отмель. Я сразу же опознал в нем глиссер китайских наркодилеров, доставлявших на остров компоненты.

Вскоре из катера вывалились и сами китайцы. Один из них, похоже, был тяжело ранен; другой же суетливо пытался оттащить его, громко стонущего, подальше от воды. Мы подбежали к истекающему кровью китайцу и помогли донести его до дома. Папаша Гро положил его на свою постель и принялся оказывать первую помощь. Второй китаец на своем своеобразном французском пытался рассказать, что с ними произошло.

Как выяснилось, их катер был внезапно подрезан неким судном без бортовых огней и опознавательных знаков, а затем, после отказа китайцев подчиниться требованию заглушить двигатель и лечь в дрейф, был обстрелян из крупнокалиберного пулемета. Люди, атаковавшие катер, не были ни конкурентами, ни пограничниками, ни пиратами. Скорее всего, китайцы нарвались на группу захвата из полицейского спецподразделения, обслуживающего отдел по борьбе с наркотиками. Каким-то чудом китайцам все-таки удалось оторваться от преследователей и раствориться в ночи. Но так как один из них был тяжело ранен, другому пришлось свернуть с курса и причалить к ближайшему населенному острову, каковым и оказался атолл Корифена...

Когда раненый китаец был уже перевязан и напоен горячим чаем, окружающее ночное безмолвие внезапно разорвал оглушительный вой корабельной сирены. Узкий луч бортового прожектора, хаотически поблуждав по берегу, наконец высветил бунгало папаши Гро. В следующее мгновение мы услышали властный голос, искаженный и усиленный громкоговорителем:

— Внимание!.. Это полиция!.. Просьба сохранять спокойствие!.. Все лица, находящиеся на острове, должны сейчас же выйти на берег по одному!.. С собой ничего не брать!.. Руки держать над головой!..

Невредимый китаец схватился за свой «Узи» и нервно передернул затвор. Но папаша Гро остановил его:

— Погоди, парень, не кипятись! Сейчас я выйду из дома и поговорю с ними. Даст Бог, все еще обойдется...

Старик снял со стены карабин, распахнул дверь и неспеша вышел на порог. Позволив ослепить себя прожектором, он набрал в легкие воздух и крикнул:

— Эй вы там! На борту! С вами говорит владелец недвижимости, в которую вы вторглись! Этот атолл — частная собственность! Если у вас нет ордера на обыск,— а у вас почти наверняка его нет,— то прошу вас, господа, кем бы вы ни были, немедленно покинуть этот остров! В противном случае я, в соответствии с правами, провозглашенными конституцией Пятой Республики, буду вынужден оказать вам вооруженное сопротивление!..

Спустя минуту-другую из громкоговорителя вновь раздалась деформированная ночным эхом человеческая речь:

— Месьё Леон Гро!.. С вами говорит комиссар Дельфосс!.. Уверяю вас, непосредственно к вам у нас нет никаких претензий!.. Однако я настаиваю на том, чтобы двое мужчин, которым вы сегодня столь неосмотрительно оказали гостеприимство, немедленно покинули ваш дом!... И с поднятыми руками!..

— Убирайтесь к черту! — наконец взорвался старик.— Леон Гро не из тех, кто продает людей, обратившихся к нему за помощью! Гоняйтесь за зайцами в океане, а не на моем острове! Даю вам десять секунд на то, чтобы исчезнуть отсюда! Иначе я стреляю на поражение!

В подтверждение серьезности своих намерений папаша Гро поднял над головой карабин и гулко шмальнул в ночной воздух...

В следующее мгновение длинная автоматная очередь, сперва срезав, как бритвой, небольшое деревце, росшее перед входом в дом, прошила фанерную дверь по диагонали, а затем прошлась и по старику. Папаша Гро пару раз качнулся на месте, с глухим стуком выронив из рук карабин, и молча рухнул на землю... Китайцы, открывшие было беспорядочную пальбу по черным теням, высыпавшим на берег, расстались с жизнью уже примерно через минуту...

В общем, стрельба стихла так же внезапно и неожиданно, как и началась. (В кино сцены такого рода длятся гораздо дольше, а потому и выглядят куда убедительнее, чем те события, которую они воссоздают.)

Я неподвижно лежал на полу, усыпанном битой посудой и древесными щепками, выщербленными из стены, зачем-то продолжая закрывать голову руками. В носу противно щипало от пороховых газов и подбирающихся слез. Мое тело нисколько не пострадало при обстреле, но зато в душе моей сейчас зияла рваная рана,— я почти сожалел о том, что не погиб вместе со стариком.

Какие-то люди в черном камуфляже деловито вытаскивали трупы китайцев из дома и волокли их в сторону своего судна.

— А это еще кто такой? — наконец услышал я удивленный голос за своей спиной.— Похоже, с китайцами тебя не было!

— Я живу здесь давно. Помощник по хозяйству...

— Дворецкий, значит? — усмехнулся спецназовец.— Понятно...

Он протянул мне руку в кожаной перчатке и помог подняться на ноги. Я вышел за порог и склонился над телом папаши Гро. На периферии огромных расфокусированных зрачков его застывших в изумлении глаз блестели две крохотные холодные искры,— блики от луны и звездного неба. Казалось, что взгляд его застыл навеки не от пули, которая его убила, а от того, что он увидел там... Я осторожно провел ладонью по его лицу и опустил податливые веки на изумленные глаза.

Человек в черном камуфляже тоже подошел к убитому и произнес, присев на корточки рядом со мной:

— Никто в этом не виноват... Так, несчастный случай... Просто твой босс имел неосторожность принять ошибочное решение... Ну это же надо было додуматься! Так глупо подставиться ради двух каких-то ублюдков!

Вдруг черный камуфляж вскочил на ноги и слегка коснулся неподвижного тела тяжелым ботинком.

— О, черт! А ведь, кажется, это именно я его зацепил! Видел эту седую бороду через прицел. Если экспертиза подтвердит — придется тогда писать отчет, страниц на двадцать... А какой из меня писатель? Вот влип так влип, merde!.. Курить будешь?

Я медленно обернулся и тупо уставился на протянутую мне пачку сигарет, зажатую в черной перчатке. Так и не дождавшись ответа, спецназовец пожал плечами, губами вынул из пачки сигарету и чиркнул зажигалкой.

— Ты хоть немного соображаешь, мусор, кого ты сегодня завалил? — тихо спросил я на своем родном языке.

— Месьё, изъясняйтесь, пожалуйста, по-французски! Я вас не понимаю...

D’accord,— я согласно кивнул головой.— Tu va viendra d’me comprendre... (Щас поймешь...)

С этими словами я приблизился к растерянно заморгавшей человеческой особи, широко размахнулся — и что было силы въебал по ненавистной харе...

Вслед за тусклым стуком сжатого кулака, неожиданно глубоко погрузившегося в гладко выбритую челюсть, я услышал хруст ломающихся костей и фаланг собственных пальцев. Существо в черном камуфляже потеряло равновесие и опрокинулось навзничь, лицом вверх.

Я машинально лизнул свою ошпаренную ударом, совершенно безжизненную ладонь, и устало сел прямо на землю. Другой организм в черном, внезапно вынырнув откуда-то сзади, страшным ударом ботинка по голове в мгновение ока погрузил мое сознание в ту самую изначальную тьму, из которой, собственно, оно однажды и явилось на свет...

Очнулся я уже в наручниках, туго сомкнутых на запястьях. Переломанные пальцы правой руки безобразно распухли и теперь причиняли мне почти нестерпимую боль.

— Вот сволочь! — сказал флик, тыча длинным фонарем в мое разбитое лицо.— Сломал челюсть капралу!

— Представляете, первый раз в жизни ударил человека по лицу...— удивленно пробормотал я.

— Да ну? Что-то не очень верится... А я так думаю, что в последний! Ну-ка, вставай, ублюдок! Живо!

Я кое-как поднялся на ноги и прислонился плечом к пальмовому стволу. Но флик тут же ткнул меня в спину стволом и погнал к берегу.

Где-то на полпути до полицейского катера спецназовец вдруг остановился и сказал:

— Постой-ка! Мне сейчас пришло в голову... Ты хоть представляешь, подонок, сколько лет тюряги тебе светит за нападение на полицейского, находящегося при исполнении?

— Да, месьё... Приблизительно представляю...— отозвался я.

— Ну, и что ты об этом думаешь? Тебе это надо, придурок?

— Нет, мне это не надо,— честно признался я.

— М-да... Ну ладно! Тогда мы с тобой сделаем вот что... Я сейчас сниму с тебя наручники, и мы расстанемся, как будто и не встречались никогда. Ты переждешь в кокосовой роще, пока мы не уйдем с острова, а потом — катись отсюда на все четыре стороны!.. Ну как? Идет?

— Да, месьё,— ответил я, конечно, не веря ни единому его слову.

Черный человек снял с меня наручники и сказал:

— Ну! Беги же! Давай! Ну! Чего ты ждешь!

Я по-прежнему стоял лицом к нему, понимая, что, когда жертва глядит убийце в глаза, решиться на выстрел гораздо труднее.

— Ну же, давай! Пока никто не видит! — прошептал головорез и нервно огляделся по сторонам.

— Беги, идиот! Черт бы тебя побрал! — наконец заорал спецназовец и замахнулся на меня пистолетом.

Я медленно повернулся к нему спиной и сделал два-три мучительных шага вперед. Уловив легкое клацканье взводимого затвора, я вздрогнул и, инстинктивно попытавшись выскочить из светового конуса, исходящего от нацеленного мне в спину фонаря, внезапно метнулся во внешнюю тьму... В следующее мгновение что-то острое обжигающе горячо толкнуло меня под лопатку. Я запнулся и, так и не успев выдохнуть воздух из легких, уткнулся раскрытым для крика ртом в сухой песок...

На следующие сутки я был доставлен санитарным вертолетом в Папеэте...

Кое-как подлеченный в тюремной больнице, я предстал перед судом, затем был неожиданно оправдан милосердными присяжными,— и уже спустя пару дней поспешно выслан в Россию, за казенный счет...

Прощай, малышка Ди! Прощай, папаша Гро! Прощай, Вандра! Прощай, Наш Остров,— единственное время-и-место, где я был счастлив...

P.S.

Леон Гро (Leon Grault) говорил:

***

***

«Наша цивилизация откровенно ставит нас перед страшным выбором: оказаться вконец обесчеловеченным “человеческой культурой”, но выжить, или разотождествиться с ней, обняв изувеченную Землю, вновь попытаться стать “кроманьонцем” — и быть раздавленным...

Итак, что мне делать? Расчеловечиться, чтобы зачем-то жить дальше? Или очеловечиться и исчезнуть?

Единственное достойное занятие, которому человек способен посвятить свою жизнь (точнее сказать, свою смерть),— попытаться преодолеть в себе и вокруг себя эту ублюдочную цивилизацию, созданную нашими невменяемыми предшественниками и современниками».

***

«Послать нах$уй Культуру — значит подписать себе смертный приговор. Не послать — значит заживо сгнить, медленно и мучительно разлагаясь в ее пищеварительном тракте на обессмысленные составные элементы: пол, возраст, гражданство, образование, профессия, конфессия, больная печень, вставная челюсть, страховка, пиво, бумажник, дети, футбол, Свидетельство о смерти...».

***

«Некоторые давнишние покойники, чьи книги мне все еще почему-то дороги, на самом-то деле тоже были продуктами и проводниками нашей шизоидной логократии: неугомонные производители миражей и наваждений, пустотелых концептов и симулякров, истинная цена которым — грош в базарный день... Возможно, их кажущаяся весомость в основном заключается в том, что когда они жили — их было мало... Редкие деревья в пустыне, которые наперечет — всегда ценность, каждое по отдельности. Ценность отдельных деревьев в теперешних необъятных информационных джунглях — исчезающе мала. При этом девальвируется и сама логократия с ее “духовной культурой”. Бесчисленные орды нынешних производителей симулякров постепенно делают ее совершенно неубедительной и нелегитимной. Избыточная эмиссия “вечных ценностей” приводит к их обесцениванию и духовному банкротству».

***

«По-настоящему убедительная и внушающая доверие онтология совершенно невозможна, поскольку адекватная модель мира должна ведь быть полностью идентична ему. А такие объемы информации просто не вместят наши студенистые мозги...

Наши суррогатные модели реальности только морочат нам голову и дезинформируют. Вот они — мои указательные пальцы, но ими уже не на что, да и незачем указывать, поскольку цели, уже истыканные указующими перстами, тут же перестают существовать. Гипотетически подлинное немедленно перестает быть подлинным, когда мы фиксируем эту подлинность. Названное — исчезает навсегда, оставляя, впрочем, на память о себе собственную тень. Некоторые апофатические определения объективно диагностируют свершившееся исчезновение Реальности (по крайней мере — для нас). Индуистское “нети-нети” (“не Это! не Это!”) — единственные человеческие слова, имеющие хоть какой-то смысл».

***

«Основной парадокс Сущего заключается в том, что Оно, разумеется, не существует. Но ведь для того, чтобы понять это, все равно должен быть некто, согласившийся хотя бы притвориться существующим! — Афродита-Урания, выходящая из вакуумной пены лишь затем, чтобы, с изумлением оглядевшись по сторонам, тотчас вновь погрузиться в то самое ничто, из которого она вышла...».

Изменено 15 Сентября 2007 пользователем Владимир Каратицкий

[В.К.]

Стройбатыч©

Скорость темноты

2. Был для тебя всем, и пох$уй, что пил. Мать при всей её исходящей любви всё-таки не совсем то. Фона такого нет. Большой, сильный, в камуфляже. Из третьей по счёту командировки вернулся без левой от локтя руки. Осколок, нагноение, ампутация.

«Инвалид», – вслух читал батя из словаря, - «Больной, нетрудоспособный».

Посмотрел на $уй вам – больной. И ещё один х$уй - нетрудоспособный. Пи$доры ######

- Витя! – Мама, не оборачиваясь, хлопочет у плиты, - Хоть бы при ребёнке не матерился!

- Х$уйня, мать. Он у нас взрослый уже и всё понимает, да, сына?

И с размаху вышвыривает словарь в мусорное ведро (которое он, как и любую мусорку, называл «прасковья»).

Через два месяца отец бросил пить совсем, снова сдал на права, полгода на старенькой, переделанной под увечье волге сутками таксовал по улицам, пока метельным февральским вечером не подвёз свою удачу: большую банковскую шишку, потерявшую в сугробе телефон и в силу этого опасливо голосовавшую на тёмной окраинной улице.

Тоже оказался ветераном, правда более ранней, и более южной войны.

Уже через год отец возил на переделанном же лексусе какого-то безобидного, полумифического зама, купил тебе белую тойоту, матери – новую улыбку и силикон в сиськи. И никто, никогда и ни разу не назвал твоего отца инвалидом.

А для вас с матерью он был просто богом.

Не сотвори себе кумира.

3.

- Слышь, земляк, сколько время не подскажешь?

- А Бог его знает, часов нет.

Не произноси имя Господа твоего всуе.

4.

- Меня не еб$ёт твоя личная жизнь, ты понял? Есть такое корпоративное понятие – «надо». Нет, даже так: «Надо и не еб$ёт».

- Но я правда очень занят. Очень. От этого многое зависит в личной я имею в виду жизни. Неужели никак не получится это на другой день перенести?

- Личная жизнь, болван ты этакий, определяется в первую очередь карьерой. Запомни это. Короче так – не выходишь в субботу – можешь искать себе другое место. С более лояльным начальством и щадящим графиком. Понял, бл$ядь?

Полторы штуки баксов, и это при том, что силно судим, личные водитель и кабинет. На другой чаше какие-то там мелочи, вроде свадьбы друга или дня рождения сына.

Ты не долбо$еб.

Помни день субботний, чтобы святить его, и не делай в этот день никакого дела.

5. Сначала ты боялась его и ещё было жутко стыдно. Поэтому никому ничего не говорила. Потом, когда в этих непонятных, но болезненных для тебя забавах стал принимать участие и его вонючий, заросший дурным волосом и похожий на чудище из самой страшной сказки собутыльник, ты со слезами рассказала всё матери.

Та как раз была относительно незанята – сидела, покачиваясь, на усыпанной мусором и бутылками кухне, и блевала на стол.

- Мама, мама, - подбегаешь, заливаясь горькими слезами, - папа и дядя Юра мне писями больно делали.

- Во дела, ######… - икнув, удивлённо протянула третью неделю не просыхающая косматая полубомжиха, самый дорогой для тебя человек, - а я-то думала у папки твоего не стоит давно…

И пьяно захохотала.

Чти отца твоего и мать твою, чтобы продлились твои дни на земле.

6. На суде ты впервые увидел их. Сквозь пелену всеобьемлющего горя ты всё же разглядел – нормальные с виду среднестатистические парни. Как они могли сделать такое? Зачем они десятки раз втыкали отвёртки в твою жену?

Один издевательским тоном брал всё на себя, да с такими невыносимыми подробностями, что ты всерьёз прикидывал, получится ли у тебя перегрызть решётку, отделявшую их от зала и разодрать осколками зубов их наглые юные глотки.

Лысому, взявшему всё на себя, дали двадцать три года, второму за недоказанностью полгода за недоносительство или что-то там.

Ты что-то дико орал, бросался на ментов, те искренне старались не бить тебя, отталкивали и держали, ты кошмарно материл судью, тебя повалили, потом драка, камера, долгий разговор с психологом, тоже едва не закончившийся дракой, потом домой, а там боль, боль, боль. Обострявшаяся по ночам так, что выл и лез на стены, один раз четыре часа просидел с кисловатыми стволами заряженной картечью вертикалки во рту, потом всё-таки решил немного подождать и снял затёкший большой палец правой ноги с удобной впадины курка.

К тому моменту, когда шесть месяцев спустя ты с туго заряженным обрезом в широком рукаве плаща поджидаешь его в кустах у подъезда, аффект уже прошёл, осталась только трезвая, спокойная радость охотника, который, наконец, затравил долгожданную, редкую дичь.

А давнее заявление об украденном ружье и спокойная уверенность в том, что твоё присутствие в другом месте подтвердят как минимум пять человек, придают ситуации забавный чит-кодовый привкус. У тебя своё правосудие и в рот бы ты ебал всех кивал мира.

Не убий.

7. Три операции подряд. Полугодовой восстановительный курс. Её бледное истончившееся лицо, через силу улыбающееся тебе сквозь нечистое стекло больничного окна.

Ещё одна операция. Ещё.

Сегодня в гулком облупленном холле неэлитной гинекологии сердце твоё едва не лопнуло. От жалости, от невозможности помочь, от осознания того, что самого дорогого тебе человека регулярно скоблят и режут.

…смотрел на неё и чувствовал себя похотливым скотом и сладколюбивой подлой гнидой, потому что даже в этой мрачной атмосфере чувствовал, что хочешь хочешь хочешь её, а кто виноват, что ваша сказка кончилась на второй неделе медового месяца, и беспощадная физиология часто стоит выше здравого смысла.

Идёшь из больницы домой уныло дрочить, и осознание того, что делать это наверное придётся всю оставшуюся жизнь, несмотря на то, что усечённая в своей сути любимая будет рядом, вгоняет в слякоть депрессии.

- Слышь, дядя, дай что ли прикурить скучающей девушке.

Оборачиваешься на голос и останавливаешься, сражённый.

Растрёпанная, бухая, но от этого ещё более притягательная выпускница в коротком школьном платье, по воле насмешливой судьбы похожая на твою искромсанную любимую, словно сильно помолодевший, распутный клон.

Вынимаешь зажигалку, а она, прикурив, спрашивает:

- Дядя, ты меня не хочешь в гости позвать? Дождь щас, кажеца, будет. Или у тебя жена?

(вожделенный с восьмого класса одноклассник предпочёл другую, мстить ему, гандо$ну, мстить. Ты у неё уже второй за этот вечер (ещё был учитель физики, *вший от сбывшейся мечты), она пьяная, пиз$де не хозяйка (а в случае с учителем ещё и жопе), да и месть сладка до горечи, еба$ный юношеский максимализм).

Ты, как зачарованный говоришь:

- Жены щас нету. Пошли.

Не прелюбодействуй.

8. Бесплатная медицина сама похожа на болезнь. И пахнет так же.

Дед старый никому не нужный зэк, подыхающий в диких муках на больничной койке. Каждый визит к нему так же мучителен, как и нравственно необходим.

Выход есть, но тёртый врач не поддаётся ни угрозам, ни уговорам.

- Я же не могу вам родить это лекарство. Или вы хотите, чтоб я за свои деньги его покупал? Мы и так помогаем ему, чем можем, но без циклоэтанола…

А у тебя всё стоит перед глазами весёлый, бесшабашный дед, обвешанный татуировками, в далёком, смутно-приторном детстве тщательно учащий тебя драться:

- Запомни, пупок – яйца, кадык и печонку прикрывай. В остальные места если попадут – по*, почти не больно.

- Ты чему это ребёнка учишь? – ворчит бабушка.

- А ты не лезь. Внучек на жизнь натаскивать будешь. Я лучше знаю, чего мужику знать надо.

Едешь поздно вечером ни с чем от зажиточных родственников, и рядом с тобой в пустынном вагоне метро наглухо осоловелый толстяк всё наваливается на тебя, засыпая. К дорогому перегару не подходит слово «разит». Пахнет.

Толстяк, наконец, засыпает у тебя на плече, роняет с колен пухлую барсетку коричневой кожи.

Ты воровато оглядываешься. Никто (сивая отёчная бомжиха с оплывшими завистливыми глазами не в счёт) не смотрит. Поезд, замедляясь, подъезжает к станции.

Не укради.

9. Как ему удалось передать маляву для тебя осталось загадкой. Но факт, плохо одетая, состоящая из горестных глаз и убогости приземистая женщина, принесла тебе убористо исписанную четверть замусоленного тетрадного листка.

«Братишка, салам. Бабе этой денег дай нормально. Я с её мужем чалюсь, горем вязаны, сможешь если – передай кайфануть чёнить, она втечении недели ещё сможет это сюда протащить, потом всё, борода. Ты уж там подсуетись, кентила, ладно? По делу расклад такой: я беру всё на себя, ты вообще не при делах, понял, не кипишись ничего конкретного на тебя у мусоров нет, один голос терпилы нихуя не значит, помнишь, там темно было как у негра в заднем кармане брюк. А если ты впишешься, мы по группе оба конкретно встрянем. Отпирайся, даже если мент будет сверлить, что я сознался. Года четыре вхуярят, факт, так что когда на зону попаду - грей по-человечьи. Адрес скажут тебе. Ментам можешь даже сказать, что когда я всё это готовил, тебе, мол, хвастался. Суровая ###### штука получилась, но один * – ты классно всё придумал, жалко, что не вышло».

Не возводи ложного свидетельства на друга твоего.

10. Свадьба, всеобщий синюшный угар. Мутное нарастающее веселье. Ты танцуешь с невестой, ######, какая же она красивая, но ты не жених, а всего лишь свидетель, и красная лента, и мятый костюм.

Жених уже второй час в ванной, *л от свалившегося счастья до рвоты, а ты танцуешь с ней уже четвёртый танец подряд, и всё твердишь себе, что баба друга – это святое, но *-то не слышит, упирается ей в низ живота и уже даже само слово «святое» кажется тебе смешным, а она, сука, всё прижимается и трётся…

Не возжелай жены ближнего твоего.

Жизнь, смех, страх. Улыбка, перерастающая в гримасу боли и наоборот. Прощение всех и себя тоже, и ведь всегда есть за что…

1. Я господь твой и не будет тебе богов других, кроме меня.

__________________________________________________________

__________________________________________________________

Сестричка

(С) Ночная Кобыла

Что, Сашо, от винта? Отшила? Ну и правильно, нах здесь этот треп нужен? Брата-ан, три года не виделись, а ты телок за стол тащишь. А? Да-а, корма отменная, супер корма. Сашо, а ты глаза её видел? Пустые глаза такие, рыбьи, как запотевший иллюминатор. Глаза, они как, Вот ты собакам когда-нибудь в глаза смотрел? Да не-е, Санек, не накатило, хотя ещё тот приход. Служба? А, все то же. Слыхал, "Киров" под нож решили, итальяшки займутся. Не-е, без мазы, столько лет на "Звездочке" гноили, пока не развалился, бабла не нашли! А как недостроенные корабли китаёзам за бесценок продавать, тоже бабла не хватало? А авианосцы новые, БПКа, ЭМы на металлолом? "Хабаровск", "Гневный", "Владивосток"! Откатами б, суки, подавились!

А-а-й, давай, братан, за РВСН! За наши боевые головки!

У-ух! Хороша, зараза. Не шило квасить. А про глаза, Сашо... Меня сразу после учебки в Северодвинск забросили. А мы с Нинкой, с первой, только из ЗАГСа. Ох, как она этот Северодвинск увидела! Серость, грязь, трубы дымят, "фаллические символы брегов". Море? Да, мелкое оно, Саш, грязное, холодное, в мазуте все. Ну, ясно не на курорт приехали. Год по съемным квартирам мытарились, Нинка ж в общагу не хотела. Правильная у меня была, по понятиям. Веришь, ничего для нее не жалел, как мальчишка бегал. Туфельки-муфельки, помадки-прокладки. Ну, тут хату, наконец, выдали, служебную, сам знаешь: гальюн течет, ржавое все, ремонт делать надо. А Нинка через неделю психанула, вещи собрала и к маме в Питер. А у меня одно к одному - друган увольняться решил. Димон Кемешев, Красноярск. Знаешь, Саш, смотришь на человека и понимаешь, что ни-ког-да больше его не увидишь. В общем, забухал я конкретно. И возвращаюсь на борт, в декабре было, а меня даже через КПП не пускают. Зинка, ВОХР, ещё та Клава была. Мужикам, что ли мстила? Мол, Вам на причал в таком состоянии нельзя, начальству доложу. Ну, я мичмана своего вызвал, а он мелкий такой, по грудь. Дотащил меня до каюты, свалил на койку. А утром ещё кофе с абстенухи пару чашек и, чую, поплыло все, сердечко тук-тук-тук. Вот так в госпиталь и загремел.

Во, Санек, и ты туда же - сестри-ички! Да, была одна - так, ничего особенного, маленькая, худенькая. Месяц проваляйся - со скуки любая Клаудией Шифер покажется. В общем, увлекся я ей. Приятно - лежишь один, казенный халат, пустая тумбочка, ни тебе горячих котлеток в баночке, ни печальных родственничков, а тут приходит - смущается, краснеет. Милая такая. Ну, завертелось у нас то, сё... А как выписываться, ну, неловко как-то перед девчонкой, жалко. В общем, позвал к себе. Знаешь, светилась вся, глазки сияют - солнышко!

Первый день, Саш, после службы пришел и обалдел. Палуба надраена, носки перестирала, занавесочки какие-то развесила. Словом, взялась за меня. Готовила классно. Мне на службу, а она после дежурства, не спавши, качается, а мне завтрак, все горячее. И в постели старалась, знаешь, как школьница на уроке, и, главное - ничего не требует!

Долго, Сашо, года два прожили. Странная она была, все молчит, заору, а она на шею бросится, ручонками обхватит, дрожит вся. Знаешь, плакала, что я с ней в гадндн.ах спал. Не, ну при мне держалась, а из ванной выйдет - глаза красные. Понятно, по-настоящему все: семьи, ребёнка хотела. Ну, не мог я, не любил я её, после Нинки все перегорело.

Давай, Сашо, за тех, кто в море!

А потом как-то лежим в постели, а она остановилась, отвернулась, губки надула. Я ей, Кис, что-то не так? А она - все не так! Холодно все, зябко, пресно!

Понятно, не подумавши ляпнула. Не, ну ты понял, такое мужику сказать! А мне не пресно? Научилась бы чему, а?! На себя взгляни! Девушки, там, краситься должны, салоны, маникюры... Какие там салоны. Она же все для дома, на еду, где только доставала?! Деньги у нас порознь были. В общем, разорались, Саш. В первый раз. Конечно, наболело у девки. А меня разобрало. Вроде кто она мне, а тут осмелела, права качает. Короче, переклинило, врезал я ей. Саш, никогда не думал, что женщину ударить смогу. А тут, ну, не знаю, может, потому что тихая была, безответная.

Она? Думал визжать будет, плакать. Не-е, встала, молча на кухню вышла. Подождал, захожу, она голышом на табуретке сидит, руками колени обхватила, в мурашках вся, дрожит. А ещё луна за окном, небо звездное, мороз... Я ей, прости, Кис, сорвалось, пойдем. А Киса как зомби на табуретке своей качается, глаза как от герыча блестят и стихи мне чеканит:

Хороша ты, игривая белочка, в норке вся, знать умела ласкать,

А слабо, белокурая девочка, как и я, кончик бритвы лизать?

А, Сашек? Во замутила! Это она о Нинке. Нинка в белый красилась, у меня фотка её на полке так и осталась. Бритву лизать! Мазохистка! Знаешь, ведь она специально нарвалась, чтоб себе больнее было. Это она, Саш, себя ненавидела, а по-другому не умела.

А я что? Упрашивать что ли буду? Ну, нет, так нет, сиди, мерзни. Пошел один досыпать, утром на вахту, потом на другой борт - кореш лейтенанта получил - обмывали, в клуб пошли - девочки, дискотека.

Домой возвращаюсь, думаю, ныть начнет, концерт закатит. Саш, дверь открыла - не поверишь, улыбается, причесочка, губки накрасила, бельишко новое. Исправляется. Сань, передо мной исправляется! В глаза заглядывает, старается, с кухни запахи. Наготовила, как на Новый год. Винцо поставила. А мне после шила так хреново. Ну, пристает, лезет. Что ты такой усталый, не хо-очешь, служба удовлетворяет? А я с дуру и ляпнул - что не понятно, почему удовлетворяет?! У меня, что болеть все должно после таких финтов? Терпеть, что ли буду?

И тут, Сашо, она как очнулась. Не, ну как маленькая была, не знала, что у меня телки другие были? На что надеялась?

Знаешь, ме-едленно так на колени опустилась, брюки мне расстегнула и в глаза смотрит. Ласкает, а у самой слезы текут. Я её на руках отнес, так у нас в тот день было! Круче, чем тогда, в госпитале.А на следующий вечер вернулся - пусто, никого, ключи в ящике. Ушла сестричка.

Видишь, Сашо, все прощала: что забивал на неё, орал, пьянки-гулянки прощала, не дарил ни хрена, гальюн заблеванный прощала, что ударил её, а измены не смогла. Не знаю, может, потому что первый у неё был. Потом озлобится с мужиками, ссучится. Хотя не в кого - у неё кроме бабки в Архангельске никого не было. А я, Саш, даже вздохнул как-то. Свободно так стало, легко. Потом меня в Мурманск перевели. Зашел в госпиталь, ну, попрощаться там - не её смена была. Думал, перееду, позвоню, но все как-то завертелось, руки не дошли. Так и разошлись дорожки.

Фаллические символы брегов тебя встречают в доках беспристрастно.

И это её.

Да, Сашо - я тоже стихов не люблю.

____________________________________________

___________________________________________

С днем рождения, Вика

(С)Опарыш

…первый снег, как недопитый портвейн, такой же желанный.

Командировка в Белгород, из ниоткуда в никуда, коротко стриженые пареньки в кожанках и пиво «Пикур» по 11 р. В честь приезда на белгородщину закупка вино - водочных снарядов в ларьке, курение анаши и знакомство с местными достопримечательностями.

…бурно отмечаемый отъезд, совпавший с каким то праздником локального характера, ватные ноги, пружинистое брюхо дивана и малолетняя девица с пикантной родинкой на левой щеке - гиря на плоскости весов моего безмятежного сна.

-Можешь делать со мной что хочешь.

Я повернулся к ней. Лет 15- 16… может 17, не больше. Волосы ломкие от частой окраски. Глуповатое выражение лица в купе с миленькими подростковыми прыщиками – мечта среднестатистического педофила.

-А, твой где?

-Кто?

-Парнишка… Ты с ним весь вечер крутилась…

-Димка что ли?

-Димка - *мка, откуда мне знать?

-Он домой ушел, родители- звери…

-Понятно. У тебя сигареты есть?

-Не - а сама спросить хотела спросить…- она неумело стала слюнявить мою шею.

- А, ты с ним давно?

-Три месяца… люблю его очень. Димка - хороший.

…Лелик тоже хороший.

-Хороший… гы…

-Ты не подумай, я девушка порядочная, - она расстегнула мои брюки и стала энергично массировать опавший член.

- Слушай, я, что- то не в настроение, - я одернул ее руку и повернулся на другой бок.

-Ну, как хочешь…

Я положил ладони под голову.

-А у вас, что все серьезно или как?

-Спрашиваешь! Серьезней не куда, он сказал, когда школу закончу, поженимся. Я ему верю… он хороший.

-Ты, давай спи…

Она не унималась.

-И ты тоже хороший, смешной.

-Ты, что с каждым «хорошим» в койку прыгаешь?

-Почему с каждым?

-Да так просто спросил. Обиделась что ли?

-Не - а, я курить хочу.

- Спроси у ребят, там, на кухне, наверное, кто- то еще сидит.

-Лень вставать, только пригрелась.

Она плотно прижалась ко мне.

-А еще он мне на День Святого Валентина гвоздики подарил. О - огромный букет.

-Спи, давай…

-Ты точно не хочешь?

-Не хочу. Спи.

Она на минуту замолчала.

-Слушай, а у тебя какой любимый фильм?

- Если скажу, отстанешь?

-Ага.

-Без фантиков?

-Точняк.

- «Остров дракона».

-Это про Брюса ли? У меня старший брат про Брюса Ли любит…

-Не «про», а «с».

-Что?

-Спи - говорю.

-Хоро - ошо.

… быстрый взгляд, медленный яд.

-А в Москве девушки красивые?

-Да.

- А, у нас все равно красивее.

-Ну и ######

-Нет, ты скажи: ведь красивее?

-Скажу, отстанешь?

-Ну.

-Красивее. Довольна?

-Димка в августе в Москве был, тоже самое говорит. А у тебя девушка есть?

-Вот достала. Нету.

-А почему?

-По кочану.

-Нет, я серьезно…

-Я тоже.

-Почему?

Я повернулся к ней.

-Какая тебе разница, в конце концов?

-А, ты давно сексом занимался?

-Давно.

-Почему?

-Много вопросов задаешь.

-Мне интересно.

- * знает, что- то не клеится.

-Пьешь много…

-Не больше чем другие.

-А ты наркотики побывал?

-Ну, побывал и что с того?

-Понравилось?

-Какая тебе разница, спи.

-У тебя на носу ямочка.

-И?

-Просто - на носу ямочка. Почему?

-По ######м. Я в коридор уйду, достала уже.

-Не уходи. С тобой интересно.

…инте - инте, интерес - выходи на букву «с».

- А, я слышала в Москву «Rasmus» приезжал, ты ходил?

-Нет.

-Почему?

-Не нравится.

-Странный ты, какой то. А что тебе нравится?

- Слушай, уже два часа ночи, у меня поезд в 7, я спать хочу.

-А ты по городу гулял?

-Да.

-Понравилось?

-Безумно.

-А, в Торговом Центре был?

-Нет.

-Почему?

-Что я там забыл.

-Зря, у нас Торговый Центр красивый. И парк тоже красивый, зимой особенно. Ты зимой приедешь? Если приедешь, то по парку можно погулять… А у тебя какие мелодии на мобильнике есть?

-Не знаю.

-Я вчера «Виа Гру» скачала, хочешь послушать?

-Не хочу.

-Знаешь я…

-Слушай, я серьезно, спать хочу. Отстань, а?

-Ладно, спи.

Я повернулся на бок, ее руки замком сомкнулись на моем торсе.

-Половина… Можешь меня поздравить, я уже как десять минут родилась.

- Ну, с днем рождения…

-Вика. Меня Вика зовут.

-С Днем рождением, Вика.

Я поднес к губам ее пальчики и машинально прижался к ним губами.

-Спи, давай…

_______________________________________________

Изменено 16 Февраля 2010 пользователем Владимир Каратицкий

[Мариша]

Помни день субботний, чтобы святить его, и не делай в этот день никакого дела.

в чьем-то офисе срочно нужно разместить большой плакат с текстом этой заповеди :susel:

Изменено 3 Октября 2007 пользователем Мариша

[В.К.]

история про собаку выбила из рабочей колеи.. действительно грустно...

Собачки, кошки, попугайчики и хомячки, - это, конечно, грустно. Безусловно, если человек жалеет братьев своих меньших, - значит он остался Человеком.

Но главное, чтобы и людей жалел...

Где-то читал, что самыми сентиментальными людьми, способными рыдать над трупиком сдохшей аквариумной рыбки, были SS-овцы, несущие свою нелегкую службу в концентрационных лагерях.

А о людях мы зачастую так не переживаем, поскольку какие-то недостатки в наших глазах непримиримо перевешивают ГЛАВНОЕ, - саму человеческую сущность.

Только потом, когда этих людей уже НЕТ, мы начинаем ПОНИМАТЬ, что мы потеряли.

Люди, конкретные человеки, - гораздо важнее и ценнее чем собачки, кошечки и хомячки...

Петрович

(С)Кирзач

”Лопни грудь Ионы и вылейся из неё тоска,

так она бы, кажется,весь свет залила...”

А. Чехов

Снег валил тяжёлыми мокрыми хлопьями. В неживом, обморочно-жёлтом свете фонарей стремительно летящие хлопья сливались в сплошные линии. Казалось, множество тонких тросов было натянуто между низким, грязным небом и крохотным пятачком двора, посреди которого и стоял сейчас Петрович.

Облезлая кроличья шапка его съехала на затылок, обнажила плешивую голову. Снег падал на лоб и лицо, застревал в колючей недельной щетине на щеках и остреньком подбородке. Ветхое короткое пальто было застёгнуто лишь на нижнюю, уцелевшую пуговицу. Плечи и спина намокли, отяжелели от снега. Из-под скрученного в верёвку шарфа выглядывал воротник пиджака.

В правой руке Петрович держал ополовиненную чекушку. Глаза его, слезясь и беспрерывно моргая, шарили поверх крыш тёмно-серых хрущёвок, окружавших двор с четырёх сторон.

Больше во дворе не было ни души.

- Вишь, ты... какое дело-то, - бормотал Петрович, размазывая по лицу снежные ошмётки. - Вот как оно всё вышло... Нету, стало быть, у меня больше Витеньки...

Петрович запрокинул голову и отхлебнул, дёргая кадыком, прямо из горлышка. Шумно выдохнул, спрятал чекушку в карман пальто. Засопев, понюхал левый кулак. Развёл руками, обращаясь к тепло и уютно светящимся окнам домов:

- Так вот вышло...

Петрович снова перевёл взгляд на желтоватое небо. Прищурился, словно пытаясь разобрать что-то сквозь зыбкую пелену снегопада. Телевизионные антены на крыше его дома чернели угрюмыми крестами.

- Что ж ты так... Теперь что я... зачем же, а? - опустив голову, Петрович махнул рукой и пошатываясь, побрёл в сторону проспекта.

На остановке под нешироким козырьком укрывалась от снега тёмная людская масса. Потолкавшись рядом и попробовав подступиться, Петрович, чувствуя на себе косые взгляды, вздохнул и отошёл в сторону.

Колёса машин шумно месили грязную серую кашу, выплёскивая часть её на тротуар. У самого края его, не обращая на брызги внимания, стоял, покуривая, здоровенный парень в тёплой куртке, с накинутым до самых глаз капюшоном.

Петрович несмело приблизился. Улыбнулся, заглянул в глаза.

Амбал затянулся, и выпустив дым ему прямо в лицо, вопросительно шевельнул подбородком.

- Сын у меня умер!.. - с готовностью сообщил ему Петрович. Со второй попытки попав рукой в карман, извлёк недопитую чекушку. - Помянешь? Один я теперь остался... Помянуть-то некому... А?

Стянув с головы зачем-то шапку и прижав её к груди, Петрович, ободряюще кивая, протянул амбалу водку. Тот, усмехнувшись, щелчком отбросил окурок. Сунул руки в карманы куртки и повернулся к нему спиной.

Петрович постоял с минуту, морща лоб и пожёвывая губами. Нахлобучил шапку, и зайдя сбоку, подёргал рукав куртки амбала.

- Как ты, такой же был. Силу развивал. Спортсмен...

Амбал резко развернулся.

- Хули надо? Делать нечего? Вали, пока не ёбнул!..

Высвободил из кармана руку, и словно нехотя, ткнул растопыренной пятернёй Петровича в лицо. Петрович пошатнулся, замахал руками, чуть не выронив четвертинку. Шапка слетела, упала в тёмную жижу под ногами. С трудом нагнувшись, Петрович ухватил её вытертый край кончиками пальцев. Поднял. Отряхнул о брючину.

Фары подошедшего автобуса выхватили отлетевший от колена веер мелких брызг.

Толпа, гомоня и спешно докуривая, ринулась из-под козырька, едва не сбила с ног, подхватила Петровича, толкая и незлобно матеря, впихнула в автобус.

В салоне было сыро и надышано теплом. Ехали медленно. Свободных мест не оказалось. Петрович, по-прежнему цепко сжимая горлышко четвертинки, пристроился на ёрзающем под ногами пятачке посередине автобуса, у ”гармошки”.

При торможении резина повизгивала и поскрипывала, порой издавая протяжные, печальные звуки.

”Как киты по телевизору,”- неожиданно подумал Петрович и улыбнулся.

В прореху верхней части ”гармошки” залетали, мгновенно тая, снежные ошмётки.

Дёргаясь и покачиваясь, автобус тащился по проспекту в сторону метро.

- Оплачиваем за проезд. Проездные предъявляем. Передняя площадка! У всех билеты? Платим проезд!

По салону, пробираясь сквозь мокрые куртки и дублёнки, энергично двигалась кондукторша.

Петрович спохватился, переложил чекушку из одной руки в другую, полез во внутренний карман. Весь сгорбившись, порылся в нём и вытащил замусоленную книжицу. Из ”пенсионки”, светло мелькнув, выпал небольшой прямоугольник и исчез в мокрой темноте под ногами.

- Дед, упало, кажись, чего...

- А? - повертел головой Петрович.

Один из стоявших рядом компанией мужиков, плотный усач в вязанной шапочке, указал взглядом на пол:

- Упало, говорю, у тебя что-то.

Его товарищ, длинный и худой, растянул тонкие губы:

- Да у него давным давно всё уже упало. И отпало!

Компания заржала. Мужики отвернулись.

Петрович непонимающе посмотрел по сторонам. Глянул на книжицу.

- Ах, ты, Господи!.. Щас, щас... - Петрович торопливо присел, шаря свободной рукой по мокрому железу. Перед глазами топтались во множестве грязные ботинки. Тусклый свет автобусных ламп почти не доставал до пола.

- Щас, щас... Папа тебя найдёт, - выронив чекушку, Петрович опустился на колени, и принялся ощупывать пол обеими руками. Стоявшие рядом принялись ворчать и пихать его коленями. Несколько раз Петровичу наступили на пальцы. Кто-то ткнул ему сумкой в лицо.

Петрович не чувствовал ничего. Лишь когда заметил под чьим-то большим, в соляных разводах башмаком уголок фотокарточки, тогда лишь ощутил саднящую боль в протянутых к ней озябших пальцах.

- Мужчина, у вас что за проезд? - раздался над ним резкий голос с южным акцентом.

Бережно прижимая к груди раскисший прямоугольничек, Петрович распрямился и встретился глазами с кондукторшей. Та, быстро его оглядев, потеряла к нему интерес и стала протискиваться дальше.

- Пенсионный у меня, - растерянно ощупывая карманы, сообщил Петрович.

- Вижу, - на секунду обернулась кондукторша.

Улучив момент, Петрович протянул ей фотографию. - Сын у меня в армии погиб. Витенька...

Кондукторша скосила глаза.

С фото смотрел на неё, улыбаясь кончиками губ, капитан в парадном кителе с орденами.

Тряхнув перманентом, сочувственно кивнула:

- Жаль парня. Молодой. Но ты извини, деда. Если каждый будет... Своих проблем по горло. Ходишь тут с вами, ходишь... Платить никто не хочет. Так, вошедшие, оплачиваем за проезд!

Ввинчиваясь в плотную стену пассажирских тел, двинулась дальше.

Вложив фотографию в пенсионную книжку, Петрович снова, вытянув вперёд шею и ссутулившись, полез в пальто. Спрятал свои бумаги и принялся охлопывать карманы в поисках ”маленькой”. Опять нагнулся. Его слегка тряхнули за воротник.

- Дед, стой спокойно! Заманал уже! И крутится, и крутится, и шарится всё чего-то, ###### без остановки...

Буксуя и рыча мотором, автобус дотащился до метро, облегчённо фыркнул и вывалил из себя прелую людскую массу. Так и не отыскав в карманах заветной бутылочки, Петрович выпал вслед за толпой из автобуса, прошагал пару метров, глядя себе под ноги, и вдруг замер. Уставился, подслеповато щурясь, на яркие огни павильонов, полукольцом зажавших приметрошную площадь.

Там кипела жизнь. Ухала быстрая, какая-то вся дребезжащая музыка. Крутились, как на колесе обозрения, румяные куры-гриль. В стеклянных ящиках, окружённые огоньками свеч, прятали от непогоды свои нежные, уже чуть тронутые увяданием лепестки голландские розы. Под ежеминутно обметаемым целофаном мокли газеты с журналами. Три магазина торговали на вынос. Один павильон отпускал, знал Петрович, в розлив. Он извлёк, откинув полу пальто, из заднего кармана брюк несколько смятых стольников. Попытался пересчитать, прикрывая от снега, потом мотнул головой и решительно направился к павильонам.

В стоячем гадюшнике с романтическим названием ”Амадея”, как всегда, было людно и до невозможности накурено. По ”Русскому радио” надрывалась какая-то певица, сотрясая развешанные по углам колонки. Глаза Петровича, и без того красные и слезящиеся, совсем не могли ничего разобрать первые несколько минут. Оглушённый гулом и запахами, Петрович оторопело стоял у входной двери и мигал.

Иногда его задевали плечом или просто отталкивали в сторону. Петрович лишь извинялся, кивал головой и бормотал что-то под нос, пожёвывая, по привычке, губами. Наконец, подошёл к заляпанной стойке с освещённой витриной. Отстоял небольшую очередь и оказался перед буфетчицей - толстой раздражённой тёткой в очках и кокошнике.

Изменено 16 Февраля 2010 пользователем Владимир Каратицкий

[В.К.]

Петрович

(Окончание)

- Слушаю, - опершись мощными руками о стойку и глядя в сторону, процедила она.

Петрович заискивающе улыбнулся:

- Доченька... Мне бы это... Сын у меня...

Буфетчица, блестнув очками, взглянула на Петровича.

- Что заказываете?

Петрович стянул с головы шапку. Сунул её подмышку. Полез во внутренний карман.

- Тридцать два исполнилось в марте бы... Сыночке моему... Витюшке... Да вот, глянь-ка, доча, какой Витенька был у меня...

Нащупал пенсионное, выудил его из кармана, достал всё ещё влажную фотографию и протянул её буфетчице.

Та отвела его руку в сторону:

- Мужчина, вы не один у меня. Очередь не задерживайте. Что брать будете?..

- Дед, ну чё ты непонятливый такой? Не держи людей. Труба горит и водка стынет! Бери и отваливай! - сипло пролаяли ему над самым ухом.

От испуга Петрович засуетился, выронил шапку, нагнулся, поднял её, уже совершенно грязную. Торопливо спрятал фотографию и положил на треснутое блюдечко перед собой сто рублей:

- Мне помянуть бы... Витюшку-то... Беленькой, подешевле что, грамм сто... Давай, доча, сто пятьдесят сразу... И бутербродик какой, если есть...

- С сёмгой, с ветчиной, с сельдью и сыром, - с ненавистью уже произнесла буфетчица.

- С селёдочкой, хорошо, давайте, - согласно закивал Петрович. Получив белый пластиковый стаканчик с отдающей ацетоном “Завалинкой” и завёрнутый в тонкую плёнку бутерброд, Петрович отошёл от стойки и оглядел зал.

За половиной из дюжины столиков кафешки переминались, горланя и размахивая руками, хозяева местного рынка - одетые во всё чёрное, черноволосые, черноглазые и черноусые хачики. К этим Петровичу идти не хотелось, и он подошёл, бочком как-то, к столику у ближней стены. За ним, разделённые между собой бутылкой “Гжелки”, стояли двое приличного, как показалось Петровичу, вида парней.

- Не помешаю, ребят? - Петрович вопросительно кивнул на их столик и сделал своим стаканом чокающий жест. - Сына помянуть моего не откажете? Умер он у меня.

Парни переглянулись. Один пожал плечами. Другой замахал ладонью, словно отгоняя стаю мелких назойливых мушек.

- Иди, иди, отец, других себе найди. У нас дело, ты не обижайся... Разговор важный.

Петрович понимающе закивал. Отошёл, опять же, бочком. Побродил по залу. Отыскал у окна пустой столик, высокий, чуть ли ему не по подбородок. Поставил стаканчик, развернул, пачкая маслом пальцы, закуску. Глянул в снежную темень за окном, но увидел лишь своё отражение.

“Я ли это?” - вдруг подумал Петрович. Шагнул поближе к окну. Холодея, вгляделся в своё совершенно незнакомое лицо. Вспомнился почему-то жалобный стон автобусной “гармошки”, и Петровичу вдруг нестерпимо, до ломоты в груди, захотелось набрать полные лёгкие горького воздуха забегаловки и, заполнив всё собою, издать громкий, глубокий и печальный крик умирающего кита.

Петрович прижался морщинистым лбом к стеклу. Отражение надвинулось на него и исчезло. Теперь он мог разглядеть заснеженный проспект с осторожно ползущими автомобилями и тёмными фигурками пешеходов. Видимо, похолодало, снег уже не таял так быстро, но соляные лужи на тротуаре были по прежнему огромны и глубоки. Широко расставляя ноги и поднимаясь на цыпочки, прохожие пробирались к метро.

Заиграла музыка. Не из радио, из памяти своей, давно уже никудышной, услышал вдруг Петрович что-то до боли знакомое. Отяжелело, заворочалось беспокойно сердце, вспоминая незатейливый детский мотив... Утренник в садике... Баянист... Витенька в белой рубашке... Петрович, молодой, в костюме и галстуке... Рядом Надя... “Пусь бегут ниукузе, писиходы па узям...” - пропел в его ушах тонким голоском Витя и пропал в гомоне зала.

Петрович отошёл от окна. Отпил половину стакана и принялся жевать подсохшую селёдку. Глаза заволокло пеленой и пощипывало. В тепле Петрович быстро захмелел. Отпил ещё половинку от половины. Визгливая речь хачиков перемешалась со стонами очередной певицы, слилась в один негромкий уже и монотонный звук.

- Не занято, батя? - услышал Петрович совсем рядом весёлый голос и, вздрогнув, очнулся.

У столика его стоял круглолицый курносый мужик лет пятидесяти, в мокрой блестящей кожанке и шерстяной кепке. Перед собой на подносе мужик держал два стакана пива и тарелку креветок.

Петрович несколько раз моргнул. Не дожидаясь ответа, мужик расположился за столиком, с наслаждением отпил из стакана, выудил пальцами из тарелки креветку покрупней, и, выдирая ей ножки, заговорил, будто продолжая прерванный разговор:

- Въехал он мне в правую бочину, обе двери вмял. Стойки поехали. Я ему, понял, батя, говорю:”Ты, говорю, козёл, ездить научись зимой, а потом за руль садись!” Теперь по суду с него ждать придётся. “Страховка, страховка!..”- передразнил кого-то мужик и подмигнул Петровичу: - А ты чего невесёлый такой, а, батянь?

Петрович смущённо кашлянул.

- Сын у меня погиб. В армии.

Мужик сделал ещё несколько глотков. Кивнул:

- Это плохо. Сочувствую, батя. Крепись, - пальцы мужика проворно расправлялись с темноглазыми ракообразными.

- И главное, волокиты теперь - это что-то!.. Нет, чтобы всё сразу, по совести решить. Виноват - признай, что нарушил, и заплати. Сервис денег-то сразу требует. А теперь вон я, на метро второй день рассекаю.

- Жениться даже не успел. Всё говорил, вернусь из Чечни этой проклятой, денег привезу, заживём... А оно вишь как получилось...- посмотрел на собеседника Петрович.

Мужик вздохнул и допил первый стакан.

- Народу, конечно, мы в этой Чечне положили... - сказал он, отрыгивая в кулак. - О, щас прикол будет! - поднял вверх палец и замер лицом, весь превратившись во внимание.

- Есть ещё порох в пороховницах и ягоды в ягодицах! - прокричал нахальный голос из угловой колонки. - Рекламная служба “Русского радио”. Телефон...

Мужик явно разочаровался:

- Да это я уже сто раз слышал! Новое есть у них что-нибудь, или как?

Сердито отпил из второго стакана. Вновь принялся за креветок.

- Так он у тебя воевал, значит? - двигая блестящими губами, поинтересовался мужик.

- Кто? - не понял Петрович.

Мужик удивился:

- Как кто? Ну, сын твой? Воевал там?

Петрович радостно закивал. Придвинулся к мужику, доверительно взял его за рукав, заговорил, торопясь и сбиваясь:

- Офицер он у меня. Капитаном погиб, вот... Майора-то не давали всё... Тридцать два почти исполнилось... Парень-то какой видный был!.. У меня и карточка его есть, покажу тебе... А только карточка от него мне и осталась. Ничего больше нет. Ведь и жены у меня нету, и сына отняли теперь... А я остался... Как же это... Теперь куда мне одному-то?..

Мужик насупился. Задумался на секунду. Высвободился из пальцев Петровича. Отставил недопитый стакан. Полез в карман и положил на стол пару стольников.

- Вот, батя, чем богат... Помяни там, сына, значит, своего... Держись, не кисни... А то пропадёшь... В наше время, знаешь, как... - мужик засобирался, застегнул куртку, и уже отходя от столика, обернулся и некстати добавил: - Удачи тебе, батя! - А помянуть как же?!. - встрепенулся было Петрович, но мужик лишь махнул рукой и направился к выходу.

***

Петрович в тот вечер пропил и свои, и подаренные деньги тоже. Осмелев, подходил к столикам, угощал, проливая на пол и стол, водкой, пытался что-то рассказать или спеть, дважды терял и находил фотокарточку сына. Несколько раз выходил на воздух, жадно подставлял лицо под всё идущий снег, теперь уже мелкий, твёрдый, остро-колючий, тщетно ловил его губами и ладонями.

Мимо, как во сне, беззвучно проходили люди, и тогда Петрович подпевал песню про пешеходов, и кто-то хлопал его по плечу, смеялся и поздравлял с днём рождения.

Вновь возвращался в уже битком набитый зал, хватал кого-то за одежду, падал на грязный пол и снова поднимался, хлопал глазами в ответ на ругань и тычки...

В конце концов его выволокли под руки из “Амадеи”, протащили к воняющим даже зимой задворкам рынка, и от души отметелив ногами, бросили за гору поломанных деревянных ящиков.

Ушли, возбуждённо посмеиваясь.

Снег перешёл в порывистую, швыряющую целые заряды колких снежинок метель. Петровичу было тепло и не больно. Снег приятно грел его щёку, и где-то издалека, убаюкивающе, снова зазвучала песенка сына.

“Пьилитит вдуг вайшебник в гаубом вейтаёте...”

Витя, он знал это, где-то совсем рядом.

[MARYA-X]

А о людях мы зачастую так не переживаем, поскольку какие-то недостатки в наших глазах непримиримо перевешивают ГЛАВНОЕ, - саму человеческую сущность.

Только потом, когда этих людей уже НЕТ, мы начинаем ПОНИМАТЬ, что мы потеряли.

Владимир, при всем уважении к Вам.. не надо обобщать... согласитесь, что в данном случае Вы можете говорить только за себя и в отношении себя. но никак за других...

по теме - у меня лично мнение такое, что если человек сострадает даже животным (а в книге, которую Вы разместили Вишневского есть такие моменты тоже), то такой человек без сомнения будет сострадать и людям. не смотря на Ваши ужастики - сравнения с СС (опять же как-то неприятно читать такое в вашем посте, в котором вы цитируете мои слова). и наоборот, если человека, прочитавшего историю с собакой, она не тронет - опасаться надо его... ИМХО.

а вообще книгу прочитала, причем на одном дыхании, легко читается... мнение о ней пока противоречивое, идет процесс переваривания. но однозначно - зацепила. стиль похож на Кундеру.

Изменено 2 Ноября 2007 пользователем MARYA-X

[В.К.]

MARYA-X, уверяю Вас в безусловном и безоговорочном уважении к Вам и очень огорчен, если Вас задели мои слова. Приношу свои извинения.

Очень жаль, что получилось процитировать именно фразу из Вашего поста, но я ни в коей мере не имел в виду Вас, подразумевая общую тенденцию, сложившуюся среди без малого семи миллиардов человеческих особей на этой планете.

2 Миу, - безусловно, сударыня, вопрос сложный. И зачастую люди не уходя в мизантропию (то есть не ненавидя и не "гнобя" других людей), просто в силу одиночества всю нерастраченную человеческую сущность и любовь переносят на братьев наших меньших. Классический пример, - одинокие старички\старушки с собачками и кошечками, которые обделяют себя в еде, чтобы купить со скудной пенсии "вкусненького" своим питомцам.

[ВАЛЕНТУЛЯ]

ДЕМОН КРАТИЙ

Медленно рабы шли друг за другом, и каждый нес отшлифованный камень. Четыре шеренги, диной в полтора километра каждая, от камнетесов до места, где начиналось строительство города-крепости, охраняли стражники. На десяток рабов полагался один вооруженный воин – стражник. В стороне от идущих рабов, на вершине тринадцатиметровой рукотворной горы из отшлифованных камней, сидел Кратий - один из верховных жрецов; на протяжении четырех месяцев он молча наблюдал за происходящим. Его никто не отвлекал, никто даже взглядом не смел прервать его размышлений. Рабы и стража воспринимали искусственную гору с троном на вершине как неотъемлемую часть ландшафта. И на человека, то сидящего неподвижно, то прохаживающегося по площадке на вершине горы, уже никто не обращал внимания. Кратий поставил перед собой задачу переустроить государство, на тысячелетие укрепить власть жрецов, подчинив им всех людей Земли, сделать их всех, включая правительств государств, рабами жрецов.

Однажды Кратий спустился вниз, оставив на троне своего двойника. Жрец поменял одежду, снял парик. Приказал начальнику стражи, чтобы его заковали в цепи, как простого раба, и поставили в шеренгу, за молодым и сильным рабом по имени Нард.

Вглядываясь в лица рабов, Кратий заметил, что у этого молодого человека взгляд пытливый и оценивающий, а не блуждающий или отрешенный, как у многих. Лицо Нарда было то сосредоточенно-задумчивым, то взволнованным. «Значит, он вынашивает план»,= понял жрец, но хотел удостовериться, насколько точным было его наблюдение.

Два дня Кратий следил за Нардом, молча таская камни, сидел с ним рядом во время трапезы и спал рядом на нарах. На третью ночь, как только поступила команда «спать», Кратий повернулся к молодому рабу и шёпотом и отчаянием произнес непонятно кому адресованный вопрос: «неужели так будет продолжаться всю оставшуюся жизнь?».

Жрец увидел: молодой раб вздрогнул и мгновенно развернулся лицом к жрецу, глаза его блестели. Они сверкали даже при тусклом свете горелок большого барака.

- так не будет долго продолжаться. Я додумываю план. И ты, старик, тоже можешь в нем принять участие, - прошептал молодой раб.

- какой план?- равнодушно и со вздохом спросил жрец.

Нард горячо и уверенно стал объяснять:

- и ты старик, и я, и все мы скоро будем свободными людьми, а не рабами. Ты посчитай, старик: на каждый десяток рабов приходится по одному стражнику. И за пятнадцатью рабынями которые готовят пищу, шьют одежду, наблюдает тоже один стражник. Если в обусловленный час все мы набросимся на стражу, то победим ее. Пусть стражники вооружены, а мы закованы в цепи. Нас десять на каждого, и цепи тоже можно использовать как оружие, подставляя их под удар меча. Мы разоружим всех стражников, свяжем их и завладеем оружием.

- эх, юноша, - снова вздохнул Кратий и как бы безучастно произнес: - твой план недодуман: стражников, которые наблюдают за нами, разоружить можно, но вскоре правитель пришлет новых, может быть даже целую армию и убьет восставших рабов.

- я и об этом подумал, старик. Надо выбрать такое время, когда не будет армии. И это время настает. Мы все видим, как армию готовят к походу. Заготавливают провиант на три месяца пути. Значит, через три месяца армия придет в назначенное место и вступит в бой. В сражении она ослабеет, но победит, захватив много новых рабов. Для них уже строятся новые бараки. Мы должны начать разоружать стражу, как только армия нашего правителя вступит в бой с другой армией. Гонцам потребуется месяц, чтобы доставить сообщение о необходимости немедленного возврата. Ослабевшая армия будет возвращаться не менее трех месяцев. За четыре месяца мы сумеем подготовится к встрече. Нас будет не меньше, чем солдат армии. Захваченные рабы захотят быть свободными, когда увидят, что произошло. Я правильно все предопределил, старик.

- да, юноша, ты с планом, с мыслями своими можешь стражников разоружить и одержать победу над армией, - ответил жрец уже подбадривающе и добавил: - но что потом рабы будут делать и что произойдет справителями, стражниками и солдатами?

- об этом я немного думал. И пока приходит в голову одно: все, кто рабами были, станут нерабами. Все, кто сегодня нерабы, рабами станут – кА бы размышляя вслух, не совсем уверенно ответил Нард.

- а жрецов? Скажи мне юноша, к рабам или нерабам жрецов, когда ты победишь причислишь?

-жрецов? Об этом тоже я не думал. Но сейчас предполагаю: пускай жрецы останутся, как есть. Их слушают рабы, правители. Хоть сложно их порой понять, но думаю, они безвредны. Пускай рассказывают о богах, а жизнь сою мы знаем сами как лучше проживать.

- как лучше – это хорошо, ответил жрец и притворился, что ужасно хочет спать.

Но Кратий в эту ночь не спал. Он размышлял. «конечно, - думал он, проще всего о заговоре сообщить правителю, и схватят юношу раба, он явно главный вдохновитель для других. Но это не решит проблемы. Желание освобождаться от рабства всегда будет у рабов.появятся новые предводители, будут разрабатываться новые планы, а раз так – главная угроза для государства всегда будет присутствовать внутри государства».

Перед Кратием стояла задача: разработать план порабощения всего мира. Он понимал: достичь цели с помощью только физического насилия не удастся. Необходимо психологическое воздействие на каждого человека, на целые народы. Нужно трансформировать мысль людскую, внушить каждому: рабство есть высшее благо. Необходимо запустить саморазвивающуюся программу, которая будет дезориентировать народы в пространстве, времени и понятиях. Но самое главное – в адекватном восприятии действительности. Мысль Кратия работала все быстрее и быстрее, он перестал чувствовать свое тело, тяжелые кандалы на руках и ногах. И вдруг, словно вспышка моли, возникла программа, еще не детализированная и не объяснимая, но уже ощутима и обжигающая своей масштабностью. Кратий почувствовал себя единовластным правителем.

Жрец лежал на нарах, закованный в кандалы, и восхищался сам собой: «Завтра утром, когда поведут всех на работу, я подам условный знак, и начальник охраны распорядится вывести меня из шеренги рабов, снять кандалы. Я детализирую свою программу, произнесу несколько слов, и мир начнет меняться. Невероятно! Всего несколько слов – и всеь мир подчиниться мне, моей мысли. Бог действительно дал человеку силу, которой нет равной во Вселенной, эта сила – сила человеческой мысли. Она производит слова и меняет ход истории.

Необыкновенно удачная сложилась ситуация. Рабы подготовили план восстания. Он рационален, и явно может привсти к положительному результату. Но я всего лишь несколькими фразами не только их, но и потомков сегодняшних рабов, да и правителей земных рабами быть грядущих тысяч лет заставлю».

Утром по знаку Кратия начальник охраны снял с него кандалы. И уже на следующий день на его наблюдательную площадку были приглашены остальные пять жрецов и фараон. Перед собравшимися Кратий начал свою речь:

- то, что вы сейчас услышите, не должно быть никем записано или пересказано. Вокруг нас нет стен, и мои слова никто кроме вас не услышит. Я придумал способ превращения всех людей, живущих на земле в рабов нашего фараона. Сделать это даже с помощью многочисленных войск и изнурительных войн невозможно. Ноя сделаю это несколькими фразами. Пройдет всего лишь два дня после их произнесения и вы убедитесь, как начнет меняться мир. Смотрите: внизу длинные шеренги закованных в цепи рабов несут по одному камню. Их охраняет множество солдат. Чем больше рабов, тем лучше для государства – так мы всегда считали. Но чем больше рабов, тем больше приходится опасаться их бунта. Мы усиливаем охрану. Мы вынуждены хорошо кормить своих рабов, иначе они не смогут выполнять тяжелую физическую работу. Но они все ранво ленивы и склонны к бунтарству. Смотрите, как медленно они двигаются, а обленившаяся стража их не погоняет плетьми и не бьет даже здоровых и сильных рабов. Но они будут двигаться гораздо быстрее. Им не будет нужна стража. Стражники тоже превратиться в рабов свершить подобное можно так. Пусть сегодня перед закатом глашатаи разнесут указ фараона, в котором будет сказано: « с рассветом нового дня всем рабам даруется полная свобода. За каждый камень, доставленный в город свободный человек будет получать одну монету. Монеты можно обменять на одежду, еду, жилище, дворец в городе и сам город. Отныне вы – свободные люди!».

Когда жрецы осознали сказанное Кратием, один из них, самый старший по возрасту, произнес:

- ты демон, Кратий. Тобою задуманное демонизмом множество земных народов покроет.

- Пусть демон я, и мной задуманное пусть люди в будущем демократией зовут.

Указ был на закате оглашен рабам, он пришли в изумление, и многие не спали ночью, обдумывая новую счастливую жизнь.

Утром следующего дня жрецы и фараон вновь поднялись на площадку искусственной горы. Картина, представшая их взору, поражала воображение. Тысячи людей, бывшие рабы наперегонки тащили те же камни, что и раньше. Обливаясь потом, многие несли по два камня. Другие, у которых было по одному, бежали поднимая пыль. Некоторые охранники тоже тащили камни. Люди, посчитавшие себя свободными, ведь с них сняли кандалы, стремились получит как можно больше вожделенных монет, чтобы построить свою счастливую жизнь.

Кратий еще несколько месяцев провел на своей площадке, с удовлетворением наблюдая за происходящим внизу. А изменения были колоссальные. Часть рабов объединилась в небольшие группы, соорудили тележки и, доверху нагрузили камнями, обливаясь потом, толкали эти тележки. Часть рабов ели прямо на ходу, не желая тратить время на дорогу в барак для приема пищи, и расплачивались с подносящими еду полученными монетами. И лекари появились, прямо на ходу помощь пострадавшим оказывали и тоже за монеты. Он считают себя свободными, а суть не изменилась, они по прежнему таскают камни……

[В.К.]

ДЕМОН КРАТИЙ

Кто автор? :druzja:

[ВАЛЕНТУЛЯ]

Кто автор?

как бы это по мягче то сказать...мммм....народ......это притча, Владимир :druzja:

[В.К.]

как бы это по мягче то сказать...мммм....народ......это притча, Владимир

ОК, если Вас "зацепила" эта притча, - принимается.

Дело в том, что если Вы следите за этой темой, - тут свои неписанные правила.

Авторство все же желательно указывать, хотя бы (С)Из Сети, или (С)Народ, или (С)Автор неизвестен.

[B-52]

Я стою здесь, таращясь через окно, покрытое морозным узором. Горячий кофе в руке. Я думаю о прошлом, о времени, заполненном красивыми сексуальными интересными женщинами. Таиланд. Ох, …воспоминания…. Сладкие молодые девушки, заставляющие меня поверить, что я для них всё, даже, несмотря на то, что мы встретились несколько часов ранее в одном из сотен баров в этом замечательно развратном городе Pattaya.

- "Чего ты стоишь там, смотришь в окно каждое утро, а я должна готовить завтрак, будить детей, одевать их, и кормить? Клянусь, иногда я не понимаю, зачем я вышла за тебя замуж".

Эээээх - обратно в мою реальность. Мою реальность? Жирная, скучная жена, капающая на мозг. Двое детей (о ком я ничего плохого сказать не могу), стандартный домик в пригороде, и скучная работа, которую я ненавижу. Зачем я женился?

Все говорили, как хорошо это было бы - иметь жену, детей. Кажись, тогда я приближался к такому времени в жизни, когда я понимал, что если не сейчас, то никогда. Или если я слишком надолго отсрочу, то я буду одним из тех 50-летних отцов. И вот я "влюбился" в одну из этих типичных женщин Среднего Запада - светлые волосы, типичное лицо, скучная личность, не любит спорт, но ей нравится писать заметки в блокноте. Была обычная свадьба - как я ненавижу свадьбы. Зачем мы пригласили людей, которых я и не знаю? Я не знаком с половиной из тех придурков, и вот они тут, кричат тосты и корчат из себя идиотов.

Незнакомцы. Знаете, когда путешествуете в одиночку, встречаете много людей. Просто сидя в баре, я встретил мужиков из Ирландии, Шотландии, Англии, Германии, Австралийцев. И конечно соотечественников американцев. Включая нескольких, которые служили во Вьетнаме и были на R&R (отпуск на военной службе) в Бангкоке. Сейчас они возвращаются ежегодно. Для чего? Чтобы вспомнить или чтобы быть с этими красивыми женщинами?

Истории, которые они рассказывают. Хорошо, что я был тогда слишком молод. Но даже я пожал плоды их труда по превращению Pattaya в РЕАЛЬНЫЙ город грехов. Лас Вегас ?….увольте. Не так много мужиков готовы платить сотни долларов за час “веселья”. Но любой парень заплатит $50 за Long time.

Я слышу вопли. Дети возятся за свою очередь в ванную. Это каждое утро. Глянул вниз. Кофе в кружке, половина выпита, остаток остыл. Дети не так уж плохие, обычные дети. Но имена у них скушные. Эбби. Колби. Как я позволил назвать таким именем? Ах да. От меня это не зависело. Выбор за меня сделали, как и многое другое.

Имена. Смешно, какие у Таек краткие имена. Noi. Lek. Каждое что-то значит. Маленькая, Счастливая. Типа того.

Их официальные имена - это кошмар произносить - длинные, сложные. Абсолютная противоположность девушкам. Невысокие, не слишком замороченные. Они хотели моих денег, денег от любого farang(а). В ответ, они относятся к тебе как к королю. Я никогда так много не улыбался как в Таиланде. Я подумываю об улыбках тайцев, всегда улыбаются, даже когда проблема, или когда они разговаривают между собой о farang(ах), которые улыбаются, потому что собираются потрахаться или только что потрахались.

- "Мама, Эбби не пускает меня в ванную!".

Я делаю ещё один глоток кофе. Что? Кончился? Черт. Надо было купить кружку побольше. Эта быстро заканчивается. Надо пойти на кухню, налить ещё. И, конечно же, на меня начнут ругаться за то или за другое. Надо было поставить кофе-машину прямо тут, и пить из кофейника. Она мне разрешит? Кого я обманываю? Она уже ругается, что я стою и пью ОДНУ кружку кофе…

В Таиланде я никогда не пил кофе. В моей комнате не было кофе-машины. К тому же мне незачем был кофе утром, потому что я получал ободряющий blow job по утрам прямо в своей постели. Я пил пиво с момента выхода из номера и до ночи, когда ложился спать. Нет времени и нет места в пузе для кофе. И мне даже не хотелось кофе. Зачем пить горячий напиток в 30-градусную жару и 80% влажность? Раз попробовал - ещё больше вспотел.

Смотрю через окно на замороженную жалкую тундру, что я называю домом. Зачем вообще кто-то когда-то начал жить тут? Должно быть, они приехали летом, когда было терпимо, но затем не успели уехать, как застряли в нагрянувшей пурге. Почему иначе кто-либо остался тут жить?

Вчера шёл снег. Поездка на работу будет ещё хуже, чем обычно. Я должен делить дорогу с кучей придурков, которые ездят, как будто первый раз снег увидели, хотя живут тут всю свою жизнь. "Учитесь водить, уррроды". Боже, это происходит каждый год. А разговоры о погоде. Боже, погода не настолько интригующая.

В Таиланде никто не говорил о погоде. Что о ней говорить-то? "Сегодня жарко. Типа как вчера. И как позавчера. И как поза-позавчера. Может дождь пойдёт?" Просто незачем о погоде говорить. Всегда жарко. Всегда влажно. И есть вероятность попасть под ливень. Но это было терпимо. Дождь тёплый. Но сильный, промокнешь до костей за минуту. Конечно, казалось затопит улицы каждый раз. Тайцам особо не хочется что-либо улучшать. Но им не приходится грести пятнадцать сантиметров снега каждую неделю. ...

- "Тебе надо убрать снег перед работой".

Я знал, что она это скажет. Ещё глоток. Ррр-рр. Я забыл, что кружка пуста. Я глянул на часы. Надо скоро собираться. Ненавижу проклятые часы. НЕНАВИЖУ. Хочу выбросить их в замерзшее окно. Затем через окно последую сам. Всё, чтобы выбраться из этой тюрьмы, которую я сам сделал. Интересно, умру ли я, если выпрыгну в окно. Неее. Не так высоко. Даже, если приземлюсь на свою голову, очутюсь в коме. Снова глянул на часы.

В гостинице я никогда не смотрел на часы. Да их и не было ваще в моём номере. Да даже если бы и были, то, что с того? День начинался, когда я выходил из номера, и заканчивался, когда я закрывал глаза спать. Так зачем часы? На отдыхе время не имеет значения. Я всегда удивлялся тому, зачем мужики в баре смотрят себе на часы. Обычно они ожидали своих тайских подружек. Девчонки никогда не приходили вовремя. Наверное, в Таиланде нет часов. Один британец сказал мне: "Ты не опаздываешь на полчаса, ты опаздываешь на пару бутылок пива". Когда моя тайская подружка подходила ко мне с прекрасной улыбкой на лице, то, Боги мои, кому какое дело, сколько времени.

- "Ты меня слышал?"

Что? Что она мне только что сказала? Уверен, это было что-то важное.

- "Да, я тебя слышал"

Глянул в кружку - не-а, нет кофе. Как будто я ожидал, что кофе появится в кружке сам по себе. Может быть, если я сильно захочу… Все равно нет.

- "У Эбби в 7 часов занятия в церковном хоре, а потому - будь дома вовремя".

Что? Опять хоровое пение в церкви? Ненавижу церковь, нет, не саму церковь, но я точно не религиозен. Может быть, мне следует стать буддистом? Они кажутся очень счастливыми.

Ух ты! Тайки умели петь! Они часто распевали эти слезливые тайские песни. Это было красиво. И при этом смотрели в мои глаза, когда пели для меня. Как я мог не улыбаться тогда?

Я понятия не имел о чем песни, но они мне всегда рассказывали по окончании песни. Обычно про несчастную любовь. Уверен, что это случалось с ними не раз. А поэтому я был всегда искренен и заранее говорил, что я рассчитываю только повеселиться, а не жениться. ...

- “Если ты не посмотришь сегодня хоккей, ничего с тобой не случится. В жизни есть кое-что и кроме спорта”.

Да, есть…. но не здесь. Это будет интересная игра. А мне придётся сидеть в церкви и слушать, как 20 детей поют, не попадая по нотам. А эти взрослые будут улыбаться, и говорить между собой как их чада преуспели.

Забавно - тайцы ЛЮБЯТ футбол. Не свой футбол, а английский. Им ничего не известно про хоккей, баскетбол, американский футбол. Однажды один мужик сказал, футбол это межданародный вид спорта с настоящими чемпионами мира. Как мы можем называть чемпионами призовые команды Супер кубка, кубка Стенли. Они – чемпионы Америки, но, точно, не мира. Я любил смотреть футбол, в то время, как моя тайская подружка болтала со своими френдами, а её рука лежала на моей ноге, как бы давая мне понять, что она всё ещё моя. Должно быть, тяжелая работа проводить время с мужчинами, которые тебе не всегда нравятся, но претворяться…

- "Ты идешь сегодня на работу или нет? Опять опоздаешь".

Работа. Тупая, дурацкая работа. Мои глаза сохнут, когда я пялюсь на монитор, разговаривая по телефону с придурком-заказчиком. И все эти проклятые офисные ячейки, которые я ненавижу!!! Потому что я слышу своих коллег. Они неплохие парни, просто скучные. Я невольно слышу один и тот же разговор своего соседа справа. Молодой парень, занимается спортом, и только обзавелся семьей. Но такой зануда!! Чувак, если бы ты только знал. Каждый день, один и тот же диалог: "Привет, дорогая! Как дела? …Что ты делала сегодня утром? …Что у вас на обед? …Ах, суп. …Какой суп? …А что после обеда будете делать? …Здорово! …Увидимся после работы. Целую". Чувак, один и тот же диалог каждый день. Я могу процитировать его полностью. Мне все равно, что твоя жизнь скучна, но не надо распространять эту скуку на меня.

Я никогда не скучал в Бангкоке. Даже, если я не сидел в баре, всегда находилось что-нибудь интересное. Можно ходить по магазинам с девчонкой, встреченной накануне вечером, поехать по реке, посетить храм, да все, что угодно. Девчонки любили играть, особенно в connect four. Они достаточно сообразительны, и надрессировавшись, побеждают большинство новичков. Но я изучил азы, и выигрывал в большинстве случаев. Конечно, я плачу 10 бат, когда проигрывал, и они это любили. За 2 недели я сыграл в бильярд больше, чем за весь прошлый год здесь. Но у меня плохо получалось. Девчонки всегда выигрывали у меня. Конечно, ведь я отвлекался, когда они нагибались при ударе.

- "Иди в душ, а то опоздаешь! И убери снег после работы".

Еще больше команд.

- "Хорошо".

Вздыхаю. Я прусь в ванную в своей пижаме, халате и тапках. Какого черта я ношу пижаму? Я ж её ненавижу! Помню, старые добрые времена, когда я бродил по дому голышом. А! свобода! Но потом она сказала, что это непристойно. Непристойно? Эй, я в хорошей форме, у меня до сих пор остатки кубиков на прессе. Я хожу в спорт зал и слежу за собой. Если она хочет ходить по дому, закутавшись с пяток до макушки, это её дело. Я не видел её голой уже несколько лет.

Только подумай об этом. Когда-то она была 165 см и 65 кг. Не супер, но средненько. Сейчас - тот же рост, но уже 85 кг. Ик. Не раздевайся!

Забавно - тайские работницы секса застенчивы до тех пор, пока не залезут под одеяло. Они всегда принимают душ перед близостью и большинство из них не позволяли мне заходить к ним в душ. Когда они выходили из душа, всегда обернуты в полотенце. Не потому, что им холодно, а потому что слегка консервативны. При этом красивы. Но как только они залезали в кровать, все запреты исчезали. И весят они 45-55 кг. Более высокие могли весить 60 кг. Компактные, Вертушки, как их называли мои друзья. Да. Их можно повертеть, но при этом надо быть осторожным, чтобы не повредить свою другую голову.

Тук-тук.

- "Что ты там делаешь? Детям надо зубы чистить. Давай быстрее душ принимай".

Чёрт. Женщина, оставь меня в покое. У меня не было секса 6 лет. Не то чтобы я жалуюсь. Она не была привлекательной уже с рождения Колби 6 лет назад. Вдобавок, она жирная, и её кожа холодная и бугристая. А когда я стараюсь приласкаться, она жалуется, что ей жарко. И потеет. Ик снова. Пожалуй, иногда надо полить на неё воды и погрузить её в ванную, чтобы увлажнить её кожу. Ок, это жесть. А вообще-то нет. Слава Богу, есть Интернет porno.

О, какой у меня был секс в Таиланде. Удивительный. Я мог получить всё, что хотел. Анальный? Просто спроси и рано или поздно, скорее первое, у тебя будет девушка, готовая на это. И они все делают минет. Одна лучше другой. И они любят поласкаться, очень любят. Рост и размер то, что надо. Массажные салоны - Ухты. Два часа за сорок $ - помыли, сделали минет, затем массаж, и снова минет, а затем секс.

И мечта любого парня - 3 входа. Пожалуйста. Если тебе не дали, значит, ты совсем не постарался.

И 4 входа - уже не проблема, за исключением провести мимо охранника. По какой-то причине они не обращают внимание на 2 девушек, но могут остановить, когда 3. Если не сунуть ему 100 Бат. А сунешь, так он третью не заметит. Иногда может спросить, что ты делаешь с тремя? Если задаёшь такой вопрос, то я не скажу, потому что тебе это не доступно.

- "Эй, принимай душ или вылезай".

Я покачал головой и включил душ. Если бы она только знала, что я делал в своих поездках в Таиланд, она никогда бы не вышла за меня замуж. Почему я ей не сказал? Чёрт. Включил душ, жду, когда вода пойдёт тёплая. Снимаю халат. Зачем я ношу халат? Халаты носят женщины и старики. Мне 45 лет и я ношу халат. Подарок на Рождество от неё, кажись, поэтому его надо носить. И зачем пижама? Почему нельзя просто носить футболку и шорты. Ах да, пижама - это подарок тоже. И тапочки - подарок. Ненавижу подарки. Они больше не интересны. Они практичны. Вода наконец-то пошла тёплая, и я захожу в ванну. Интересно, можно ли утопиться под душем? Открываю рот и вода заливается, но не глотаю. Просто выплёвываю.

Принимать душ и ванну с симпатичными молоденькими девушками - есть ли что-нибудь лучше? Те, которые не возражали стоять с ними под душем.

Мы мыли друг друга с головы до пят, медленно, нежно. Но лежать в ванной было ещё лучше. Вообще-то я не вижу смысла лежать в грязной воде, грязь обратно пристаёт. Но лежать в обнимку с молоденькой таечкой. Им нравилось, когда я обнимал. Но я с осторожностью, чтобы не раздавить. Но я бы их не раздавил. Они были достаточно выносливыми малышками. И их кожа была такой мягкой, гладкой, безволосой, смуглой, то, что надо.

Рррррр. Очень горячая вода пошла. Горячо! Идиоты. Спускать воду в туалете, когда я моюсь. Аааа. О, пошла похолоднее. Я быстро заканчиваю с мытьём, бреюсь, пока на меня снова не заорали. Вытираюсь, хватаю халат. Хммм. Может просто выскочить голым? Неееее. Не охота сейчас принимать обвинения. Засовываю ноги в тапочки и выхожу. Двое детей протискиваются мимо меня, борясь друг с другом за очередь в ванную. Могу заорать на них. Но честное слово, мне всё равно. Слышу, как их мать на них орёт - у неё это хорошо получается. Шаркаю в спальню.

"Тебе нельзя завтра пойти в бар, нам надо ехать по магазинам"…"

Прекращаю слушать. Я не был в баре с тех пор как, …..

Отлично - как только пиво заканчивалось, эта сладкая таечка подходила и вежливо спрашивала, не хотел ли бы я ещё.

Да, пожалуйста.

Она присаживалась рядом со мной, и я покупал ей выпить, и её подружкам тоже. Дёшево. Очень дёшево. Во время happy hour в барах пиво Heineken стоило $2. В ночное время цена поднималась до $3 - всё равно дёшево. В gogo более дорого - и пиво и девочки. По правде говоря, мне нравилось в beer bars больше, чем в a go go. Там можно было узнать про девушку побольше и решить подходит ли она или нет.

- "Ты не слушаешь меня?"

А? Чего? Что она сказала?

- "Извини, что ты сказала?"

Поворачиваюсь посмотреть на неё. Она расчесывает волосы. Скучная короткая стрижка для мам с детьми. Не привлекательно и конечно не сексуально. Светлые волосы. Обычно. Скучно. Как и её персона. Отрасти волосы - я ей раньше говорил. Мне нравятся длинные волосы. С кем я говорю - типа ей есть дело, нравятся ли мне длинные волосы или короткие.

Тайки все с длинными волосами. Красивые, прямые, с отливом чёрные волосы. Достают до середины спины. Так хорошо пахли. Они всегда одевали шапочку для душа. И всё равно выглядели мило. Ааа, как они пахли, после душа. Они пахли чистотой с оттенком чего-то ещё. Я мог просто лежать и вдыхать их запах часами. Но я не делал этого, ведь гормоны начинали действовать незамедлительно....

- "На улице минус 10, а при ветре минус 30, так что давай заводи микроавтобус".

Ух, холодно. Надо было установить авто-зажигание. Может подключить его к бомбе. Ааааа. Этот ужасный микроавтобус. Ненавижу этот кусок дерьма. Боже, какое ужасное напоминание унылой, скучной практичной жизни. Он как бы кричит "Моя жизнь - гавно". Но он практичный, и это как раз то, что мои коллеги и друзья имеют. На* практичность. Не хочу практичность. Я хочу, чтоб сексуально и интересно. Слава Богу, его водит она. Этот автомобиль типичный для поездок по магазинам, и перевозки семьи с детьми. Когда я был маленький, мы развлекались в микроавтобусе. Ненавижу микроавтобусы. Отказываюсь его водить. Я знаю, если я поведу его, то разгоню и направлю прямо на ближайший столб освещения. И это не для того чтобы превратить его в гору металла.

Кажется, что каждая машина в Бангкоке - это такси или тук-тук. Такси дёшево. Наверное, бензин дешев. 30-минутная поездка на такси из аэропорта до гостиницы $7. Семь баксов - представь, в США это равно поездке в пределах квартала. В Тае много мотоциклистов. Много народу погибает из-за аварий на дорогах. Наверное, они хреновые водители, подрезают, проезжают на красный. Я бы не стал водить там мотоцикл. Точно привело бы к аварии или смерти.

Помню как водил свой Harley здесь в штатах. Ааааа, свобода. Какое хорошее чувство. Ехать по загородному шоссе или по сельской дороге, приветствуя водителей других Harley(ев). Быть на солнце. Ветер в ушах. Чувство быть ЖИВЫМ!

Конечно, тогда были те скучные мужики в микроавтобусах, с их жирными жёнами и скучными детьми на заднем сиденье, смотревшими на меня с завистью.

"Что я наделал? Я создал для себя эту безопасную плесневелую жизнь. Хотел бы я оказаться на том мотоцикле.

О нет. Это как раз то, во что я сам превратился. Конечно, не по моей воле - Как женился - распрощался с мотоциклом. Это не было внезапно. Медленная незаметная смерть. Сначала на меня ругались, если я ездил на мотоцикле в выходные, когда нам нужно было заниматься хозяйством. Почему нельзя было красить на неделе? Двор или сад исчезнут, если я займусь ими в среду вместо воскресенья? Затем она возмущалась, что я не катался на нём. Типа зря он занимал целую комнату. Никогда не просилась вместе на нём покататься. Ей было приятнее поругаться на него, чем хоть раз получить удовольствие от езды на нём. А потом появились дети - и тогда уж точно я не мог на нём ездить. О, как я завидую мужикам на мотоциклах...

Многие мои друзья называли меня "путешественником вокруг света". Мне приходилось много путешествовать. В США, по Европе, Австралия, сафари в Африке, Азия и конечно мои ежегодные поездки в Таиланд. Мне нравилось путешествовать. Интересно увидеть разные города, быть вне знакомых мест, оценить, как живут другие, какие мы разные, но одинаковые. Перелёты были утомительными. Сидеть в кресле по 10 часов не могло быть интересным. Невзирая, какие фильмы крутят. И слушать орущего в моё ухо ребёнка (засунь ему в рот сиську или соску!). Дети сзади, пинающие моё кресло, в то время как их родители просто сидели и боялись утихомирить их ангелочков, боясь как бы не испортить их психику и детскую самооценку...

- "Не транжирься на обеде - помнишь, мы экономим, чтобы поехать в следующем году в "Disney World" - я дам тебе $5 на обед".

Тут две проблемы. Первая - Disney World. Смеёшься? Почему я согласился, что это было бы хорошим местом для отпуска? Типа мне, что ли нравится стоять в очереди 3 часа, яйца в поту, чтобы Эбби и Колби покатались на каком-то глупом аттракционе по неразумно завышенной цене. Конечно, это для них развлечение. А для меня? Они устанут, начнут капризничать, ныть. Затем перегреются от жары. Им станет плохо от каруселей и избытка сладкого. Каждая семья в этой стране должна посетить этот ад на Земле под названием "Disney World". И если не этот, тогда Мексика. Это уже более не заграница. О, как интересно. Большинство мексиканцев уже тут, и все они говорят на английском.

Мексика должна быть тем местом. Куда можно поехать с подружкой или женой (при условии, что она не превратилась в скучного жирного моржа) и развлекаться, пить, есть, лежать на пляже, купаться с аквалангом, а не сидеть в каком-то отеле, где “всё включено”, где всё под боком и не выходить за пределы.

Боже. Женатый мужик с детьми уж точно знает, как зажигать.

Второе, это мои деньги. Я работаю, а не ты. Я должен иметь право тратить на обед как пожелаю, а не жить на стипендию. Если ты пойдёшь работать, тогда трать свои деньги как хочешь.

Как я мог потерять контроль над финансами? Я уже не мог тратить деньги на себя самостоятельно - ни на пиво, ни на спорт, ни на еду. Знаешь, кому не нужно обедать? Ей! Похудей на 10 кг тогда я буду более согласен с идеей поголодать за обедом.

Я смотрю на двор перед домом моего соседа и вижу овчарку. Я люблю собак, но мне нельзя завести собаку.

"Они грязные и воняют" - она кричит, каждый раз как я поднимаю вопрос. Но они действительно лучшие друзья человека. Они многого не требуют, они верные и могут защитить…

В Таиланде помню, собаки на улицах, бегали свободно. Они не принадлежали никому конкретно, но они были общими, каждый был их хозяином. Люди поили их и подкармливали. В ответ собаки охраняли улицу. Дайте им немного заботы, и они отплатят Вам защитой. Ничего нет забесплатно.

Ааааа. Давно минули дни свободы, независимости.

Когда-нибудь у меня будет собака. Когда-нибудь я буду лежать на пляже. Когда-нибудь я буду свободен. Когда-нибудь я буду ездить на мотоцикле. Когда-нибудь я вернусь в Таиланд. И на этот раз, жить там навсегда. Когда-нибудь.

...

-"Sir…. Sir!"

Ммммммм. Открываю глаза и промаргиваюсь. Смотрю наверх, на лицо молоденькой, красивой тайской стюардессы. И тогда понимаю где я, и что я сделал.

- "Sir, we’ll be landing in Bangkok soon. Please put your seat up" Она говорит мне с тёплой, приветливой, безупречной тайской улыбкой.

Из Сети.

--------------------

[Сторителлер]

С Удава. Душевно.

Я живу на кровати.

Два месяца назад меня уволили с последней работы. Последней – потому что я надеюсь с этих пор посвятить себя не «работе», которая от слова «раб», а занятиям, которые от слова… Бог его знает, от какого они слова, но я хочу делать то, что я умею и люблю. И надеюсь, что мои знания окажутся людям настолько полезны, что они не откажутся обеспечивать меня маленьким постоянным доходом. А пока строю планы и потихоньку тружусь над сбычей мечт, у меня вдруг, первый раз за многие-многие годы, образовалось совершенно свободное время. Пока что я никому не нужна, и никому ничего не должна. Я не имею никаких тылов и уж тем более никакой уверенности в завтрашнем дне.

И мне кажется, это прекрасно.

Сегодня утром светило солнце, было тепло. Не знаю, сколько градусов – термометр я уронила с четвёртого этажа два года назад, когда мыла окна. Но гулять с собаками я вышла в балетках и спортивной кофте, и чувствовала себя в окружающей атмосфере о*тельно, наверное, как плод в околоплодных водах. Не горячо и не холодно, самое оно.

Я проснулась не поздно, в двенадцатом часу. Полежала на кровати, прислушиваясь к себе. Нигде не болело, я выспалась, и прятаться от мира под одеяло совсем не хотелось. Потягиваясь и стуча когтями по скрипучему полу, подошли собаки. Почесала собак. Гулять они ещё не очень хотели – ночью мы выходили поздно. Откинула одеяло, критически осмотрела собственные ноги. На левой коленке, как обычно, синяки – кажется, в последний раз я долбанулась о раковину, когда вылезала из чужой ванны. Собственной ванны у меня нет уже месяц, точнее, ванна есть – мыться в ней нельзя. А левой ноге вечно не везёт, то я её подверну, то расцарапаю.

Сунула ноги в тапочки. Обычно я хожу босиком, но сейчас весь пол в цементной пыли. Пошла на кухню умываться. Чистя зубы над круглой стальной мойкой почему-то вспомнила с уроков испанского «me lavo, me afeito». А я вот нихуя не бреюсь, и правильно, что я, мужик что ли, каждое утро бриться.

Завтракать было нечем, и я пошла гулять. В парке через улицу народу было мало, всё-таки, будний день. На лавочке болтала с подружкой хозяйка пуделя Джефри, очаровательная дама средних лет, что-то такое от «Миссис Харрис едет в Париж». Всех собачьих владельцев я знаю в лицо, а по имени – только животных. Джеффри радостно обнюхался с моими собаками и снова прилёг у ног хозяйки. Мы пошли дальше, к пруду.

Позапрошлой осенью буря повалила над прудом старую липу, потом садовники подравняли обломок – получился большой уютный пень, черный и широкий. Я села на пень и сняла тапки. Тёплый ветер приятно гладил босые ноги. Младшая собака залезла в воду по грудь, фыркала и ловила носом мелкую рябь. Старший подошёл ко мне, прижался лохматым боком, посмотрел на это безобразие неодобрительно. Он не любит водные процедуры.

Нагулявшись, я отвела собак домой. Чем ещё мне заняться?

Оглянулась вокруг. Дом пребывает в такой раздрае, что не то что браться – даже думать о том, чтобы взяться за наведение порядка страшно. Неделю назад закончился ремонт в туалете и ванной, то есть, как закончился. Рабочие сказали, что хотят за исполнение моих *ых идей больше, чем говорили сначала. А я сказала, что, в таком случае, нам стоит расстаться друзьями. Не то, что мне жалко денег, хотя они лишними не бывают. Просто не люблю, когда мужчины торгуются.

В результате половина ванны у меня красиво отделена собственными руками, а, чтобы закончить вторую половину, на руках сперва должны зажить ссадины и мозоли. В коридоре свалены в беспорядке осколки плитки и мешки с затиркой, тут же окаменевшие шпатели и вёдра с застывшим плиточным клеем. Что-то мне было нужно, вспоминаю я смутно. Ах да, я хотела купить сверло. Двенадцать тридцать семь, самое время отправиться за сверлом.

В подъезде под лестницей меня ждёт велосипед. Может быть, он не такой модный, как у молодого соседа с первого этажа, зато у моего есть удобная корзинка перед рулём, и ещё я с него упала всего пару раз. Я повязываю на голову зелёную косынку – постричься надо уже давно, да вот, всё как-то времени не находится.

Во дворе мне приветливо машет охранник.

- На прогулку?

- Да так, за покупками съезжу.

Двор почти пустой, соседские Мерседесы и Феррари разъехались по своим особо важным делам. Я не торопясь кручу педали, объезжаю шлагбаумы и лежачих полицейских. В нашем дворе всё очень цивильно, автомобилисты старательно борются сами с собой.

В строительном магазине мальчик смотрит на меня, как на ненормальную, когда я прошу сверло по дереву на 25, зато вот в гастрономе мне рады. Этот магазин работает, сколько я себя помню – а помню я себя лет двадцать. И продавщицы в нём одни и те же, и время их как будто не касается. Те же чистые голубые фартуки, приветливые лица.

- Сегодня для ваших собак отличные кости!

- Давайте же их сюда скорее два килограмма!

- А вот ваша любимая ливерная колбаса, только сегодня привезли, свежайшая!

- Да, хочу вот эту палочку!

- Сосиски будете?

- Нет, сосиски чересчур. Давайте фарша лучше говяжьего.

- Голубцы будете делать?

- Пожалуй, макароны по-флотски.

- Приятного вам аппетита!

- Спасибо, хорошего дня!

Во фруктовой лавке у Гели, красивой, словно гурия из стихов Хафиза, покупаю египетскую клубнику. Напротив, у неприветливой Лены, которая похожа на домовёнка Кузю – бутылку молока. Подумав, я делаю круг и заезжаю в «Горячую выпечку» на Карповке. Усатый дядя работает в этом окне под зелёной крышей тоже лет пятнадцать, как минимум, ещё в школе мы бегали сюда за сосисками в тесте. Ни сам он, ни его чудесные пирожки не изменились за это время. Я беру булочку с корицей и плюшку с ягодами, обсыпанную сахарной пудрой. Каждая по 13 рублей. Ни в знаменитой кондитерской в Белене, на Португальском побережье, ни в старейшей кондитерской Неаполя не делают таких вкусных булочек, как на Карповке по 13 рублей.

Я возвращаюсь домой, вытаскиваю на балкон табуретку. Из клубники и молока шейкер делает замечательный коктейль, я запиваю им булочки и любуюсь на пустой двор внизу. На мгновение я ощущаю укол лёгкого беспокойства. Как же так, ведь все эти люди, на лексусах и поршах, уехали куда-то. Наверное, у них есть какие-то важные занятия, которые делают их счастливыми. Которые важны для них и по каким-то причинам они находят необходимым ими заниматься в такой солнечный и тёплый день. А я, безработная и незамужняя, счастливая обладательница велосипеда и двух дворняг, сижу на балконе своей разгромленной, будто после взрыва, квартиры, треска булочки и думаю, что мир совершенен. Может быть, всё не так, и я заблуждаюсь? Может быть, надо бежать, скорей, что-то срочно делать, устроиться снова в офис, делать карьеру… Может быть, всё что я задумала осуществить, все мои планы – полная ерунда, и никогда ничего из этих глупостей не получится.

Может быть, я не могу выложить сама десять метров мозаичной плитки, просверлить дырку диаметром два с половиной сантиметра. Может быть, у меня никогда не получится зарабатывать на жизнь головой, а не жопой. Может быть, мои идеи никому не нужны, и всё, что я хочу сказать миру – никому не упёрлось в ###### Может быть, никогда ничего не получится, и я погибну в собственной квартире под грудой хлама и недоделанных стен, и собаки будут потихоньку обгрызать меня, начав, предположим, с пальцев ног.

Но коктейль из клубники с молоком слишком вкусный, а булочка с корицей – чересчур ароматная, чтобы грустные мысли могли завладеть мной всерьёз.

Позавтракав, я сажусь за компьютер и тихонько пишу. Излагаю, компоную, подбираю слова. Стараюсь поставить себя на место читателя, думаю, что ему может пригодиться, что нет. Мне приятно ощущать себя полезной, хотя пока что эта польза совершенно абстрактна, и непонятно вообще, увидит ли когда-нибудь все мои старания кто-нибудь, кроме кошки, которая тоже вот, задремала под жужжанье ноутбука.

Ремонт, а вернее, разгром, занял всё пространство моей квартиры, не оставив мне ни стола, ни стула. Я пишу, забравшись с ногами на кровать, время от времени меняя позу, когда у меня затекает спина.

Капают минуты в углу экрана, окно аськи лаконично сообщает мне о жизни других людей: тот пришёл, этот вышел, она – просит не беспокоить. Мои друзья и бывшие коллеги сидят на работах, вот, сейчас наступит шесть вечера и контакт-лист потихоньку опустеет. А ночью снова оживёт, бессонными любителями чатов и адептами вялотекущего алкоголизма.

- Что ты там делаешь? – спросит меня контакт, которого я видела, кажется, последний раз в прошлом году.

- Лежу на кровати.

- На той самой кровати?

- Конечно, на какой же ещё.

С этой кроватью меня и его связывают воспоминания, когда-то жгучие, больные. Сейчас – смешные, нежные.

- Здорово тогда было.

- Ага.

- Волшебство?

- Волшебство.

Помолчит, поперебирает статусы.

- Ну, я домой поехал. Прощевай, - и смайлик пришлёт, *KISSING*

- Пока, - и я ему что-нибудь, в ответ.

Закрою окно сообщений, схожу, сварю кофе. И снова на кровать, к своим проектам. Собаки кружат, словно акулы у плота со спасшимися от кораблекрушения. Кладут на покрывало усатые морды, трутся боками. Почешу собак – и снова пишу. Подбираю слова, придумываю. Гадаю: получится – не получится? Выйдет – не выйдет? Радуюсь сама себе.

А к ночи крыша начинает ехать понемножечку. С наступлением темноты сомнения обступают плотнее, откуда-то берётся тоска и тревожность. Я бессмысленно прохожусь по почтовым ящикам, страницам сообщений. Нет, никто мне не пишет, я по-прежнему никому не нужна и ничего не должна. Сумерки чётче обрисовывают бардак в доме, ещё яснее – неразбериху в моей голове и в душе. Что, куда, зачем? Ничего не понимаю, да и есть ли, тут, что понимать. Хочется набрать номер, позвонить кому-нибудь, спросить, просто, без задней мысли: «Ну, как ты? Как дела?». А позвонить некому. В аську кому-нибудь ломануться – не ответят. Тишина, собаки сопят под кроватью.

Кровать сама - необъятная, широкая, от края до края едва видать с моей близорукостью. Огромная, как жизнь. И как в ней обуютиться – непонятно.

[юрисконсульт1]

С Удава. Душевно.

Я живу на кровати...

удафф частенько экзистенциален, но экзистенциалисты плохо кончают,

именно из-за постоянного тупика, ведь если не постигать кто я, то всегда будет тоскливо и одиноко.

[Сторителлер]

ведь если не постигать кто я, то всегда будет тоскливо и одиноко.

Вот прям чувствую, как тоска одолевает, и одиночество . А все, скорее всего, потому, что понятия не имею, кто же ВЫ такой Так дураком и помру...

[В.К.]

http://www.udaff.com/creo/88286.html

Ренегат

аффтар: Lexеич

Вампир умирать явно не собирался. Нашпигованный серебряными пулями, мокрый от святой воды, проткнутый осиновыми колышками в шести местах, он ворочался на замшелом надгробии, что-то глухо бормотал и пытался подняться. Оставалось последнее средство: приложенное ко лбу упыря распятие должно было выжечь мозг. Ван Хельсинг брезгливо перевернул порождение тьмы и ткнул в него крестом. Вурдалак неожиданно захихикал и непослушными руками стал отталкивать распятие.

- Этого не может быть! – ошарашенно обронил вслух охотник за вампирами.

- Может, - неожиданно отозвался упырь густым хрипловатым басом. – Крест, я чай, католический?

- Ну…

- Хрен гну, - недружелюбно отозвался вампир. – Нам от энтого щекотка только, да изжога потом. Православные мы, паря.

В доказательство вурдалак распахнул на груди полуистлевший саван. Среди бурой поросли на груди запутался крестик на шнурке, причём явно серебряный. Ван Хельсинг от неожиданности сел на соседнее надгробие. О подобном не говорилось ни в «Некрономиконе», ни в «Молоте ведьм», ни даже в пособии «Исчадия ада и как с ними бороться», изданном в Ватикане четыре столетия назад.

Пока охотник собирался с мыслями, упырь, наконец, сел, трубно высморкался и, покряхтывая, стал вытаскивать из себя колышки. Покончив с последним, он покосился на противника:

- Ладно, сынок, пошутковали и будя. Тебя как звать-то?

- Ван Хельсинг, - машинально откликнулся охотник.

- Ван… Ваня, стало быть. Ну, а я Прохор Петрович, так и зови. Нанятый, что ли, Ванюша?

- Се есть моя святая миссия… - пафосным распевом начал Ван Хельсинг, однако Прохор Петрович иронически хмыкнул и перебил:

- Да ладно те... Миссия-комиссия. Видали мы таких миссионеров. Придёт на погост – нет, чтоб, как люди, поздороваться, спросить как житуха, не надо ли чего… Сразу давай колом тыкать. Всю осину в роще перевели. А подосиновики - они ить без неё не растут. Э-э-эх, охотнички, тяму-то нету… Живой ли, мёртвый, а жить всем надо.

- А… а зачем вам подосиновики? – поинтересовался Ван Хельсинг, не обратив внимания на сомнительную логику вурдалака.

- Известно, зачем: на засолку. В гроб дубовый их ссыпешь, рассолом зальёшь, хренку добавишь – вкуснотишша! На закуску первое дело.

- Так вы же это… - охотнику почему-то стало неловко, - должны… ну… кровь пить.

Прохор Петрович поморщился, как от застарелой зубной боли:

- Да пили раньше некоторые. Потом сели, мозгами раскинули и порешили, что нехорошо это, не по-людски как-то. Вампиризм ведь от чего бывает? Гемодефицит – он, вишь ты, ведёт к белковой недостаточности плазмы и снижает осмотическое давление крови. Смекаешь, Иван?

Ван Хельсинг смутился:

- Видите, ли, я практик. Теоретические изыскания ведутся в лабораториях Ватикана. А мы, охотники, как бы…

- Эх, ты, - разочарованно протянул упырь. – Только и знаете, что бошки рубить, неуки. Хучь «Гринпису» челом бей, чтобы освободили от вашего брата. Всхомянетесь потом, да поздно будет... Ну, ладно, Ванюша, глянулся ты мне. Пойдём-ка в гости: покажу, как живём, кой с кем познакомлю. Авось и поумнеешь…

В глубине старого склепа уютно потрескивал костёр. Несколько упырей в разных стадиях разложения грели корявые ладони с отросшими бурыми ногтями. Прохор Петрович сноровисто накрывал на крышку гроба, заменяющую стол. Появились плошки с солёными грибами, огурцами и капустой, тарелка с толсто нарезанным салом. В середину крышки старый вурдалак торжественно установил огромную бутыль с мутной желтоватой жидкостью и несколько щербатых стаканов. Обернувшись к Ван Хельсингу, сидевшему поодаль, Прохор Петрович по-свойски подмигнул:

- Вот энтим и спасаемся. Самогонка на гематогене, гематуха по-нашему… Пару стопок тяпнешь – и организм нормализуется. А ты: «Кровь пьёте…» Темнота ты, Иван, хучь и с цивилизованной державы. Ну, други, давайте за знакомство! Честь-то какая: с самого Ватикана человек приехал решку нам навести.

Вампиры одобрительно заухмылялись и хлопнули по первой. Ван Хельсингом овладела какая-то странная апатия. Не задумываясь, он выцедил свой стакан. Гематуха немного отдавала железом, горчила, но в целом шла неплохо.

…Через пару часов в склепе воцарилась атмосфера обычной дружеской попойки. Ван Хельсинг уже забыл, когда в последний раз ему было так хорошо. Сквозь полусон до него доносились обрывки вурдалачьих разговоров: «Только выкопался, а он по башке мне осиной – хрясь! Ты чё, грю, больной? Креста на те нету…» - «Видите ли, коллега, здесь мы имеем дело с нарушением терморегуляторной функции крови. Снижение относительной плотности, как показывают исследования…» - «Да пошли, говорю, её ж тока позавчера схоронили, свеженькая. Она при жизни-то всем давала, а щас и вовсе ломаться не будет. Эх, живой, аль нежить – было б кого пежить, уаха-ха-ха!». Из оцепенения охотника вывел дружеский толчок локтем.

- Ты, Ванюша, не спи, разговор есть. – Прохор Петрович вдруг стал необыкновенно деловитым. – Скажи-ка ты мне, сынок, сколько тебе Ватикан платит за нас, страдальцев невинных?

В склепе вдруг стало тихо, вурдалаки прислушивались. Ван Хельсинг долго смотрел в землю, затем виновато сказал:

- По три евро с головы… плюс проезд. Питание и проживание за свой счёт.

- Дёшево цените, - задумчиво сказал Прохор Петрович. – То-то, смотрю, отощал ты, Ваня, да обносился весь. А вот чего бы ты сказал, ежели бы с головы – да по тыще евров ваших. Золотом, а?

Охотник оцепенел. Далеко, на границе сознания промелькнуло аскетическое лицо кардинала Дамиани, приглушённым эхом отозвалось: «Отступник да будет проклят!». Но потом суровый облик растворился в картинах недавнего прошлого. Трансильвания, Париж, Лондон, Прага… Бесконечные схватки, ночёвки в дешёвых мотелях, экономия на еде, ноющие раны… Казначей Фра Лоренцо, отсыпающий скупую плату под бесконечное ворчание о недостаточности фондов и дефиците ватиканского бюджета… Какая-то горячая волна стала подниматься изнутри, докатившись до горла сухим комком. Жар сменился бесшабашной решимостью.

- Может, и сторгуемся, - медленно произнёс Ван Хельсинг. – На кого заказ?

- Вот это по-нашему, по-христиански, - обрадовался вампир. – Тут, Ваня, вишь, какая штука… Сам посуди: существуем мы тут мирно, никого не трогаем. А вот, поди ж ты, взялись подсылать к нам таких, как ты, убойцев. То из Рима, то своя Патриархия наймёт, то сами по себе прут невесть откуда. Начитаются, понимаешь ли, Стокера… Вот мы тут и порешили, стало быть, принять энти, как их… превентивные меры, ага. Золотишко имеется: мы клады в купальскую ночь видим. Ну, и разведка поставлена, сам понимаешь. Слухом земля полнится – вот, свои через землю и передают. Короче, делаю тебе от всего нашего обчества, значить, оферту…

Над сельским кладбищем где-то в Калужской глубинке медленно поднималось солнце. Ван Хельсинг шёл по колено в росистой траве и улыбался. На груди пригрелась фляга, от души наполненная гематухой. В левом кармане побрякивал увесистый мешочек с золотом, выданный Прохором Петровичем в качестве аванса. В правом кармане лежала свёрнутая бумага со словесными портретами Блейда, Баффи и Сета Гекко. Жизнь снова обретала смысл…

Изменено 16 Февраля 2010 пользователем Владимир Каратицкий

[В.К.]

Так значит здесь будет всё, что не входит, по цензурным причинам, в тему - о математиках ??? ТАК?

Не совсем так, Абиль.

Главный критерий, - креативность, ну, или если иначе сформулировать, - хотя бы признаки "божьей искры" в творчестве сетевого автора.

Скажите, Вас так сильно "зацепил" при прочтении размещенный Вами...эээ...опус?

[Awaiting for deletion]

Скажите, Вас так сильно "зацепил" при прочтении размещенный Вами...эээ...опус?

Не совсем так, Владимир Павлович. Он меня зацепил при просмотре. Ну люблю я Камеди Клаб, и фсе тут :glasses:

Изменено 14 Сентября 2009 пользователем Абиль Шамиев

[Awaiting for deletion]

Главный критерий, - креативность, ну, или если иначе сформулировать, - хотя бы признаки "божьей искры" в творчестве сетевого автора.

Не сочтите за дерзость... но вы видите "божью искру" в размещенном вами рассказике про Ван Хельсинга? ИМХО, очень дешево.

[В.К.]

В первую очередь постараюсь собрать в этой теме то, что ранее размещалось в разное время в других темах...Начну с самой знаменитой вещи с "Удав Ком".

Удав: Весна (18.06.2001)

Странно это всё. Очень странно. Любовь с течением времени превращается в судьбу. А во что превращается влюблённость?

11 лет совместной супружеской жизни - много это или мало? Да нет, вполне достаточно. Достаточно для того, чтобы два человека люто возненавидели друг друга. Или притерлись к друг другу и к этой жизни так, как притираются детали двигателя в японских автомобилях - качественно и надолго.

А как же быть с другими женщинами? А не знаю. Каждый этот вопрос решает сам для себя. Любить их, ухаживать за ними, дарить им цветы? Не знаю. Не думаю. Вряд ли.

А ведь это парадокс. Потому что в других женщинах мы не ищем чисто физиологического секса. С такими устремлениями можно просто сесть на унитаз и начать мастурбировать. Парадокс. На самом деле мы ищем любви, которую не можем себе позволить. Мало того - мы не можем себе позволить даже просто влюбиться. Хотя бессознательно ждем именно этого.

Именно этим объясняется наше плохо скрываемое отвращение к проституткам. Вернее, к их товару. Тут дело не в количестве, никогда не переходящем в качество. Тут дело в другом. Просто не нужно нам это. Вернее - нужно, только не это. Мы хотим, чтобы нас любили - ну хоть немного. И естественно - не за деньги.

Не правда ли, странно? За деньги мы получаем товар, который нам абсолютно не нужен. Бесплатно мы можем взять самую нужную нам вещь, но не берем. Она нам не по карману. Нам не по карману любить еще кого-то, кроме своих жен. Это обходится слишком дорого. Развод, невыносимая тоска по ребенку, которого усыновил другой, пустота в душе. Нет, это СЛИШКОМ дорого. И поэтому мы стремительно черствеем. Мы ставим бронированные двери на наши души и запираем их навсегда. Наш удел - физиология в чистом виде. Наш удел, наша трагедия.

Но если все уже решено, если корка нашей души уже стала бронёй - почему тогда появляется это странное чувство? Почему вдруг так безумно захотелось купить "Кензо"? Почему Джо Коккер стал вставлять больше, чем Гуано Эйпс? Почему хочется прилечь на диван и закрыв глаза, представить себе...

Почему?

Потому что мы сентиментальны. Мы не можем позволить себе любить, но можем позволить себе хотя бы помечтать об этом. Сентиментальность - это любовь в мечтах. Этим легко заразиться. Правда - и вылечиться тоже легко. Легче, чем хотелось бы.

Через пару дней ты уже здоров. И на вопросы своих друзей - а что это с тобой было, с кривой усмешкой отвечаешь - так, ничего. Желудок что-то болел. Всё нормально, брат.

Все нормально....

Удав (http://udaff.com)

Изменено 14 Сентября 2009 пользователем Владимир Каратицкий

[В.К.]

Не сочтите за дерзость... но вы видите "божью искру" в размещенном вами рассказике про Ван Хельсинга? ИМХО, очень дешево.

Язык хороший. Ну нра мне грамотный литературный язык, ничего не могу поделать!

Кто-то любит арбуз, а кто-то свиной хрящик(с). Вот Вам, - Камеди Клаб а мне как-то больше, - Акунин (если из современного творчества).

[CAT]

На удафкоме есть вещи и поприкольней. только вопрос: нужен ли этот "мусор" на юридическом сайте?