"О нас,математиках, говорят как о сухарях!"

[Галина]

Помогло как-то, когда жизнь была особенно похожа на полную Ж.

БГ, Трамонтана

Один китаец был мастером подземного пения,

Он пел только частушки

Каждый четверг он ходил в чайный дом,

Где его поджидали две сестры-хохотушки

Он пел, когда его одевали,

Он пел, когда его хоронили

Когда закончился репертуар, он сказал -

Теперь мне не место в могиле

Жизнь ползет, как змея в траве,

Пока мы водим хоровод у фонтана

Сейчас ты в дамках, но что ты запляшешь,

Когда из-за гор начнет дуть трамонтана

Одна женщина преподавала

Язык Атлантиды, сидя на крыше

Соседи видели, как каждую ночь

К ней слетаются йоги и летучие мыши

Один священник вступил с ней в спор

Он втайне всегда желал ее тела

Когда он вытащил свой аргумент

Она засмеялась, она улетела...

Жизнь ползет, как змея в траве,

Пока мы водим хоровод у фонтана

Сейчас ты в дамках, но что ты запляшешь,

Когда из-за гор начнет дуть трамонтана

Один матрос реставрировал старинную мебель

И хлебнул с ней горя

Каждую ночь он спускался в гараж

И рыл подземный ход, чтоб добраться до моря

Тридцать лет он закончил рыть,

И вышел где-то в пустыне

Он пал на колени в соленые волны

И приник к ним губами, как будто к святыне

Жизнь ползет, как змея в траве,

Пока мы водим хоровод у фонтана

Сейчас ты в дамках, но что ты запляшешь,

Когда из-за гор начнет дуть трамонтана

[Галина]

...

Волшебное кольцо

(С)Борис Шергин

БАТЬКА! НУ ПОРАДОВАЛ!!! Ай, маладца!

А меня вот Дискотека "Авария" зацепила.

Зло

Зло шагает по свету неразборчиво,

Стремится испортить то, что еще не испорчено.

Зло хочет сожрать все то, что еще не создано,

У зла своя правда.

Эта правда называется ложью.

Пусть поднимут голову все те, кто кровью умытые,

Когтями забитые,

Злом навеки прибитые.

Пусть крикнут чудовищу в пасть, ненасытному,

Мы силы добра! Мы еще не разбиты!

Мы еще поглядим, как зло от боли корчится,

От страха морщится,

В глазах ложь-притворщица.

Запомни внимательно - силы добра даны тебе

Чтобы прибить эту лживую гадину!

Силы нечисти да будут навеки прокляты,

С земли изогнаны,

В сердцах зачеркнуты!

Если не мы сами,

Никто над нами вовеки не сжалится.

Гляди, оно уже приближается.

Как же вышло так?

Вроде жизнь твоя текла беззаботно,

В лету кануло зло, впереди опьяняла свобода.

И что, свобода, вот она -

Земля твоя продана., уже кем то подобрана,

И тобою будто одобрена.

И друзья твои биты, разорены и унижены,

В новой жизни счастливой немногие выжили.

Вместо крепостей строят хижины

Себе на обочине.

Попробуй угадай, кто на очереди.

Зло не делает ничего наполовину.

Ты решил - его нет,

Оно просто зашло тебе в спину,

Вместо битвы лицом к лицу, по-честному.

Но слово "честь" немодно и безынтересно.

Зло всего лишь выжидало твоего одиночества,

Когда ты забыл все святые пророчества,

И все в страхе вокруг.

И правды сказать никто не решается.

Но ты помнишь - оно приближается.

Зло улыбалось тебе в подделках киношных,

Когда ты забыл свое великое прошлое.

Оно было скучным и незанимательным,

Вот и не спят святые и мудрые матери.

Зло пожинает плоды, что когда то посеяло,

Ты окружен с востока, юга, запада, севера.

С моря, с суши, с земли, с космоса.

И внутри сидит чужой и управляет твоими помыслами.

Ну что, подбросишь друга своего заклятого

На своем горбу к воротам рая звездно-полосатого,

Гордясь, что тебе доверили

Пососать леденец на обломках вековой империи?

Ты рожден на земле отваги и мужества,

Ты остался один, только коршуны кружатся,

И жалкие карлики,

Что вчера улыбались угодливо,

За чужою спиной уже плюют тебе в морду.

Вспомнишь ли ты, господам подавая салфетки,

Тот праведный меч, что завещали великие предки?

Но что-то продано, что-то украдено,

А что-то в шкафу пылится рядом с медалями прадеда.

В век свободы слишком много думать опасно.

Есть компьютер и стул.

Жизнь так прекрасна.

Легкое порно и жесткое видео,

Жизнь прекрасна и удивительна.

Ты прости, старик, что мы тебе тут по ушам наездили.

Пойдем займемся популярными песнями.

Но ты помнишь,

Победу одержит лишь тот, кто сражается.

И пусть себе, сука, приближается:

[Андрэ]

Похоже на ЗЕМФИРУ, или ЗЕМФИРА похожа??????

Хто такая – Земфира?

В упор не знаю никакой Зефиры...

Нет, это Юрий Барабаш (псевдоним - Петлюра).

Жалко парня – погиб в автокатострофе, в 1996 году. Ему было всего 22 года. Успел выпустить три концерта. Сам ничего не писал, только исполнял. Душевно так исполнял.

Например, кто служил, наверняка, помнит вот эту песню:

Платье белое

Зачем ты это сделала, надела платье белое,

Кольцо на pyкy нежнyю на головy фатy.

А может ты забыла, как мне ты говоpила,

Как часто говоpила, что я тебя люблю.

Когда шинель снимая, c yсталых плеч снимая,

О милых вспоминая, они ложатся спать.

И снятся им pодные, леса поля гyстые,

И девyшки, котоpые их обещали ждать.

А теперь мне снится – как свадьба веселится

И радостные лица «Горько» им кричат

Любить ты обещала, но слова не сдержала

А только написала: «Ты все поймешь, солдат...»

Сбивая чеpным сапогом,

С тpавы пpозpачнyю pосy,

Hаш каpаyл идет тpопой,

И каждый к своемy постy,

И каждый дyмает о той,

Что дома ждет и письма пишет:

«Любимый, милый, доpогой,

Тебя я ждy,тебя я слышу...»

Изменено 16 Сентября 2007 пользователем Андрэ

[В.К.]

Хто такая – Земфира?

В упор не знаю никакой Зефиры...

Нет, это Юрий Барабаш (псевдоним - Петлюра).

Жалко парня – погиб в автокатострофе, в 1996 году. Ему было всего 22 года. Успел выпустить три концерта. Сам ничего не писал, только исполнял. Душевно так исполнял.

Забавно. Любопытственно.

Андрэ, жаль что с Вами не пообщался в 2003-м в Устькамане, одном из моих любимых городов.

Интересно было бы с Вами поговорить. За жизнь, в общем и целом.

По поводу Вашей цитаты, - не совсем понял,- либо это О.Черницын, либо все-таки Юрий Барабаш? Или Черницын О., - автор музыки или стихов, а Ю.Барабаш, - исполнитель, наверное, оч талантливый?

Далее, - интересно, почему Вы не знаете никакой-такой Земфиры?

Честно скажу, нравится мне творчество Земфиры Талгатовны. Не скажу даже дерзко "этой девочки".

Давно уж поет.

Наш Человек.

Взрослая.

Подрощенная (некий умный "неологизм", недавно подсказали ).

Пусть даже и правда то, что о ней говорят. Про нее и Ренату Литвинову. Ну что тут поделать. Чайковский, вроде как, по свидетельству современников, еще более худшими вещами занимался (хотя тут я гораздо строже отношусь, намедни даже отказался вместе с одной дамой с одной зажигалки прикуривать, ибо она ИХ приемлет ).

Но "щас не об этом"(С)(С)Нерон, цитирующий "Иронию судьбы, или С Легким Паром!"

Ща о другом.

Приведу цитату совершенно из другой темы.

Возможно, все это правда. Но только написано так, как-будто нас уже нет, как-будто мы прошлое. А тогда, а сейчас, а тогда, а сейчас ... Мне кажется, я меняюсь со временем, точнее я меняюсь сообразно тому, как меняется время. Раньше я любила Aerosmith, ACDC, Nirvana, теперь люблю Linking Park. Не люблю прошлое, то есть жить им. Оно было, оно было красиво, но сейчас лучше. Мои дети не катаются на самокатах, они торчат в клубах компьютерных, их мультяшные герои не похожи на наших. Но я, почему-то, отношусь к ним как к современникам. Я, кстати, то же люблю сетевые игры, хотя до моих мальчиков мне далеко. Потом, те кто растет сейчас, они как-то честнее нас, у них меньше правил, неннужных, иногда совершенно абсурдных. 15-го будет фестиваль "Алматы - моя первая любовь". Песни мне нравятся, но его настроение мне чуждо. Может это странно, но "сейчас" и "завтра" я люблю больше, чем "вчера"

Косвенно, безусловно. По поводу музЫки. Где-то раньше "МВ", "БГ", и....мэй би, барды? Более того, еще раньше, обожаю, - "По волне моей памяти", альбом Тухманова 1973 года, хотя "я был тогда еще очень мал, я бы л практически дитя..."(С)"Золотой теленок", И.Ильф, Е.Петров.

МузЫка, - базару нет, часть культуры современной. Кроме прежней, - есть современная. Очевидна. Коллега Астроном права.

Литература, - не так очевидна. Эт другое...Особенно, ежели учесть РуНет (Русскоязычную Сеть).

Сеть вааще, учитывая наши языковые барьеры, - поле непаханное, Вселенная...Невозможно все исследовать. Уж надо что-то более узкое пытаться объять, по крайней мере РуНет.

Оч много нового.

Так вот, последнее, что я подвесил ("Блуждающий огонь"), - шедевр, или закидайте меня камнями. Но это, - Шедевр.

Вот где-то может об этом. хотелось бы пообщаться...По поводу Нового, или по поводу реформирования (или "реструктурирования"?) темы "О нас, математиках...".Разбивки на тома? Повременно? По жанрам? Как вывешивать новое из Сети, может быть, в отдельной теме? Как "разбить" старое? Ваши соображенич?

Давайте пообщаемся, можно публично в этой теме, можно в личке, хорошо? :easy:

Изменено 16 Сентября 2007 пользователем Владимир Каратицкий

[Миу]

Ну и что даст Вам реформирование это? Тут же пишет народ тогда, когда "накатило". Ну и как Вы себе представляете эту "разбивку"? Нееет, мне кажется что пусть будет как будет, кому что надо, тот сам себе и выберет и отсеет ненужное и оставит нужное.

[В.К.]

Ну и что даст Вам реформирование это? Тут же пишет народ тогда, когда "накатило". Ну и как Вы себе представляете эту "разбивку"? Нееет, мне кажется что пусть будет как будет, кому что надо, тот сам себе и выберет и отсеет ненужное и оставит нужное.

Спасибо, Миу.

Еще мнения?

Хотелось бы выслушать постоянных посетителей.

Мне лично думается, что:

1. Тема оч разрослась. Народу трудно читать стало, поэтому разделение на "подтемы" было бы оправдано. Ну не находит порой народ то самое нужное и сокровенное! Как говорят "многа букафф"...

2. Отдельной темой думаю вывести современное сетевое творчество.

Отдельной, - тексты песен.

[Мариша]

Спасибо, Миу.

Еще мнения?

Хотелось бы выслушать постоянных посетителей.

Мне лично думается, что:

1. Тема оч разрослась. Народу трудно читать стало, поэтому разделение на "подтемы" было бы оправдано. Ну не находит порой народ то самое нужное и сокровенное! Как говорят "многа букафф"...

2. Отдельной темой думаю вывести современное сетевое творчество.

Отдельной, - тексты песен.

Не знаю, может меня с моим предложением из этой темы пошлют... в детский сад...

Как насчет отдельной темы для тех, кто хочет окунуться в загадочный мир сказок.

С удовольствием буду "нырять" в этот мирок в свободное время :smile:

[В.К.]

Не знаю, может меня с моим предложением из этой темы пошлют... в детский сад...

Как насчет отдельной темы для тех, кто хочет окунуться в загадочный мир сказок.

С удовольствием буду "нырять" в этот мирок в свободное время

Мариш, ну нету практически сказок в теме... "Волшебное кольцо", только лишь...Если Вы имеете в виду сказки как таковые...Если будет их побольше, - обязательно открою отдельный раздел.

А собственно, - хорошие стихи и проза, - может быть, тоже сказки (уводящие от жестокой действительности), только для взрослых? :smile:

[Мариша]

Мариш, ну нету практически сказок в теме... "Волшебное кольцо", только лишь...Если Вы имеете в виду сказки как таковые...Если будет их побольше, - обязательно открою отдельный раздел.

А собственно, - хорошие стихи и проза, - может быть, тоже сказки (уводящие от жестокой действительности), только для взрослых?

Да, действительно, очень много здесь хороших вещей, которые отвлекают от повседневных забот. Бывает засиживаюсь здесь в ущерб работе.

Правда некоторые посты, хотя и очень интересные, но слишком серьезные, не позволяют расслабиться.

А в сказках с хепи эндом можно настроиться на позитив. Это бывает иногда так необходимо.

Изменено 18 Сентября 2007 пользователем Мариша

[Андрэ]

Давайте пообщаемся,...

Ну просто - не вижу повода не пообщатся.

... Черницын О., - автор музыки ... стихов, а Ю.Барабаш, - исполнитель, ...

Так и есть.

Разбивки на тома? Повременно? По жанрам? Как вывешивать новое из Сети, может быть, в отдельной теме? Как "разбить" старое? Ваши соображенич?

Зачем разбивать? Не думаю, что надо что-то улучшать в теме путем деления. Мне, наоборот, видится изюминка во всем вместе: сегодня стихи, завтра рассказ, потом еще что-то. Импонирует, что Вы хотите сделать тему лучше, но, иногда, лучшее – враг хорошего... Единственно, что, откровенно скажу, не нравится - это длинные тексты. Ну не воспринимаются они в пять-десять станиц прокрутки! Мне, лично, так каа-ца... Хотя мнение может быть субъективно и Вам стоит устроить опрос.

Очевидна. Коллега Астроном права.

Не совсем согласен. Как-то ближе вот это мнение.

а нас возили на уборку сахарной свеклы, поем песни, пока доедем на уборку свеклы, по приезде, каждому дают задание, пока не сделаешь, домой никто не поедет итак до 10 класса и весной и осенью время проходит, мы уже родители , и, лучше этого кусочка времени ничего слаще нет, да уж.......это действительно так

хотя может быть все зависит от настроения. Т.е.! Клоню к подкупающей правильности высказывания коллеги Нерона: однозначно имеем в наличии хризис среднего возраста. :shuffle:

Изменено 19 Сентября 2007 пользователем Андрэ

[Neron]

Но "щас не об этом"(С)(С)Нерон, цитирующий "Иронию судьбы, или С Легким Паром!"

Клоню к подкупающей правильности высказывания коллеги Нерона: однозначно имеем в наличии хризис среднего возраста.

Ну, мля, разнесли на цитаты Вот вроде мелочь, но черт возьми - приятно :druzja:

[В.К.]

Все, кто нес

(С) В. Бутусов, NAUTILUS POMPILIUS

Я нес в ладонях чудесную воду

Она была чиста

И прохладна

Я так торопился успеть к восходу

Но я не донес

Я все выпил до дна

Поверь, вреда

поверь, вреда

поверь, вреда

я не принес...

Ведь все что нес,

-я не донес

Значит,

Я ничего не принес.

Ты нес в народ смятенье и правду

И вера твоя

Уже теплилась в нас

но ты шел как стоял,

Сквозь высокие травы

И ты не донес,

Ты всю правду растряс

Заметь, вреда

заметь, вреда

заметь, вреда

Ты не принес

Ведь все что нес

Ты не донес

Значит ты

Ничего не принес...

Нести ничего не стоит так сложно

тем более если нести

Далеко

И смысл в том,

Что нести что-то можно

До тех пор

Пока не сбежит молоко

Поверь, никто никогда ни за что

Не принес сюда

Никакого вреда

Ведь все кто нес

Никто не донес

Значит никто

Ничего

Не принес...

Все, кто нес

Никто не донес,

Значит никто

Ничего

Не принес...

[Вовун]

Пятница, рабочий день неуклонно движется к завершению. Вспомнилась песня Петра Мамонова (ныне крутой артист стал, по фестивалям мотается за призами):

"Звуки МУ", Петр Мамонов

«Бутылка водка»

Стоило завидеть осанку твою,

Я понимал, как тебя люблю.

Стоило завидеть крутые бока,

Знал и видел будешь моя.

Бутылка водки! Бутылка водки!

Бутылка водки, ты была так нежна,

Прозрачна изящна и нежно светла.

К тебе поневоле тянул свои руки,

Корчась от боли и любовной муки.

Бутылка водки! Бутылка водки!

Клал тихо руку на нежное горло -

Ты в руку ложилась легко и покорно

И слабыми пальцами за язычок

Брался и срывал невинный колпачок

С бутылки водки! С бутылки водки!

Устало ты дышала и еле текла,

Но ты меня любила до самого дна.

Ногтями впивался я в бедра твои,

Тебя нагибал и просил:"Повтори!"

Бутылка водки! Бутылка водки!

Когда ты пустела, летела под стол.

Я рядом ложился на грязный пол.

Пустую тебя я всегда предавал,

Пустую тебя на деньги менял.

Бутылка водки! Бутылка водки!

Почему, почему ты ушла от меня?

Лежу и жду - на часах два.

Время пришло, но тебя нигде нет.

Снимаю со стены свой велосипед.

Вывожу во двор старый велосипед.

Снимаю со стены свой велосипед.

Бутылка водки! Бутылка водки!

:shocked:

[Madam Tani]

Пятница, рабочий день неуклонно движется к завершению. Вспомнилась песня Петра Мамонова (ныне крутой артист стал, по фестивалям мотается за призами):

"Звуки МУ", Петр Мамонов

«Бутылка водка»

Какой кошмар, и это в такой духовно развивающей теме про сухари, заметьте не кириешки и не огурцы соленые, даже не про пиво к Вашей, Вовун, водке. :shocked:

[В.К.]

2 Вовун, - Мамонов, конечно, стЁб. Я Вас прекрасно понял, не думал и не думаю, что Вы хотели в теме поглумиться. Учитывая что Вы оч серьезные вещи здесь размещали...

А вообще, тезка...Вотка не есть тотем. При любых обстоятельствах. Поверьте, я это видел.

Когда "...кажется, - все!

По нулям кислород и бензин

И с кем-то она

Но все-таки знай -

Ты не один!"

Ю.Шевчук (С)

Ты не один

Когда идет дождь...

Когда в глаза свет

Проходящих мимо машин

И никого нет!

На дорожных столбах венки

Как маяки

Прожитых лет...

Четверть века в пути

Третью жизнь за рулем

Три века без сна

Завевает наши сердца серым дождем...

И кажется, - все:

По нулям кислород и бензин

И с кем-то она

Но все-таки знай -

Ты не один!

Ветви старых дорог

Хлещут тебя по лицу

Нас гоняют по свету ветер и рок...

Золотая листва

Полыхая огнем,

Вместе с верностью рвется к концу

Лишь ночной чернозем,

Чернозем

И в небе - звезда!

На дороге туман

Нам мерещится дым

Ты уехал за счастьем,

Вернулся просто седым...

И кто знает, какой

Новой верой

Решится эта борьба

Быть, быть на этом пути

Наша судьба.

Ты не один!

[Гость Lara]

А вообще, тезка...Вотка не есть тотем. При любых обстоятельствах. Поверьте, я это видел.

Владимир (старший) безусловно прав. Вспомнилось из очень старого, но меткого:

- Вопрос: Каков угол человеческого падения?

- Ответ: 40 градусов.

[В.К.]

Владимир (старший) безусловно прав. Вспомнилось из очень старого, но меткого:

- Вопрос: Каков угол человеческого падения?

- Ответ: 40 градусов.

Ну...Лара, нет только черного и только белого. Есть оттенки серого и другие цвета...

Тут же, где-то в "Математиках...", - дискуссия с профессиональным журналистом, по поводу "склонности" Поэта, - Бахыта Кенжеева к спиртному. Пришли к выводу, что вероятно это закономерно для многих творческих людей. И слава Богу, что это не склонность к наркотикам или смена сексуальной ориентации...

Вы принадлежите к поколению "пепси". Где-то близки к нам.

Мы хоть просто бухаем. Кто в меру кто не вмеру. Кто-то что-нибудь растительное покуривает...

А вот следующее поколение "Диззи", "Ред Булла" и "экстази", - они, к сожалению, уже "нюхают" и "колются". Играют в азартные игры с подросткового возраста (хорошо, что у нас выгнали "поганой метлой" все эти залы игровых автоматов и казино из городов).

Гораздо хуже...

А есть еще другое для "нью жЫнерейшн". Здоровый образ жизни. Отсутствие вредных привычек, - курения, алкоголя и ненормативной лексики в вокабуряре. И полностью "съехавшая крыша", деградация интеллектуальных способностей, совершенно ненормальное и искаженное восприятие мира. Это, - СЕКТЫ самого различного толка. Уже не раз наблюдал, а в отношении одного молодого человека, - даже пытался принять меры, но ничего не помогло...Очень плохо. :crazy:

Изменено 2 Октября 2007 пользователем Владимир Каратицкий

[Миу]

Погребение ангела.

(С)Евгений Гришковец

Матч был не решающий и даже не очень важный, но как-то все собрались его посмотреть, и Андрей тоже пошел. А что? Была суббота, погода стояла плохая, холодные дожди зарядили с середины сентября, и на дачи уже никто особенно не рвался. А тут неподалеку открылось новое спортивное кафе-клуб с коротким названием «Аут». Боря обзвонил всех заранее, сказал что «Аут» он проверил, выяснил, что экран там поставили хороший, смотреть матч будет удобно, заведение вообще качественное, и поэтому он заказал стол на всю компанию в самом центре клуба у самого экрана. И хоть футбол обещал быть довольно скучным, но Андрей пошел в «Аут». А что было еще делать? К тому же было недалеко.

Андрей не особенно любил футбол, но иногда было приятно в шумной компании выпить, поболеть, поорать, особенно во время чемпионата мира или вообще какого-нибудь значительного матча. Он не смотрел все подряд и не следил за турнирной таблицей, как Боря и вся остальная компания. Но иногда откликался на приглашения, примыкал к шумным любителям футбола и старался болеть не хуже других. На стадионы компания не ходила. Точнее, иногда кто-то из компании и ходил на стадион, но в основном болели у телевизора. Раньше собирались по сложно выстроенному графику по домам, но это всегда было сопряжено с эвакуацией или изоляцией детей и женщин. И все равно поорать дома в полный голос было нельзя. Так что, как только появились заведения, в которых установили экраны, и стали смотреть спорт, Боря завел правила собираться на матчи в каких-нибудь таких местах. Он все намечал, всех оповещал и заказывал столы. Андрей когда мог, и когда было настроение, приходил и болел.

В этот раз все было здорово. Футбол на удивление получился хороший, в смысле много чего происходило. Было много голов и даже пенальти. Команды Андрею оказались малознакомые, любимых и знакомых игроков в них не было. Зато компания за столом подобралась хорошая, заряженная на веселье. И веселье удалось. Наорались вдоволь. Команда, за которую они болели, выиграла. А за другими столами в основном болели за другую. К концу первого тайма счет был же 2 : 2, а сколько было выпито сосчитать не представлялось возможным. На столе громоздились кружки с пивом, графин водки, черные соленые сухари целыми грудами, помятые бутерброды с семгой целыми тарелками. Табачный дым вился и густел под потолком и по углам. Было хорошо.

Андрей вышел в перерыве на улицу, вдохнул прохладного осеннего воздуха, отметил, что дождь закончился, а это значило, что можно будет вернуться домой пешком. Он уже был качественно пьян, и чувствовал, что еще можно добавить. Андрей еще раз глубоко вдохнул, потянулся всем своим упругим сорокалетним толстым туловищем, с удовольствием крякнул и вернулся в компанию.

- Какие будут ставки на второй тайм? – Боря записывал прогнозы и ставки.

- 4 : 2 в итоге, – сказал Андрей.

- Ну старик, ты смелый, - крикнул охрипший Боря и записал.

До последней минуты счет был 3 : 2, но в добавленное время назначили одиннадцатиметровый и получилось так, как предсказывал Андрей. Все орали, обнимались, за соседними столиками весело матерились и поздравляли компанию Андрея. Боря собрал со всех деньги и отдал Андрею выигрыш, а он в свою очередь тут же проставился за победу. Потом еще посидели, замолкая, а потом по одному стали рассасываться. Прекрасно!

Когда Андрей вышел на улицу, он шумно выдохнул, не стал застегивать куртку, и почувствовал, что пьян очень качественно. Он постоял так секунд пять и зашагал домой, улыбаясь и даже бубня какой-то несуществующий общедоступный мотив.

В свете фонарей было видно, что асфальт после дождя подсушил ветер. Только лужи лежали кое-где, да трещины отчетливо чернели сыростью. Он стал идти, стараясь на трещины эти не наступать. И почему-то вспомнил из самого детства: Кто на трещину наступит, значит Родину не любит.

- Чушь какая, - сказал он сам себе и усмехнулся.

Проходя мимо освещенного павильона он остановился и стал рассматривать ряды бутылок и банок с разнообразными напитками в витрине. Отчего-то захотелось чего-нибудь купить. Все равно что, лишь бы купить. Он подумал, не купить ли ему парочку бутылок пива с тем, чтобы выпить их с удовольствием дома.

- А ч-ч-черт, - вырвалось у него. Он вдруг вспомнил, что нужно будет сразу, как только он придет домой, развернуться и идти гулять с собакой. С Графом, нет с самым чистопородным в мире эрдельтерьером, конечно, никто без него не погулял. Татьяна, жена, никогда вечером с ним не ходила, это была её утренняя обязанность. А Варя, старшая дочь, которой Графа, кстати сказать, и купили, после долгого нытья, канючания и семейного совета на котором было решено, что ребенку, тогда она было единственным ребенком, нужна собака… Варя клятвенно обещала гулять с собакой, вот и купили у знакомых щенка семь лет назад. Тогда Варе было самой восемь, гулять она с собакой быстро перестала. Перестала, как только друзья во дворе привыкли и охладели к щенку. Она не любила гулять с Графом и не полюбила. Делала это формально и очень коротко. А Граф в свою очередь тоже отказывался с нею идти. Младшей же Маше исполнилось пять. И хотя они с Графом друг друга любили, но какое там гуляние.

В общем, Андрей чертыхнулся, что нужно будет сейчас бродить по излюбленному Графом маршруту, смотреть, как он все подряд обнюхивает, поднимает ногу, и ждать от него более серьезных дел.

Он чертыхнулся, но в следующий момент вспомнил, что идти гулять с собакой не надо, потому что Граф уже четвертый день болел и последние два дня не выходил из дому. Андрей облегченно вздохнул, и тут же выругал себя за эту малодушную и невольную радость. Хотя конечно, если быть откровенным, он не любил гулять с Графом, особенно когда нужно было пропустить из-за этого итоговый выпуск новостей в воскресенье вечером в середине января.

А граф бедолага простудился. В прошлое воскресенье они выезжали на реку. Граф, конечно, не вылезал из воды, чего-то рыл у берега, перед отъездом домой его пришлось отмывать там же в реке холодной водой. Потом когда ехали, Граф, конечно, высунул свою голову в окно, как он любил и привык. А было холодно, а он был мокрый, да и чего там греха таить, весь неухоженный, обросший, давно не щипанный (эрдельтерьеров не стригут, а именно щиплют) лохматый. Вот он и простудился. Уже в понедельник он чихал и кашлял, во вторник к вечеру стал плохо есть, его большой, всегда мокрый и блестящий черный нос высох и стал каким-то серым. К четвергу собака сделалась совсем больна. Вся шерсть на нем как-то потускнела и обвисла, он все время лежал на своем тюфячке, смотрел грустно, даже не поднимая головы, и вставал только тогда, когда кто-то приходил. Короткий его хвост, по обыкновению торчащий вверх и трепещущий, был опущен и медленно двигался из стороны в сторону, выражая радость на которую уже не было сил. Граф лежал, шумно дышал и сильно кашлял. В четверг вечером на улицу он не пошел, просто отказался.

Андрей, конечно, беспокоился, но сначала думал, что пройдет и так. Весь четверг он бегал, как угорелый, по делам. Мотался по городу. Было много неожиданных и серьезных обстоятельств. Страхование людей и их имущества дело хлопотное и нервное. То есть, Графом он не позанимался. В пятницу тоже было много всего, но в обед позвонила Татьяна и сказала, что «наш парень», так она называла Графа, совсем плох.

Андрей дозвонился до ветеринара, описал ситуацию, тот выслушал, ничего утешительного не сказал, но пообещал приехать даже в воскресенье, в субботу он почему-то не мог.

А Андрей и в субботу ездил к каким-то клиентам. Потом позвонил домой, Татьяна сказала, что Графу получше, и он даже поел бульону. Андрей что-то еще поделал, заскочил домой переодеться, Граф медленно вышел его встречать, и даже попытался встать на задние лапы. Потом Андрей поспешил в «Аут».

Короче, он вспомнил, что гулять с собакой сегодня не придется, обрадовался, отругал себя за эту радость, но еще он вспомнил, что к Графу завтра приедет доктор. Тогда он купил две бутылки пива и пошел домой.

Последние два квартала он почти бежал. Потому что он там же в павильоне одну бутылку открыл и с удовольствием на ходу быстро выпил. От этого опьянение перешло в несколько более глубокую фазу, а писать захотелось нестерпимо. Он танцевал, приседал, и даже завывал в лифте. Потом он подскочил к двери своей квартиры, позвонил, потому что если бы пришлось самому возиться с ключами, он бы обмочился. Он исполнил чечетку у запертой двери, и когда наконец ему открыли, Варя открыла, он промчался в туалет не разуваясь.

- О-о-о-ой, ой, ой, ой! – говорил он, встречая облегчение. – Слава богу! Ё-мое!......... Да, девченки, - сказал он выходя из туалета в прихожую – чуть было не вспомнил детство. Таня, только не надо сцен! – сказал он, увидев напряженное лицо жены. – Я сразу говорил, что буду выпивать. У нас что с этим проблемы что ли?! Так что не надо на меня так смотреть. – Он действительно удивился, жена никогда не ругала его за санкционированные и объявленные возлияния.

- Граф умер, – холодно и даже обличительно сказала Варя, с вызовом развернулась и ушла.

Андрей замер на полушаге, два раза моргнул.

- Как умер? – спросил он и увидел, что у Татьяны лицо на самом деле опухшее от слез и в глазах стоят слезы. – Когда?

На эти вопросы она не ответила.

- Где он? – еще спросил Андрей.

Татьяна неопределенно махнула рукой в сторону гостиной, или, как они обычно говорили, зала.

- Машу я увела к соседям. Не знаю, что делать. Я к нему не могу подходить… Закрыла его покрывалом… - она говорила голосом, в котором не было воздуха, и как только сказала, заплакала. – Андрюша… парень наш умер! Так тихо умер!

Приятное опьянение сразу превратилось просто в неуместную неверность движений и вялость губ. Андрей разулся, поставил рядом с ботинками на пол бутылку пива, которая торчала из куртки, и шагнул в комнату, куда показывала жена.

Там на полу, между диваном и телевизором, лежало старое-старое покрывало, которое было покрывалом лет пятнадцать назад, а потом превратилось в подстилку для пикников и местного речного пляжа. Под покрывалом лежало невидимое Андрею тело его собаки.

Он подошел к нему и присел на корточки. Татьяна зашла следом и плача говорила довольно быстро.

- Он поел еще днем, повеселел. Потом лежал спал. Я в спальне Маше читала, Варя у себя… И вдруг слышу…Выхожу сюда, а он уже лежит здесь… приполз… Я как только его увидела, он на бок завалился, лапы у него вытянулись и он выдохнул… Так долго-долго выдохнул… Шумно выдохнул и все! И все!!! Он ко мне, Андрюша, полз, – она зарыдала, Андрей встал и обнял ее. Она какое-то время не могла справиться с рыданиями.

- Я не знаю, что делать. Машу увела к соседям. Она его еще не видела, она еще не знает. А он лежит здесь… Я не могу! Андрюша, унеси его, пожалуйста, унеси! Я себе не прощу! Погубили парня, сами погубили, - она разрыдалась, отстранилась, ушла в ванную и там открыла воду.

Андрей снова присел, поднял покрывало и отложил в сторону. Граф показался ему каким-то маленьким. Он и так был не очень крупный, меньше нормы, а тут… Он лежал на боку, лапы вытянулись, из приоткрытой пасти вывалился язык, и на пол натекло. Глаза собаки были приоткрыты и не блестели. Андрей заплакал на выдохе.

- Прости, прости, - плакал он.

Не верилось совершенно. Не верилось!

А еще надо было что-то делать. Немедленно! Он погладил собаку по груди, Граф еще не остыл. Тогда Андрей снова накрыл его и пошел на кухню. Татьяна была уже там. Они немного поговорили. Андрей благодарил бога, что жена его не упрекает, потому что сам он казнил себя страшно.

Потом он звонил Боре. А кому можно было еще позвонить? Опытный в разных делах и незаменимый Боря в этот раз был пьян, приехать не мог, и не представлял, что нужно в этой ситуации делать. Никто ничего не мог подсказать. Андрей даже позвонил тем людям, у которых когда-то купили Графа. Они жили за городом, услышав о случившемся они сердечно посочувствовали, и сказали, что двух своих прошлых собак похоронили прямо на своем участке под березкой. Все предлагали подождать до утра и как-то помочь. Но Татьяна умоляла унести Графа. Она именно что умоляла.

Андрей растерялся. Сам Андрей за руль сеть не мог, чтобы куда-то отъехать, друзья, которых он обзвонил, все либо были на дачах, либо тоже кто много, а кто немного выпили по случаю субботы и вообще. А Татьяна не требовала, она умоляла. Она говорила, что надо привести Машу домой от соседей, но она пока ничего не может ей сказать и объяснить. И еще она не хотела, чтобы Маша видела мертвого Графа. Машу надо было забирать как можно скорее. Потому что соседи были недовольны.

В том, как вели себя соседи, через сочувствие сквозило… мол, чего так убиваться-то, ну, умерла собачка, ну жалко, а тут люди каждый день мрут и гибнут, людей, мол, надо пожалеть, а они из-за собаки такое горе устроили. В общем в таком духе.

А Андрей не мог ничего придумать.

Варя поплакала в своей комнате, потом вышла с заплаканными глазами, всем своим видом она обвинила родителей, а особенно Андрея, во всем. Потом она тихо и искренне посидела на диване рядом с Графом, не снимая покрывало, погладила его, и молча ушла к себе с удивительным и каким-то хорошим лицом. Андрей ничего не придумал. Он сходил к соседу, разбудил его, и взял у него небольшую военную лопату в чехле. Опьянение перешло в сильную головную боль и усталость. Татьяна тем временем собрала все графовы вещи в небольшую кучу. Она сидела в прихожей на маленькой табуретке, смотрела на то, что собрала, и было видно, что взгляд её расфокусировался и плакать она больше не будет.

Перед ней лежали графов тюфячок - его постель - две миски, Татьяна зачем-то их помыла, ошейник, два поводка, намордник, несколько игрушек и синий с красным резиновый мяч. Андрей посмотрел на это и подумал, что собачья шерсть еще долго будет попадаться им на глаза дома, в машине, на одежде… везде.

Потом он пошел к собаке. Ругая себя за брезгливость и отвращение к мертвому своему псу, он переложил окоченевшее уже тело на то самое покрывало, которым тело было укрыто. Он подтер пол и выбросил тряпку в мусор. Прежде чем завернуть собаку, Андрей подумал и положил рядом с Графом его ошейник, не новый потертый поводок, хотел положить намордник, но вспомнил, что Граф его не любил и всегда крутил головой, чтобы его не надевали. Он не стал его класть, а положил еще любимую графову игрушку, резинового зайца с изжеванными ушами. Этого зайца Андрей купил задорого в специальном собачьем магазине в Германии, когда ездил туда на выставку страховых технологий и услуг.

Когда он укладывал все это, ему даже подумалось, что так укладывали в могилы древним людям все, что им было необходимо и дорого. Потом он завернул пса и его вещи в одеяло, и завязал сверток бельевой веревкой.

Татьяна тем временем сходила выбросить остальные вещи.

- Не смогла в мусорный бак бросить, положила рядом с мусоркой. Все новое почти. Он такой аккуратный был, - сказала она, вернувшись, вздрогнула, увидев сверток, лицо её снова сморщилось от плача без слез. – Вот пожил с нами паренек, порадовал нас, и все. А мы не уберегли. – она нагнулась, прикоснулась к свертку, но тут же махнула рукой и выпрямилась. – Куда ты его?

- Не знаю. Похороню где-нибудь. Придумаю. Не волнуйся.

- Только мне потом не говори где, - сказала она, держа руки у лица. – Пойду за Машей и ляжем спать. Андрюш, ты не заставляй меня волноваться, пожалуйста.

- Давай, милая, я скоро. – Андрей говорил это уже на пороге, обутый, держа сверток в руках. – Лопату мне подай, пожалуйста.

В лифте он увидел следы когтей своей собаки, которую держал теперь не на поводке, а в руках. Граф всегда от нетерпения вставал на задние лапы и скреб дверь лифта, причем всегда начинал делать это, когда проезжали второй этаж. Чувствовал и знал. Андрей подумал, что еще многое и многое будет ему напоминать о его собаке. И еще он успел подумать, что уже точно нужно немедленно сделать дома ремонт, который давно назрел. Поклеить новые обои и поменять кое-какую мебель. Диван-то уж обязательно. Неприлично жить с таким диваном. А Граф в их отсутствие на него забирался и даже не раз прятал, как ему казалось, в нем свою кость. Андрей вышел во двор и растерялся. Двор девятиэтажного дома, в котором они жили уже больше десяти лет, был полностью что называется благоустроен. Стоянка с машинами, в том числе и с Андреевой машиной, детская площадка, две убогие клумбы с уже поникшими цветами, на это нечего было даже смотреть.

Он задумался, Двор, как двор. Соседние дворы были по сути такие же. Он понял, что плохо знает подробности своего района. С Графом он ходил до детского сада и до стадиона, где была собачья площадка. И еще он знал, как пройти к магазину и все. Да, и конечно школа. Варина школа была рядом, а школа, где он сам учился, находилась чуть дальше. Он прожил в этом районе почти всю жизнь, но новых подробностей не знал. И даже не знал, как пройти дворами до своей бывшей школы. Он постоял немного, перехватил становящийся тяжелым сверток поудобнее, лопату пристроил под мышку, и пошел в сторону школьного двора. Дорога была освещена пятнами фонарей, люди попадались редко. Два одиноких мужика встретились один за другим, да группа молодых ссутулившихся парней, шла молча и помигивала огнями сигарет. Таких парней он с детства опасался, и эта опаска не прошла до сих пор. Парни прошли мимо молча, видно где-то они на сегодня свое отшумели. Но Андрей посторонился, потому что те сторониться даже не собирались.

В школьном дворе все было как-то чертовски аккуратно. «Хороший у них директор» - подумал Андрей и вспомнил свою школу и двор. Там было, где разгуляться. Заросли сирени и какие-то кустарники, заброшенное футбольное поле, руины теплицы и масса потайных мест. Там курили, сидели с девчонками… А тут негде было найти участок незаасфальтированной или неухожено земли. «Бедные дети» - и еще подумалось Андрею. – «Как же им тут худо должно быть. Наверное метут эту территорию, как проклятые. Ужас какой!» Он прошел школьный двор насквозь, постоял на спортивной площадке с железными турниками, посмотрел по сторонам. Но земля была посыпана гравием и хорошо утоптана. Он зашагал дальше. Он шел на свет огней телебашни и вспоминал, что эти огни всегда вызывали у него тоску и скуку. Но он шел, потому что там, в той стороне был кинотеатр, небольшой городской парк, и еще какие-то пространства. В том кинотеатре он давно не был, и не знал, как к нему пройти через дворы. Но он помнил, что надо двигаться в направлении телебашни. Сверток тяжелел, лопата стала выскальзывать из-под руки. Тогда он взял лопату двумя руками и прижал ею свою ношу к груди. Так показалось намного удобнее, но ненадолго.

Было прохладно, неуютно, но самое главное было, как бы это сказать… все было не так. Не так, как днем. Он чувствовал, что теперь на улице ему не нужно было находиться.

Проходя мимо трансформаторной будки, он услышал гудение и звон мощнейшей электрической энергии. Он увидел неплохое место за этой будкой: кустарник и забор. Но возле такого серьезного объекта, как этот клубок гудящего электричества, копать ему как-то не захотелось. К тому же именно возле этого трансформатора было совсем темно. Лампа ближайшего фонаря, видимо, сгорела. « Да-а-а, отсюда электричество идет ко всем фонарям, а тут темно. Вот так все в жизни…» - подумал и усмехнулся он. Проходя мимо детского сада, он попытался вглядеться в темноту, которая была за оградой. Над дорогой светил фонарь, а там, за оградой, густела темнота. Там угадывались детские домики, деревянные горки, грибок песочницы.

- Че смотришь, мужик? – раздался голос из темноты. – Не нас ищешь? – и несколько невидимых парней, и одна или две девушки громко засмеялись из темноты.

Оказывается, на веранде детского сада сидела компания, а Андрей их и не видел. Сам же он был освещен фонарем.

- Ты че, отец, клад закапывать пришел? Так давай его нам сразу,- крикнул другой, невидимый парень. И снова смех.

- Ну куда ты, родной? – прозвучал совсем грубый голос. – Поделись с нами, куда бежишь? – и смех. Андрей уже быстро уходил прочь. Он не боялся преследования, он слышал, что ребята совсем юные, и скорее всего просто красуются перед своими девицами. «Да и может быть ребята не плохие, просто полуночничают на улице, пока зима не настала» - рассуждал он. Сколько он сам просидел по таким вот детским садикам и скверам. А еще Андрей отчетливо представил, как он теперь выглядит. Ночью, с лопатой и большим чем-то, завернутым в пестрое покрывало.

- Бред какой-то, - вырвалось у него.

«Как же так? Должно же быть что-то, какая-то служба или сервис, который этим занимается» - рассуждал он уже не вслух. «Куда-то же девают собак, кошек, которые умерли. Наверняка есть какой-то телефон или информация… Просто я не знаю.»

Он вспомнил всякие телевизионные репортажи о собачьих парикмахерских, собачьих и кошачьих гостиницах и даже дантистах. Вспомнил про то, что где-то в Англии собакам даже, если верить телевидению, вставляют зубы. «Что-то подобное должно быть и у нас. А как же?! Собак-то полно! И больших собак!» Но он ни разу не слышал про собачьи кладбища. У него тут же мелькнула мысль, мол, почему этот бизнес никто не освоил. Но почти сразу Андрей подумал, что такое кладбище наверняка есть или должно быть, но он про это тоже ничего не знает. Не был он ни серьезным любителем футбола, ни собачником настоящим тоже не был. «Но куда-то же девают мертвых собак, куда-то они все деваются?! – думал и думал он.

Андрей шел через двор длинного высокого дома, здесь было светлее от все еще редких горящих окон и огней у подъездов. Возле детской площадки стояли два мужика и курили, у их ног лежали две собаки: овчарка и дог. Наверное, мужики с ними гуляли и остановились покурить и поболтать. Было уже далеко за полночь, но наступало воскресенье, и можно было так стоять и курить. Овчарка, завидев Андрея вскочила, натянула поводок и залаяла. Своим рывком она чуть не опрокинула хозяина.

- Фу, Астра, фу! – крикнул мужик, хозяин собаки. – Извините, не бойтесь, - крикнул он Андрею.

Дог, точнее догиня, тоже встала и зарычала.

- Дуня, сидеть, - скомандовал другой мужик. - Я кому сказал, сидеть!

Дуня села, а Астра замолчала. Андрей знал, точнее узнал догиню Дуню. Граф однозначно на нее реагировал и домогался ее на собачьей площадке. Только Граф не знал ни «лежать», ни «сидеть», ни «фу». Он прекрасно знал слово «гулять», и каждый раз страшно радовался, слыша это слово. Его радость была столь бурной и искренней, как будто он никогда в жизни не гулял. Андрей даже думал, что не может быть, чтобы Граф так радовался только возможности пописать или покакать, даже если он этого нестерпимо хотел. «Он надеется на что-то, каждый раз надеется.» - всегда думал Андрей.

Андрей не поздоровался с мужиками и не спросил совета, что ему делать. Он поспешил пройти мимо, неся свою мертвую собаку в охапке, и чувствуя, как она становится все тяжелее и тяжелее.

Он шел и думал: «Ну и пусть Граф не знал этих команд, зато мы друг друга не мучили этой дрессурой. Он и так был умный, и знал, что можно, и чего нельзя».

Он вспомнил, как граф попрошайничал за столом, клал голову Андрею на колено, и при этом смотрел в глаза, заглядывая, казалось прямо в душу. А гостей он пронзал такими взглядами, и делал вид, что хозяева его сильно бьют и не кормят никогда. Он издавал звуки похожие на голоса дельфинов. И конечно, не выдерживал никто, и все тайком от Андрея, а Андрей тайком от всех давали ему что-нибудь со стола. Так настоящие воспитанные собаки себя не ведут. Это было ясно. Но Андрей нес мертвую собаку, и уговаривал себя, что хорошо делал, что не держал её в строгости.

Он обогнул дом и вышел на проспект к перекрестку. Тут он сразу сообразил, где находится и куда надо идти. Нужно было пройти по улице через проспект, а дальше кинотеатр и парк. У перекрестка было светло и даже шумно. Андрей растерялся. На противоположной стороне стояло несколько такси и еще каких-то автомобилей. Там светился павильон. Светофоры мигали. Ярко нависал над проспектом рекламный плакат: из красивой стиральной машины выскакивали очень веселые и чистые пингвины. С громким шелестом проезжали машины.

Андрей держал сверток, прижимая его лопатой к груди. Край пестрого покрывала выбился из-под завязок и свисал. Он задумался о том, как он выглядит, лицо его вспотело. Он постоял так и не решился переходить проспект по переходу. У светофора остановились две машины: грузовик и какая-то спортивная, с шумным двигателем. Он не решился идти перед ними в свете их фар и фонарей с большим свертком и лопатой. Андрей повернулся и пошел прочь от перекрестка. Он прошел метров триста туда, где было темнее, и перебежал проспект, когда не было ни одной машины даже вдалеке. Потом он прошел темным двором магазина, где сильно пахло какими-то несвежими продуктами всеми вместе. Потом он шел еще каким-то двором. И наконец, шагнул в неприбранный районный парк. Парк был огорожен ржавой оградой, и со стороны двора туда вела небольшая калитка. У калитки висела табличка «Выгул собак запрещен». Андрей горько усмехнулся. Он сюда с Графом никогда не ходил.

В парке было сыро и темно. Андрей шел по дорожке к аллее. Там тускло горела одинокая «кобра». Трава в парке, уже не свежая, еще высоко торчала вверх. Тополя шумели и покачивались, листьев на них осталась половина от лета. Остальные скользкой сырой пленкой покрывали аллеи и дорожки.

Он вышел на нечистый асфальт аллеи, в свет фонаря, и подошел к скамейке. На скамейку налипли листья, и еще на ней лежала раскисшая газета. Андрей положил свой сверток на эту скамейку, потянулся всем телом и выдохнул пар.

Он покачал головой и подумал о том, как он шел бы через проспект со своей ношей, и на что это было бы похоже. Человек ночью идет с мешком и лопатой по городу! Как это можно понять? Да и не просто человек. А он! Он, Андрей! Толстый, аккуратно одетый, серьезный человек. Взрослый!

А он всегда был толстым. Когда-то давно. Совсем давно, это было мило, и на всех детских праздниках он был медведем. Все взрослые умилялись, бабушка была в восторге. А потом он понял, что то, что его друзья называли его «пузырь» или «жир», беззлобно и весело называли, это уже не мило. Он был сильным, и сильней многих сверстников, друзей и недругов, но он никогда не мог так же быстро и долго бегать, как они. А впоследствии никакая даже самая модная одежда не смотрелась на нем, как надо.

Андрей делал несколько серьезных и менее серьезных попыток похудеть. Он это делал разными способами, и в конце концов убедился в том, что чтобы похудеть нужно просто не есть. Не есть никак и совсем. А этого у Андрея не получалось. Все заканчивалось внутренними монологами типа: «Так, я съел сегодня только творог утром, жиденький суп днем и две помидорки вечером. Чепуха!» После этого монолога шло ночное быстрое обжорство у холодильника. Он махнул на все это рукой пару лет назад, и больше не смотрел в сторону модных брюк и тонких свитеров. Но аккуратным Андрей был всегда, и любил свои небольшие, и, на его взгляд, красивые руки. Одевался он практично и любил светлое.

Не мог он такой идти через проспект с лопатой и мешком.

Когда-то отец отдал ему в старших классах свой почти новый портфель. Он не нашел слов, чтобы объяснить отцу, что с таким портфелем невозможно идти в школу, с таким взрослым портфелем. Причем, не просто невозможно, а ему, Андрею, невозможно. Андрею это было столь очевидно, что он не смог найти слов, чтобы объяснить это отцу. И он пошел с отцовским портфелем в школу, с таким коричневым, серьезным, кожаным портфелем. И получил за это в школе страданий сполна. Но объяснить отцу он ничего не смог. Этот портфель мучил его до самого окончания школы.

Андрей огляделся по сторонам, подходящих мест в парке было достаточно. Он взял лопату, посмотрел на сверток, постарался задушить и отогнать свои смущения и неловкость, испытанные у перекрестка. Потом он восстановил в себе горе и ответственность, и пошел к дереву за скамейкой. Очень хотелось быть радикально незаметным. Но также решительно не хотелось уйти из света и копать в темноте. Он зашел за ближайшее от скамейки дерево, и стал копать в стороне от черной тени. Хотя, стал копать,

это неверно. Он стал пытаться копать. Лопата была ни маленькая, ни большая. То есть, как заступом ей работать не получалось, а воткнуть её руками в землю оказалось не под силу. Андрей стал рубить траву и дерн, понимая, что это задача не на пятнадцать минут. Вдруг его осветил луч, который был ярким и подвижным.

- Гражданин! Что это мы тут делаем? – услышал он молодой и очень дерзкий голос.

Андрей вздрогнул, и поднял глаза на свет. Ему светили фонариком прямо в лицо. Он смог разглядеть два силуэта в фуражках, и пара каких то еще, сохранивших активность даже осенью насекомых пролетели через луч.

- Подойдите сюда! – услышал он другой голос, и одна фуражка качнулась. – Сюда идите, гражданин!

Андрей пошел к говорящим, и ему всю дорогу безжалостно светили в глаза.

- Здравствуйте - сказал он.

- Добрый вечер, - ответили ему.

Оба милиционера были молодые и небольшого роста. Когда Андрей подошел к ним, они очень выразительно посмотрели на лопату, а потом снова ему в глаза. Но фонарик свой погасили.

- Чем занимаемся? – спросил совсем бледный конопатый парень. В свете паркового фонаря его глаза были совсем бесцветные.

Пока Андрей шел к ним он отчетливо понял, что у него со собой нет документов и денег, наверное тоже нет. Еще он вспомнил, что водительские права и документы на машину тоже точно остались дома. От этого он весь мгновенно похолодел, но также мгновенно вспомнил, что сейчас он не за рулем…

- Так чем занимаемся? - повторил конопатый.

- Клад ищем? – спросил другой, совсем худой милиционер, при этом он улыбнулся. Один передний зуб у него был заметно сколот. – Может помочь?

- Да ну что вы, какой клад! Тут знаете… - начал было Андрей. Но в это время у худого громко зашипела и загавкала рация, которую тот держал в руке. Милиционер что-то невнятно ответил в нее, и рация стихла.

- Что-что? - переспросил конопатый.

- Я, вы знаете… - снова начал Андрей.

- А документы ваши можно посмотреть? – перебил его худой.

Андрей сбивчиво стал объяснять, что не захватил с собой документы, потому что живет совсем рядом. При этом он махнул рукой как бы в сторону своего дома, махнул для наглядности и убедительности. В тот же миг он понял, что махнул совершенно не туда, извинился и указал в другую сторону. Милиционеры спросили адрес. Андрей отчего-то назвал его сбивчиво и как-то не сразу. Он уже весь вспотел и стал бояться, не понимая, чего собственно он боится. Милиционеры переспросили адрес, узнали имя, отчество, фамилию, возраст, и худой проговорил все это в рацию, которая в ответ крякнула и зашипела.

- На рыбалку что ли собрались? – усмехнулся конопатый. – Так ведь в парке копать червей нехорошо. А это что у нас здесь? – сказал он, включил фонарик, и направил его на сверток, лежащий на скамейке.

- Извините, я понимаю, что это выглядит странно, но тут такая ситуация… - начал говорить Андрей, но его снова перебила рация.

Худой послушал казалось бы совершенно нечленораздельные хрипы, ответил: «Добро!», и рация снова затихла.

- Что это у вас, гражданин? – очень строго спросил конопатый. – И потрудитесь объяснить, что вы тут делаете.

Андрей испугался совсем и стал сбивчиво, невразумительно и как-то очень издалека, стал объяснять, что случилось и как.

- Так у вас там что, собака, что ли?! – спросил худой. – Покажите!

Андрей, продолжая что-то говорить начал развязывать веревку. Это у нег плохо получалось, он суетился, извинялся, но, наконец, размотал и распутал все. Потом он развернул часть свертка, и показались задние лапы и кудрявый, темно рыжий бок Графа.

- Понятно, достаточно. Заворачивайте. – сказал конопатый. – И значит, здесь вы хотели его зарыть. Я правильно вас понял?

- Похоронить. – коротко ответил Андрей.

- А-а-а! А вы понимаете, что это в общем-то парк? Общественное место! – своим дерзким голосом сказал худой. – А что будет если сюда все понесут хоронить – слово «хоронить» он как-то особенно язвительно подчеркнул, – своих собачек, кошечек, хомячков? А?! Что здесь будет? Конечно-о! Давайте, тащите сюда своих черепах, аквариумы! А тут дети, между прочим, гуляют.

Андрей стал оправдываться, что-то объяснять, заматывая Графа по новой. Он соглашался, извинялся, кивал головой.

- По-хорошему, вас надо задержать и наказать, Андрей Михайлович, - продолжал худой. – Немедленно идите домой, чтобы мы вас ни здесь, ни где -либо еще не видели. Понятно?! Я спрашиваю, понятно?

Андрей сказал, что понял. Он сграбастал свою собаку в охапку и стоял так, перед двумя, маленького роста милиционерами вспотевший.

- Лопатку свою захватите, нам вашего ничего не надо – продолжал худой.

- И не надо тут перед нами изображать трагедию! Мы тут – он сделал неопределенный жест, указующий как бы на весь город, - много всякого видели.

- Правда, идите домой, - сказал конопатый. – У меня тоже была собака в деревне, хорошая собака. Я знаю что это такое, когда любимая собака умрет. Но это не значит, что нужно загаживать общественные места.

- А куда же, простите, мне с ним? – беззащитно сказал Андрей.

- Домой! Вы не слышали? – резко ответил худой. – И там подумайте.

- Знаете, - сказал конопатый, - там стоят большие мусорные бак, туда собирают листья и мусор со всего парка. Вот туда отнесите. Ничего страшного. Нормально. Ей уже все равно. Поверьте, это нормально.

- Ему, - тихо сказал Андрей.

- Что?

- Ему. У меня пес. Кобель.

- А-а-а! Теперь-то какая разница, - ответил конопатый.

Андрей и милиционеры распрощались и разошлись. Андрей шел в указанном направлении минуту.

- Тьфу! – плюнул он громко. – Тьфу, тьфу, тьфу, - плевал он и хотел материться. Было гадко, как-то стыдно и горько… А еще он почувствовал, что нестерпимо хочет пить. Нестерпимо!

В конце аллеи действительно стояли большие мусорные контейнеры. Их было три. Вокруг них валялось много мокрых бумаг, каких-то рваных пакетов и прочей дряни. В мусоре явно покопались исследователи мусора. Теперь их не было. В двух контейнерах был собственно мусор. А третий был заполнен ветками и листвой. Несмотря на прошедший дождь из этого контейнера шел дым. Где-то там, внутри, тлели подожженные кем-то листья.

Андрей подошел близко. Пахнуло едким дымом и вонью прокисшей всякой всячины. Он сделал шаг назад и остановился. Он стоял так, чувствуя, что уже устал, Граф сильно потяжелел, и ощущался как что-то совсем чужое, не имеющее никакого отношения к энергичному и всегда веселому псу. Андрей постоял, подумал, куда положить свою собаку. В мусор не хотелось. Даже не то, что не хотелось, рука не поднималась. Он не мог этого сделать! Дым от листьев был едкий и горький. Он представил, как будет тлеть и вонять шерсть его собаки, и тоже не захотел оставить Графа в контейнере с листвой. Но все же Андрей шагнул именно к нему, готовясь расстаться со своей ношей. Но вдруг сказал себе тихо-тихо: «А с какой стати?» А дальше подумал: «Почему я должен выполнять то, что сказали делать мне эти мальчишки? Я не хочу, мать их так!...»

Он развернулся и пошел прочь. Он шел через парк, мимо памятника космонавтам, уроженцам их города. Человек в обнимку с ракетой были чернее ночного парка, деревьев и низкого неба, куда они были так устремлены.

Андрей прошел парк насквозь, вышел из него, и телевизионная башня предстала перед ним во весь рост. Стальная высокая ограда окружала площадку, хорошо освещенную и чистую. Посреди этой площадки высилась металлическая конструкция, уходящая высоко, высоко. Андрей поднял голову и увидел огоньки. А еще выше он увидел низкое небо, слегка подсвеченное красноватым. Это город: все его заводы, фонари, и непогасшие окна, отражались в тяжелых, низко ползущих осенних облаках.

- Ну что же я так и буду всю ночь ходить?! – громко, не разжимая зубов, сказал Андрей куда-то туда, огонькам телебашни.

Пить хотелось так, как давно, а может быть и никогда в жизни, не хотелось. Андрей обошел телевизионный центр, вышел на тихую улицу и пошел по ней. Здесь, практически, замерло всякое движение. Светились несколько магазинов и дежурная аптека. Удерживая лопату и сверток то в одной руке, то в другой, Андрей пошарил по карманам и нашел мелочь, которой хватило бы на какой-нибудь напиток, но магазины были, конечно, закрыты, киоск на автобусной остановке тоже. У дежурной аптеки светилось только ночное окно. Андрей хотел пить так, что наудачу постучал в него. Хоть и не сразу, но вскоре пришла старуха в белом халате и больших очках. Она открыла окно.

- Слушаю вас, - сказала она с готовой сердитостью.

- Мне попить что-нибудь продайте, - сказал Андрей.

- Ты что?! Это аптека! Иди отсюда, пока милицию не вызвала.

- Да мне таблетку запить, - соврал Андрей. - Плохо мне, помогите, пожалуйста.

Бабка внимательно посмотрела на Андрея, а он даже не успел ничего специального изобразить на лице, как бабка сразу изменилась.

- Ой! Простите, я сейчас. Вам только воды?...

- Нет-нет! Только воды! Скорее, пожалуйста!

Бабка, как могла, быстро ушла. Андрей положил Графа и лопату на асфальт.

- Вот, возьмите. Кипяченая! – сказала бабка, протягивая Андрею большую фарфоровую чашку, белую с цветком.

Андрей взял чашку, изобразил, что положил в рот таблетку, и выпил теплую, с привкусом старого чайника воду.

- Вот спасибо! Вот выручили! Сейчас отпустит. – сказал Андрей и отдал чашку обратно.

- Да я же вижу, что человек сейчас тут у меня упадет. Вижу лицо ваше и понимаю: сейчас упадет человек. Я в этом понимаю. Давление у вас? – сказала бабка, а Андрей кивнул. – Ну я же говорю! Вы меня простите, что я сразу не разглядела, что с вами. Тут ведь каждую ночь ходят и ходят. То алкаши, спирту им надо, то наркоманы…

Андрей послушал, поблагодарил… Послушал, поблагодарил…

- Ну, мне уже гораздо лучше, спасибо! – сказал он, взял Графа, развернулся и пошел.

«Вот, разыграл целый спектакль из-за стакана воды. Целую пьесу… Тьфу!!!» - и он плюнул.

Он шел еще какое-то время, дошел до следующей автобусной остановки и сел на холодную, влажную скамейку. Посидел так ни о чем не думая, глядя прямо перед собой. Пролился мелкий и редкий холодный дождик, он сидел. Потом к нему тихонечко прокралась гадкая мысль: не подбросить ли Графа на улицу у обочины, будто его сбила машина. Он много раз видел сбитых больших и небольших собак. Всегда аккуратно объезжал их. Они все куда-то исчезали с улиц. Исчезали, как ему казалось, довольно быстро. Но он тут же прогнал эту мысль. Мысль была какая-то чужая, холодная и стыдная. Он отогнал её, встал и пошел дальше.

Город был уже совсем незнакомым. Андрей понимал, что ушел он от дома недалеко, но город уже потерял свои север и юг. Город утратил признаки его, Андрея, среды обитания. Он шел и шел, и вдруг понял, что напевает, а точнее проговаривает почти бесшумно шевеля губами слова песни. Он удивился этим словам и самой песне. Эту песню он даже не помнил, когда слышал в последний раз. Не помнил всех слов, но повторял и повторял один и тот же кусочек.

Вообще-то Андрей любил петь. У него был, он был в этом уверен, слух и приятный голос. Голос не сильный, но приятный. И Андрей им владел. Он любил в небольшой и нешумной компании спеть песню, но не пьяным хором, когда все, не слыша друг друга, надрывают одну песню за другой. Он любил исполнить тихое и грустное нетрезвое соло. Он пел песни из старых кинофильмов или романсы. Пел так, что его слушали, и даже пускали слезу.

А тут Андрей шептал слова песни, которые каким-то непостижимым образом сами нашлись где-то в недрах памяти, с сами оттуда вылились. Он шептал:

А как стану я немилой, удалюсь я прочь.

И скатившись по перилам,

И скатившись по перилам,

Упаду я в ночь, прочь!

Най-на-на-на-на-на,

Най-на-на-на-на-на-на-на…

И снова сначала. Он вспомнил, что эту песню когда-то давно пела Алла Пугачева. Давно. Ему эта песня даже особенно не нравилась, но теперь он подивился тому, как точно явился кусочек этой песни, как подходит слова к ситуации, и как прочно прилипли они к языку…

Он совсем устал, руки уже отказывались нести Графа и лопату. Он периодически забрасывал сверток то на одно плечо, то на другое, и шел.

Когда он дошел до длинного глухого забора какой-то стройки, он подумал, не забросить ли ему свою ношу за забор и все. Но в процессе борьбы с этой мыслью, он прочел надпись на заборе: «Строительство жилого дома ведет (такая-то) организация». Рядом с этой надписью было еще написано: «Внимание: территория охраняется собаками». Андрей прочел, усмехнулся и покивал головой.

Ворота на территорию стройки были открыты, точнее, приоткрыты. Андрей зашел в ворота и огляделся. Стройка была только в самом своем начале. Справа стояла разная техника, слева строительный вагончик с темными окнами. Над вагончиком возвышалась тонкая мачта или попросту палка с фонарем наверху. Фонарь освещал строительную площадку желтоватым светом. Прямо перед Андреем был неглубокий котлован, с вбитыми белыми сваями. В дальней части котлована было видно, что стоит вода. Вода отражала темное небо и свет фонаря.

- Эгей… Аллё-о-о… - позвал Андрей.

Но он сразу почувствовал, что здесь никого нет, и что он пришел куда надо. Андрей зашагал к котловану и почувствовал, как жидкая грязь прочно обхватывает его ботинки при каждом шаге. Он даже не удержался от гримасы. Уж больно неприятно было наступать хорошими, всегда чистыми ботинками в такую грязь.

Он остановился на краю ямы, на месте которой обязательно, в конце концов, будет дом. Он осмотрелся, как мог, нашел более пологий край котлована, добрался до него и стал спускаться, оскальзываясь и чуть не падая. Конечно, хорошо если бы при нем сейчас были его очки, в которых Андрей дома читал и смотрел телевизор. Зрение он считал у него было нормальное, но вечером дома он надевал очки, которые считал дурацкими и нелепыми. Очки же, которые бы ему шли, он так себе и не подобрал. Во всех очках он казался себе похожим на карикатуру, либо на персонажа классической литературы, либо на злобного маньяка из сегодняшних фильмов. Грязь под ботинками чавкала и скользила. Андрей кое-как спустился и понял, что выбирать какое-то особенное место просто не приходится. Он положил Графа на верхний край забитой в землю сваи, встал так, чтобы было светлее, и стал копать, низко нагибаясь. Грязь была глинистая, вязкая и тягучая, но пошло неплохо. Он копал и копал. Он не хотел просто прикрыть Графа грязью, он хотел, коль скоро проделал такой долгий и непростой путь, похоронить его поглубже и по-настоящему. Брюки, ботинки и рукава куртки он уже запачкал сильно, тогда волевым решением он перестал об этом думать и обращать на это внимание. Под грязью глина была суше и тверже. Андрею даже пришлось встать на дно ямы, которую он копал, и продолжить работу из такого положения. Он углубился примерно по колено и понял, что этого будет достаточно. Он выбрался из ямы и стал развязывать веревки, стягивающие покрывало.

- Ой, что я делаю? Зачем?!... – сам себе тихо сказал он.

«Зачем веревку-то развязывать?» - подумал он и догадался, что делал это машинально, не думая, но для того, чтобы забрать покрывало.

- Тьфу ты, - он плюнул и выругался.

Андрей взял сверток, сел на корточки и бережно опустил свою собаку в яму. Он стоял на краю маленькой какой-то почти круглой могилки и изо всех сил напрягался, чтобы вспомнить самые хорошие и трогательные моменты их совместной жизни. Андрей понимал, что нужно попрощаться, нужно прочувствовать момент. Нужно постараться совершить хоть какой-то ритуал. Он с усилием думал о том, какой Граф был смешной, когда был маленький, как он самозабвенно и очень ответственно рыл яму во дворе, как он смотрел в глаза и издавал звуки, похожие на голоса дельфинов, когда выпрашивал еду.

Андрей думал, вспоминал, но чувствовал, что делает это именно с усилием. Он понял, что его чувства уже не управляемы, они как бы уже не его. И этот город уже не его, и собака, которую он хоронит тоже уже…

Отчего-то промелькнуло воспоминание о том, как долго им служило это покрывало, и на каком количестве пляжей и пикников оно побывало. Как много оно доставило им удовольствия. Андрею стало жалко покрывало. Андрей забросал яму глиной и грязью. Прихлопнул получившуюся маленькую кочку лопатой, и даже притоптал ногой.

- Ну, дружище! Спасибо тебе, что жил с нами! Мы любили тебя, но ты любил нас сильнее. Прости меня, прости за все! Спасибо тебе, собака моя! Спасибо! – На словах «собака моя» его голос дрогнул, а глаза наполнились слезами. Андрей слегка поклонился, выбрался из котлована, и не оглядываясь пошел прочь.

Он вышел со стройки на улицу, сильно потопал ногами об асфальт, чтобы сбить налипшую на ботинки грязь, и пошел домой. Он шел, засунув грязные руки в карманы грязной своей куртки. Шел быстро. Потом он подумал, что если он держит руки в карманах, то значит лопату он забыл на стройке. Он остановился, склонил голову влево, представил, что надо возвращаться, снова заходить на стройку, спускаться в котлован…

Андрей вынул правую руку из кармана, махнул ею и пошел дальше.

В городе что-то изменилось. Освещение. Дома стали какого-то другого цвета. Светлее не стало, но дома теперь были какими-то более отчетливыми, и освещенных окон в них не было вовсе. Машин тоже не было. Андрей шел один.

Он на ходу поднял голову и остановился. Над ним в разрывах облаков было то, чего он никогда не видел. Не видел в такое время и так ясно. В разрывах облаков он увидел утренние звезды. Очень много начинающих исчезать звезд.

Изменено 7 Октября 2007 пользователем Владимир Каратицкий

[В.К.]

Погребение ангела.(С) Евгений Гришковец

...Он на ходу поднял голову и остановился. Над ним в разрывах облаков было то, чего он никогда не видел. Не видел в такое время и так ясно. В разрывах облаков он увидел утренние звезды. Очень много начинающих исчезать звезд.

Грустно...Миу, почитайте ЗДЕСЬ. Андрэ в свое время из Сети подвесил.

[В.К.]

А. и Б.Стругацкие(С)

"Жук в муравейнике"

Отрывок

"...Нет, не смех она сдерживала, а слезы. И теперь перестала сдерживать. Упала лицом в ладони и разрыдалась. О Господи! Женские слезы – это вообще ужасно, а тут я вдобавок ничего не понимал. Она рыдала бурно, самозабвенно, как ребенок, вздрагивая всем телом, а я сидел дурак дураком и не знал, что делать. В таких случаях всегда протягивают стакан воды, но в кабинете-мастерской не было ни стакана, ни воды, ни каких-либо заменителей – только стеллажи, уставленные предметами неизвестного назначения.

А она все плакала, слезы струйками протекали у нее между пальцами и капали на стол, она судорожно вздыхала, всхлипывала и все не открывала лица, а потом вдруг принялась говорить и говорила так, будто думала вслух – перебивая самое себя, без всякого порядка и без всякой цели...

...Он лупил ее – ого, еще как! Стоило ей поднять хвост, как он выдавал ей по первое число. Ему было наплевать, что она девчонка и младше его на три года, – она принадлежала ему, и точка. Она была его вещью, его собственной вещью. Стала сразу же, чуть ли не в тот день, когда он увидел ее. Ей было пять лет, а ему восемь. Он бегал кругами и выкрикивал свою собственную считалку: «Стояли звери около двери, в них стреляли, они умирали!» Десять раз, двадцать раз подряд. Ей стало смешно, и вот тогда он выдал ей впервые...

...Это было прекрасно – быть его вещью, потому что он любил ее. Он больше никого и никогда не любил. Только ее. Все остальные были ему безразличны. Они ничего не понимали и не умели понять. А он выходил на сцену, пел песни и декламировал – для нее. Он так и говорил: «Это для тебя. Тебе понравилось?» И прыгал в высоту – для нее. И нырял на тридцать два метра – для нее. И писал стихи по ночам – тоже для нее. Он очень ценил ее, свою собственную вещь, и все время стремился быть достойным такой ценной вещи. И никто ничего об этом не знал. Он всегда умел сделать так, чтобы никто ничего об этом не знал. До самого последнего года, когда об этом узнал его Учитель...

...У него было еще много собственных вещей. Весь лес вокруг интерната был его очень большой собственной вещью. Каждая птица в этом лесу, каждая белка, каждая лягушка в каждой канаве. Он повелевал змеями, он начинал и прекращал войны между муравейниками, он умел лечить оленей, и все они были его собственными, кроме старого лося по имени Рекс, которого он признал равным себе, но потом с ним поссорился и прогнал его из леса...

...Дура, дура! Сначала все было так хорошо, а потом она подросла и вздумала освободиться. Она прямо объявила ему, что не желает больше быть его вещью. Он отлупил ее, но она была упряма, она стояла на своем, проклятая дура. Тогда он снова отлупил ее, жестоко и беспощадно, как лупил своих волков, пытавшихся вырваться у него из повиновения. Но она-то была не волк, она была упрямее всех его волков вместе взятых. И тогда он выхватил из-за пояса свой нож, который самолично выточил из кости, найденной в лесу, и с бешеной улыбкой медленно и страшно вспорол себе руку от кисти до локтя. Он стоял перед ней с бешеной улыбкой, кровь хлестала у него из руки, как вода из крана, и он спросил: «А теперь?» И он еще не успел повалиться, как она поняла, что он был прав. Был прав всегда, с самого начала. Но она, дура, дура, дура, так и не захотела признать этого...

...А в последний его год, когда она вернулась с каникул, ничего уже не было. Что-то случилось. Наверное, они уже взяли его в свои руки. Или узнали обо всем и, конечно же, ужаснулись, идиоты. Проклятые разумные кретины. Он посмотрел сквозь нее и отвернулся. И больше уже не смотрел на нее. Она перестала существовать для него, как и все остальные. Он утратил свою вещь и примирился с потерей. А когда он снова вспомнил о ней, все уже было по-другому. Жизнь уже навсегда перестала быть таинственным лесом, в котором он был владыкой, а она – самым ценным, что он имел. Они уже начали превращать его, он был уже почти Прогрессор, он уже был на полпути в другой мир, где предают и мучают друг друга. И видно было, что он стоит на этом пути твердой ногой, он оказался хорошим учеником, старательным и способным. Он писал ей, она не отвечала. Он звал ее, она не откликалась. А надо было ему не писать и не звать, а приехать самому и отлупить, как встарь, и тогда все, может быть, стало бы по-прежнему. Но он уже больше не был владыкой. Он стал всего лишь мужчиной, каких было много вокруг, и он перестал ей писать...

...Последнее его письмо, как всегда написанное от руки, – он признавал только письма от руки, никаких кристаллов, никаких магнитных записей, только от руки, – последнее его письмо пришло как раз оттуда, из-за Голубой Змеи. «Стояли звери около двери, – писал он, – в них стреляли, они умирали». И больше ничего не было в этом последнем его письме...

Она лихорадочно выговаривалась, всхлипывая и сморкаясь в смятые лабораторные салфетки, и вдруг я понял, и через секунду она сказала это сама: она виделась с ним вчера. Как раз в то самое время, когда я звонил ей и беседовал с конопатым Тойво, и когда я дозванивался до Ядвиги, и когда я разговаривал с Экселенцем, и когда я валялся дома, изучая отчет об операции «Мертвый мир», – все это время она была с ним, смотрела на него, слушала его, и что-то там у них происходило такое, из-за чего она сейчас плакалась в жилетку незнакомому человеку....

...Все было как в повторном сне. Как шесть часов назад. Я бежал из зала в зал, из коридора в коридор, лавируя между стендами и витринами, среди статуй и макетов, похожих на бессмысленные механизмы, среди механизмов и аппаратов, похожих на уродливые статуи, только теперь все вокруг было залито ярким светом, и я был один, и ноги подо мной подкашивались, и я не боялся опоздать, потому что был уверен, что обязательно опоздаю.

Уже опоздал.

Уже.

Треснул выстрел. Негромкий сухой выстрел из «герцога». Я споткнулся на ровном месте. Все. Конец. Я побежал из последних сил. Впереди справа мелькнула между безобразными формами фигура в белом лабораторном халате. Гриша Серосовин по прозвищу Водолей. Тоже опоздал.

Треснули еще два выстрела, один за другим... «Лева. Вас убьют». – «Это не так просто сделать...» Мы ворвались в мастерскую Майи Тойвовны Глумовой одновременно – Гриша и я.

Лев Абалкин лежал посередине мастерской на спине, а Экселенц, огромный, сгорбленный, с пистолетом в отставленной руке, мелкими шажками осторожно приближался к нему, а с другой стороны, придерживаясь за край стола обеими руками, к Абалкину приближалась Глумова.

У Глумовой было неподвижное, совсем равнодушное лицо, а глаза ее были страшно и неестественно скошены к переносице.

Шафранная лысина и слегка обвисшая, обращенная ко мне щека Экселенца были покрыты крупными каплями пота.

Остро, кисло, противоестественно воняло пороховой гарью.

И стояла тишина.

Лев Абалкин был еще жив. Пальцы его правой руки бессильно и упрямо скребли по полу, словно пытались дотянуться до лежащего в сантиметре от них серого диска детонатора. Со знаком в виде то ли стилизованной буквы «Ж», то ли японского иероглифа «сандзю».

Я шагнул к Абалкину и опустился возле него на корточки. (Экселенц каркнул мне что-то предостерегающее.) Абалкин стеклянными глазами смотрел в потолок. Лицо его было покрыто давешними серыми пятнами, рот окровавлен. Я потрогал его за плечо. Окровавленный рот шевельнулся, и он проговорил:

– Стояли звери около двери...

– Лева, – позвал я.

– Стояли звери около двери, – повторил он настойчиво. – Стояли звери...

И тогда Майя Тойвовна Глумова закричала.

[Чеширский Кот]

Редьярд Киплинг

КАК КОТ ГУЛЯЛ, ГДЕ ЕМУ ВЗДУМАЕТСЯ

Сказка

Слушайте внимательно, милые мои! То, что я расскажу вам, случилось

давным-давно, когда человек еще не приручил животных и все они были дикими.

Собака была дикая, лошадь была дикая, корова была дикая, овца была дикая,

свинья была дикая, и эти дикие животные бродили по сырому дикому лесу. Но

самым диким из них был кот. Он гулял один, где ему вздумается, и место для

него не имело значения.

Разумеется, и человек тоже был диким, совсем диким. Он даже не пытался

усовершенствоваться, пока не встретил женщину, которая ему сказала, что ей

вовсе не нравится такая дикая жизнь. Она разыскала хорошую сухую пещеру, где

можно было поселиться, чтоб уж не ночевать под открытым небом на куче сырых

листьев. Пол пещеры она посыпала чистым песком, устроила очаг и развела на

нем огонь. Затем она завесила вход в пещеру сухой конской шкурой хвостом

вниз и сказала человеку:

- Вытирай ноги, голубчик, когда входишь. Мы заведем у себя порядок.

В тот день, милые мои, они ели мясо дикой овцы, зажаренное на горячих

каменьях и приправленное диким чесноком и диким перцем; дикую утку,

фаршированную диким рисом и дикими кореньями; мозговые кости дикого быка;

дикие вишни и дикие гранаты. Плотно пообедав, человек лег спать около огня и

чувствовал себя счастливым. Женщина еще сидела и расчесывала волосы. Потом

она взяла большую плоскую кость от бараньей лопатки и стала ее разглядывать.

Подбросив топлива в огонь, она принялась колдовать, и это было первое в мире

колдовство.

Все дикие животные вышли из сырого дикого леса и, собравшись в кучку,

издали поглядывали на огонь, недоумевая, что это за штука.

Дикая лошадь топнула своим диким копытом и сказала:

- О друзья мои и враги мои! Зачем мужчина и женщина зажгли такой яркий

свет в пещере, и не будет ли нам от этого беды?

Дикая собака потянула воздух своим диким носом и, почуяв запах жареной

баранины, сказала:

- Пойду-ка я посмотрю. Кажется, там что-то вкусное. Кот, пойдем со

мной!

- Нет! - ответил кот. - Я привык гулять один, где мне вздумается, и с

тобой не пойду.

- В таком случае нашей дружбе конец, - сказала дикая собака и

направилась к пещере.

Не успела она отойти на несколько шагов, как кот подумал:

"Мне ведь все равно, где гулять. Отчего бы мне тоже не пойти

посмотреть? А уйду я оттуда, когда мне вздумается".

Он неслышными шагами прокрался вслед за собакой и так притаился, что

мог все слышать.

Когда дикая собака добралась до входа в пещеру, то отодвинула мордой

сухую конскую шкуру и стала вдыхать чудный запах жареной баранины. Женщина,

разглядывавшая баранью лопатку, услышала, как она подошла, и тогда сказала

со смехом:

- Ага, вот первый. Что тебе нужно, дикий зверь из дикого леса?

Дикая собака ответила:

- О мой враг и жена моего врага, что это так вкусно пахнет в диком

лесу?

Женщина бросила дикой собаке жареную баранью кость и сказала:

- Дикий зверь из дикого леса, возьми и попробуй!

Дикая собака принялась грызть кость, которая оказалась вкуснее всего

того, что ей когда-либо приходилось есть. Покончив с костью, она сказала:

- О мой враг и жена моего врага, дай еще!

Женщина ответила:

- Дикий зверь из дикого леса, помогай моему мужу охотиться днем, а

ночью стереги пещеру, тогда я буду давать тебе сколько угодно костей.

- А, вот что! - сказал кот, подслушавший весь разговор. - Умная

женщина, спору нет, но я еще умнее.

Дикая собака вползла в пещеру, положила голову на колени женщине и

сказала:

- О мой друг и жена моего друга, я обещаю днем помогать твоему мужу на

охоте, а ночью стеречь пещеру.

"Ну и глупая же собака!" - сказал про себя кот, услышав такие речи.

Он ушел обратно в сырой дикий лес, помахивая своим диким хвостом и

гуляя по диким тропинкам, но никому ничего не сказал.

Проснувшись, мужчина спросил:

- Что здесь нужно дикой собаке?

{ Это пещера, в которой жил первобытный человек со своей женой. Пещера

была совсем недурна, и в ней было гораздо теплее, чем можно думать по виду.

У человека был челнок. Он привязан к колышку на берегу и погружен в воду для

того, чтобы дерево, из которого он сделан, разбухло. Поперек реки протянут

невод для ловли лососей. От самого берега до входа в пещеру лежат гладкие

чистенькие камни для того, чтобы мужчина и женщина не пачкали себе ноги в

песке, когда ходят по воду. Вдали на берегу вы видите черненькие штучки,

похожие на жуков, - это засохшие деревья из дикого леса, принесенные рекою.

Мужчина и женщина вытаскивали их из воды, сушили и резали на дрова. Я не

нарисовал конской шкуры у входа в пещеру, потому что женщина сняла ее, чтобы

вычистить. Черточки на песке между пещерой и рекой - это следы ног мужчины и

женщины.

Мужчина и женщина сидят в пещере и обедают. Когда у них появился

ребенок, они перебрались в другую, более удобную пещеру, потому что ребенок

подползал к реке и часто падал в воду, а собаке приходилось его оттуда

вытаскивать. }

Женщина ответила:

- Теперь это уже не дикая собака, а наш лучший друг. Она будет нашим

другом всегда, всегда, всегда. Возьми ее с собою, когда пойдешь на охоту.

На следующий день женщина нарезала несколько охапок свежей душистой

травы с пойменного луга и высушила ее у огня, так что она благоухала как

недавно скошенное сено. Потом она села у входа в пещеру, нарезала ремней из

конской шкуры и сплела недоуздок. Все время она смотрела на баранью лопатку

и колдовала. Это было второе в мире колдо- вство.

А в диком лесу все дикие звери недоумевали, что случилось с дикой

собакой. Наконец дикая лошадь топнула ногой и сказала:

- Пойду посмотрю, отчего не возвращается дикая собака. Кот, пойдем со

мной!

- Нет, - ответил кот. - Я гуляю один, где мне вздумается, и хожу, куда

сам захочу. Не пойду я с тобой.

Тем не менее он тихонько прокрался за дикой лошадью и так притаился,

чтобы не проронить ни слова.

Когда женщина услыхала топот дикой лошади, которая зацепилась своей

длинной гривой, то засмеялась и сказала:

- Вот и второй. Дикий зверь из дикого леса, что тебе нужно?

Дикая лошадь сказала:

- О мой враг и жена моего врага, где дикая собака?

Женщина опять засмеялась и, взглянув на баранью лопатку, сказала:

- Дикий зверь из дикого леса, ты сюда пришел не ради дикой собаки, а

ради этой сочной травы.

Дикая лошадь, спотыкаясь и цепляясь своей длинной гривой, призналась:

- Правда твоя. Дай мне травы.

Женщина сказала:

- Дикий зверь из дикого леса, нагни свою дикую голову и надень то, что

я тебе приготовила. Тогда ты будешь получать чудную траву три раза в день.

- А! - сказал кот, подслушавший весь разговор. - Умная женщина, спору

нет, а я все-таки умнее.

Дикая лошадь нагнула свою дикую голову, и женщина надела на нее

плетеный недоуздок. Тяжело переводя дух, дикая лошадь сказала:

- О моя госпожа и жена моего господина! Я буду тебе служить ради этой

чудной травы.

- Ага, вот что! - сказал кот, подслушавший весь разговор. - Ну и глупа

же лошадь.

Он вернулся назад в сырой дикий лес, помахивая своим диким хвостом и

гуляя по диким тропинкам, но никому ничего не сказал.

Когда мужчина и собака пришли с охоты, то мужчина спросил:

- Что здесь нужно дикой лошади?

Женщина ответила:

- Теперь это уж не дикая лошадь, а наш первый слуга. Она будет

перевозить нас с места на место всегда, всегда, всегда! Поезжай на ней

верхом, когда отправишься на охоту.

На другой день и дикая корова, задрав вверх свою дикую голову, чтобы не

зацепиться своими дикими рогами за дикие деревья, пошла к пещере. За нею

отправился кот и спрятался, как и в оба предыдущих раза. Все случилось так,

как и раньше. Дикая корова обещала женщине отдавать свое молоко в обмен на

чудную траву, а кот вернулся в сырой дикий лес, помахивая своим диким

хвостом и гуляя по диким тропинкам, как бывало и прежде, но никому ничего не

сказал. Когда человек, лошадь и собака возвратились домой с охоты и

предложили обычные вопросы, то женщина ответила:

- Теперь это уже не дикая корова, а наша кормилица. Она будет давать

нам теплое белое молоко всегда, всегда, всегда! И пока ты будешь ходить на

охоту с первым другом и первым слугой, я буду заботиться о ней.

На другой день кот притаился и высматривал, не пройдет ли еще

кто-нибудь из диких зверей к пещере, но никто не вышел из сырого дикого

леса, и кот один прогуливался в этой стороне. Он увидел, как женщина подоила

корову, видел, как горел огонек внутри пещеры, и чуял запах теплого белого

молока. Приблизившись, он спросил:

- О мой враг и жена моего врага! Куда девалась дикая корова?

Женщина засмеялась и сказала:

- Дикий зверь из дикого леса, ступай назад, откуда пришел. Я уже

заплела волосы и спрятала волшебную баранью лопатку. Нам в пещере больше не

нужно ни друзей, ни слуг.

Кот ответил:

- Я не друг и не слуга. Я кот, который гуляет один, где ему вздумается.

Теперь мне вздумалось прийти к вам в пещеру.

Женщина сказала:

- Отчего же ты не пришел в первый вечер с первым другом?

Кот очень рассердился и спросил:

- Разве дикая собака уже что-нибудь наговорила тебе про меня?

Женщина засмеялась и ответила:

- Ты гуляешь один, где тебе вздумается, и место для тебя не имеет

значения. Ты нам не друг и не слуга, как ты сам сказал. Ну и ступай, гуляй,

где знаешь.

{ Здесь изображен кот, который любил гулять один, где ему вздумается.

Он ходит по сырому дикому лесу, помахивая хвостом. На рисунке больше ничего

нет, кроме нескольких поганок, которые выросли потому, что лес был очень

сырой. То, что вы видите на ветках, не птицы, а мох. Он вырос потому, что в

лесу было очень сыро.

Под большой картинкой нарисована пещера, в которую мужчина и женщина

переселились после того, как у них появился ребенок. Они жили в пещере летом

и посеяли около нее пшеницу. Мужчина едет верхом на лошади, чтобы разыскать

корову и привести в пещеру, где ее будут доить. Он поднял руку и зовет

собаку, которая переплыла через речку, отыскивая кроликов.}

Кот прикинулся огорченным и сказал:

- Неужели я никогда не войду в пещеру? Неужели я никогда не буду

греться у огня? Неужели я никогда не буду пить теплого белого молока? Ты

очень умная и очень красивая женщина. Ты не должна быть жестокой даже к

коту.

Женщина сказала:

- Я знала, что я умна, но не знала, что я красива. Давай заключим

договор. Если я когда-нибудь хоть раз тебя похвалю, то ты можешь войти в

пещеру.

- А если два раза? - спросил кот.

- Вряд ли это случится, - ответила женщина.

- Но если я два раза тебя похвалю, то ты можешь греться в пещере.

- А если похвалишь три раза? - спросил кот.

- Вряд ли это случится, - ответила женщина. - Но если я три раза тебя

похвалю, то ты можешь три раза в день пить теплое белое молоко всегда,

всегда, всегда!

Кот выгнул спину и сказал:

- Пусть же шкура, завешивающая вход в пещеру, и очаг в глубине пещеры,

и крынки молока на очаге будут свидетелями того, что сказала жена моего

врага.

Он ушел обратно в сырой дикий лес, помахивая своим диким хвостом и

гуляя по диким тропинкам.

Вечером, когда мужчина, лошадь и собака вернулись с охоты, женщина не

рассказала им о своем договоре, так как опасалась, что они его не одобрят.

Кот до тех пор гулял в сыром диком лесу, пока женщина совершенно не

забыла про него. Только маленькая летучая мышь, свешивавшаяся головою вниз с

потолка пещеры, знала, где скрывается кот. Каждый вечер летучая мышь летала

к нему и рассказывала все новости. Однажды летучая мышь сообщила:

- В пещере появился маленький ребенок. Он совсем новенький, розовый,

пухленький. И женщина его очень любит.

- Ага! - сказал кот, навострив уши. - А что любит ребенок?

- Он любит все мягкое, пушистое, - ответила летучая мышь. - Он любит,

засыпая, держать в ручонках что-нибудь теплое. Он любит, чтоб с ним играли.

- Ага! - сказал кот, навострив уши. - Теперь наступило мое время.

Вечером кот прошел через сырой дикий лес и спрятался около пещеры. На

рассвете мужчина с собакой и лошадью отправился на охоту. Женщина была

занята стряпней, а ребенок все время кричал и отрывал ее от дела. Женщина

попробовала вынести его из пещеры. Она положила его на земле и, чтобы занять

его, дала ему горсть камешков. Однако ребенок не унимался.

Тогда кот вышел из засады и стал гладить ребенка по щеке своей

бархатной лапкой. Кот терся об его пухлые ножки и щекотал ему шейку хвостом.

Ребенок засмеялся. Женщина услышала его смех и улыбнулась. Маленькая летучая

мышь, прицепившаяся у входа в пещеру, сказала:

- О моя хозяйка, жена моего хозяина и мать сына моего хозяина! Дикий

зверь из дикого леса прекрасно играет с твоим ребенком.

- Спасибо этому дикому зверю, кто бы он ни был, - ответила женщина, не

отрываясь от работы. - Я сегодня очень занята, и он мне оказал большую

услугу.

В ту же минуту, в ту же секунду, милые мои, хлоп! - конская шкура,

повешенная хвостом вниз у входа в пещеру, с шумом упала, так как она была

свидетельницей договора между женщиной и котом. Пока женщина поднимала ее,

кот успел прошмыгнуть в пещеру.

- Вот и я, враг мой, жена моего врага и мать моего врага! - сказал кот.

- Ты меня похвалила, и теперь я могу сидеть в пещере всегда, всегда, всегда!

А все же я кот, который гуляет, где ему вздумается.

Женщина очень рассердилась, крепко стиснула губы, взяла свою прялку и

села прясть. А ребенок плакал, потому что кот ушел. Мать никак не могла его

успокоить. Он барахтался, дрыгал ножками и весь посинел от крика.

- О мой враг, жена моего врага и мать моего врага! - сказал кот. -

Возьми пасму своей пряжи, привяжи ее к веретену и потащи по полу. Я покажу

тебе колдовство, от которого твой ребенок засмеется так же громко, как

теперь плачет.

- Я это сделаю потому, что уж не знаю, как унять ребенка, - сказала

женщина, - но тебя-то я, конечно, не поблагодарю.

Она привязала нитку к маленькому глиняному веретену и потащила его по

полу, а кот бежал за ним, подбрасывая его лапками, кувыркался, закидывал

его на спину, ложился на него, делал вид, что потерял его, и потом опять

ловил его, пока ребенок не стал хохотать так же громко, как прежде плакал.

Он пополз за котом и катался с ним по пещере, а когда устал, то задремал,

обхватив кота ручонками.

- Теперь, - сказал кот, - я спою ребенку песенку, чтоб он спал

часок-другой.

И он стал мурлыкать тихо и громко, громко и тихо, пока ребенок не уснул

крепким сном. Женщина, улыбаясь, смотрела на них обоих и наконец сказала:

- Вот так прелесть. Да ты молодец, кот!

В ту же минуту, в ту же секунду, милые мои, пуфф! - дым от очага стал

клубиться по пещере, так как он был свидетелем договора между женщиной и

котом. Когда дым рассеялся, то оказалось, что кот с удобством расположился у

огня.

- Вот и я, враг мой, жена моего врага и мать моего врага! Ты во второй

раз похвалила меня. Теперь я могу греться у огня в пещере всегда, всегда,

всегда! А все-таки я кот, который гуляет, где ему вздумается.

Женщина очень-очень рассердилась, распустила волосы, подбросила топлива

в огонь, достала широкую кость от бараньей лопатки и стала колдовать,

чтобы как-нибудь не похвалить кота в третий раз. Это было колдовство без

пения, милые мои, молчаливое колдовство. Мало-помалу в пещере наступила

такая тишина, что маленькая мышка решилась выползти из своей норки в углу и

пробежать по полу.

- О мой враг, жена моего врага и мать моего врага! Неужели ты своим

колдовством вызвала эту мышку? - спросил кот.

- Конечно нет. Ай-ай-ай! - воскликнула женщина, роняя кость и поспешно

заплетая косы, чтобы мышь как-нибудь не взбежала по ним.

- А что, если я съем мышь? - сказал кот, внимательно наблюдавший за

нею. - Мне от этого не будет вреда?

- Нет, - ответила женщина, заплетая косу. - Ешь скорее. Я тебе буду

очень благодарна.

Кот одним прыжком поймал мышь, и женщина сказала:

- Тысячу раз благодарю тебя. Даже наш первый друг не так проворен,

чтобы ловить мышей. Вероятно, ты очень умен.

В ту же минуту, в ту же секунду, милые мои, трах! - крынка молока,

стоявшая на очаге, раскололась пополам, так как она была свидетельницей

договора между женщиной и котом. Когда женщина вскочила со скамейки, на

которой сидела, кот уже лакал теплое белое молоко, оставшееся в одном из

черепков.

- Вот и я, враг мой, жена моего врага и мать моего врага! - сказал кот.

- Ты три раза похвалила меня. Теперь я могу три раза в день пить теплое

белое молоко всегда, всегда, всегда! А все-таки я кот, который гуляет, где

ему вздумается.

Женщина засмеялась и поставила перед котом чашку теплого белого молока.

При этом она сказала:

- О кот, ты умен, как человек, но все-таки помни, что договор ты

заключал только со мной, и я не знаю, как к нему отнесутся мужчина и собака,

когда возвратятся домой.

- А мне что за дело? - сказал кот. - Раз я могу сидеть в пещере у огня

и трижды в день получать теплое белое молоко, то мне совершенно безразлично,

что скажут мужчина или собака.

Вечером, когда мужчина и собака возвратились в пещеру, женщина

рассказала им о своем договоре, а кот, сидя у огня, ухмылялся. Мужчина

сказал:

- Прекрасно, но он не заключал договора со мною и с другими людьми,

которые будут жить после меня.

Затем человек снял свои кожаные сапоги, положил свой каменный топорик,

принес полено и секиру (всего пять предметов) и, разместив их в один ряд,

сказал:

- Теперь мы заключим с тобою договор. Если ты не будешь ловить мышей в

пещере всегда, всегда, всегда, то я буду бросать в тебя эти пять предметов,

как только тебя завижу. То же самое будут делать все мужчины после меня.

- Ах! - воскликнула женщина. - Какой умный этот кот, но мой муж

все-таки умнее.

Кот осмотрел все пять предметов (они выглядели довольно опасными) и

сказал:

- Я буду ловить мышей в пещере всегда, всегда, всегда! А все-таки я

кот, который гуляет, где ему вздумается.

- Только не тогда, когда я близко, - возразил человек. - Если б ты не

сказал последних слов, то я убрал бы эти вещи навсегда, навсегда, навсегда!

А теперь я буду бросать в тебя сапоги и топорик (всего три предмета), как

только встречусь с тобой. И так будут делать все мужчины после меня.

Затем собака сказала:

- Постой! Ты еще не заключал договора со мною и со всеми собаками,

которые будут жить после меня.

Оскалив зубы, она продолжала:

- Если ты не будешь ласков с ребенком, пока я в пещере, всегда, всегда,

всегда, то я буду гоняться за тобою и поймаю тебя, а когда поймаю - укушу. И

так будут делать все собаки после меня.

- Ах! - воскликнула женщина. - Какой умный этот кот, но собака умнее

его.

Кот сосчитал зубы собаки (они выглядели очень острыми) и сказал:

- Я буду ласков с ребенком всегда, всегда, всегда, если он не будет

слишком сильно тянуть меня за хвост. А все-таки я кот, который гуляет, где

ему вздумается.

- Только не тогда, когда я близко, - возразила собака. - Если б ты не

сказал последних слов, то я закрыла бы свою пасть навсегда, навсегда,

навсегда, а теперь я буду загонять тебя на дерево, как только встречусь с

тобою. И так будут делать все собаки после меня.

Человек бросил в кота свои сапоги и каменный топорик (всего три

предмета), и кот выбежал из пещеры, а собака загнала его на дерево. С того

дня и поныне, милые мои, из пяти мужчин трое всегда бросают в кота что

попадется под руку и все собаки загоняют его на дерево. Он ловит мышей

и ласково обращается с детьми, если они не слишком сильно тянут его

за хвост. Но исполнив свои обязанности, в свободное время, особенно когда настают

лунные ночи, кот уходит и гуляет один, где ему вздумается.

Он лазит по влажным диким деревьям или по влажным диким крышам,

а не то отправляется в сырой дикий лес и, помахивая своим диким хвостом,

бродит по диким тропинкам. ...

[В.К.]

Доброго времени суток всем!

Сейчас уже достаточно поздно, но я знаю, что в эту тему заходят и ночью.

Возможно и сегодня.

Поэтому, - в первую очередь, для тех, кто сейчас не спит, - вот эта книга.

Очень рекомендую, но с одним "но".

По сути дела, - первый раз за все время существования этой темы я вывешиваваю книгу, которую сам еще не прочел. Точнее, - не стал читать сразу. Предпочту в течение длительного времени...кусками...постепенно. Вдумчиво.

Скажем так, книга очень...насыщенная.

Чувствительным натурам, или как сейчас принято говорить, ЭМО-личностям, вообще бы рекомендовал читать с осторожностью.

Сложные сюжетные линии, очень красивая эротика, глубокая чувственность, великолепный стиль и язык (тут еще велика заслуга переводчика), прекрасно переданное ощущение всей громадности нашего маленького мира, - все в одном флаконе...

Ниже, Вашему вниманию, - несколько маленьких отрывков из тех 20 с небольшим страниц, которые я пока прочел.

Саму книгу Вы сможете скачать ниже.

Януш Вишневский(С)

Одиночество в Сети

Оригинал: Janusz Wisniewski, ”Samotnosc w sieci”

Перевод: (С)Леонид Цывьян

Из всего, что вечно, самый краткий срок у любви.

@1

Отрывки

"...День рождения в полночь на вокзале Берлин Лихтенберг. Абсурдней ничего быть не может. Уж не оказался ли он тут с какой нибудь миссией? Это место могло бы быть декорацией фильма, но обязательно черно белого, о бессмысленности, серости и мучительности жизни. Он ничуть не сомневался, что Воячек здесь и в такую минуту написал бы свое самое мрачное стихотворение.

День рождения. А как он родился? Как это было? И очень ли ей было больно? Что она думала, когда ей было так больно? Он ни разу не спросил ее. Почему не спросил? Ведь это было так просто: «Мама, а тебе очень было больно, когда ты меня рожала?»

Сейчас он хотел бы это знать, но тогда, когда она была жива, ему ни разу не пришло в голову спросить.

А сейчас ее нет. И других тоже. Все те, кто для него был дороже всего, кого он любил, умерли. Родители, Наталья… У него никого нет. Никого, кто был для него необходим. Остались только проекты, конференции, сроки, деньги да порой признание. А кто вообще помнит, что у него сегодня день рождения? Для кого это имеет хоть мало мальское значение? Кто это заметит? Да существует ли кто то, кто подумает о нем сегодня? И тут то подступили слезы, которые он не смог сдержать.

Вдруг он почувствовал, что кто то его толкает.

– Приятель, выпьешь со мной глоток пива? Последний глоток. Выпьешь? – услышал он хриплый голос.

Он поднял голову. С исхудалого, заросшего, покрытого струпьями лица на него умоляюще смотрели глубоко запавшие, налитые кровью, испуганные глаза. В вытянутой дрожащей руке сидящего рядом обладателя этих глаз была банка пива. И вдруг нежданный сосед увидел в его глазах слезы.

– Послушай, приятель, я не хотел тебе мешать. Нет, правда, не хотел. Я тоже не люблю, когда кто нибудь лезет ко мне, когда я плачу. Плакать надо, когда никто не мешает. Только тогда от этого получаешь радость.

Но владелец компьютера не позволил ему уйти, схватив за куртку. Он взял у него банку и сказал:

– Ты мне не мешаешь. Ты даже не представляешь себе, как мне хочется с тобой напиться. Несколько минут назад начался мой день рождения. Не уходи. Меня зовут Якуб.

И неожиданно Якуб сделал то, что в этот момент представлялось ему самым естественным и чему он не мог противиться. Он обнял подсевшего к нему мужчину и прижал к себе. Положил голову на плечо в драной синтетической куртке. Они оба замерли на краткий миг, чувствуя, что между ними совершается нечто важное и высокое. И тут тишину нарушил поезд, с грохотом промчавшийся мимо скамейки, на которой они сидели, приникнув друг к другу. Якуб сжался, как испуганный ребенок, прильнул к соседу и что то произнес, но слова его заглушил стук колес проносящегося поезда. Уже через миг он ощутил стыд. Второй, видимо, тоже ощутил что то подобное, так как вдруг резко отпрянул, молча встал и пошел в сторону входа в туннель. Возле одной из металлических урн он остановился, достал из пластикового мешка листок бумаги, смял и выбросил. Через минуту он исчез в туннеле.

– С днем рождения, Якуб! – громко произнес сидящий, выпив последний глоток пива из банки, оставленной ушедшим возле компьютера.

То была всего лишь минутная слабость. Приступ сердечной аритмии, который уже прошел. Он полез в сумку за сотовым телефоном. Достал берлинскую газету, купленную утром, нашел номер службы такси. Набрал его. Уложил ноутбук и, волоча за собой чемодан, колесики которого с шумом подскакивали на выбоинах платформы, зашагал к туннелю, ведущему в кассовый зал и к выходу в город.

Как это?.. Как он сказал?.. «Плакать надо, когда никто не мешает. Только тогда от этого получаешь радость»...

...Теперь, когда проект продлили на следующий год, у нее будет возможность встречаться с бельгийцем гораздо чаще. Он ей нравился. Она думала об этом, глядя на него, пока он заказывал очередной напиток. А когда бармен подал им бокалы с налитым в них чем то, имеющим необыкновенный пастельный цвет и экзотическое французское название, бельгиец придвинулся лицом к ее лицу.

– Уже давно я не начинал воскресенья с таким очаровательным существом. Только что пробило полночь. Уже тридцатое апреля, – сказал он, после чего легонько дотронулся своим бокалом, словно чокаясь, до ее руки, а губами нежно прикоснулся к ее волосам.

Это было как электрический удар. Уже давно она не ощущала такого любопытства, что же произойдет дальше. Должна ли она позволять ему прикасаться губами к своим волосам? Имеет ли она право испытывать подобное любопытство? Что бы ей хотелось, чтобы произошло дальше? У нее есть красивый муж, объект зависти всех ее сотрудниц. Как далеко она может пойти, чтобы ощутить нечто большее, нежели этот давно забытый трепет, когда мужчина вновь и вновь целует твои волосы и закрывает при этом глаза? Муж давно уже не целовал ее волосы и вообще он… такой чудовищно предсказуемый.

Последнее время она очень часто думала об этом. И обычно с тревогой. Нет, не то чтобы все стало обыденным. Вовсе не так. Но исчезла та движущая сила. Развеялась где то в будничности. Все остыло. Разогревалось только иногда, на минутку. В первую ночь по возвращении его или ее из дальней поездки, после слез и ссоры, которую они решали закончить в постели, после выпитого или каких нибудь благовонных листьев, которые жгли на приемах, в отпуске на чужих кроватях, на чужом полу, в чужих стенах или в чужих машинах.

Это было постоянно. Лучше сказать, бывало. Но без былого неистовства. Без той мистической тантры, что была вначале. Без той ненасытности. Того голода, который приводил к тому, что стоило только подумать об этом, и кровь тут же, как ошалелая, с шумом отливала вниз, и мгновенно ты уже мокренькая. Нет! Такого не было уже давно. Ни после вина, ни после листьев, ни на паркинге у автострады, куда он свернул, потому что, когда они возвращались с какого то приема, она, несмотря на то что вел он очень быстро, вдруг нырнула головой под его руки, державшие руль – почему то так подействовала на нее музыка, передававшаяся по радио, – и стала расстегивать ремень у него на брюках.

Наверное, причина в доступности. Все было на расстоянии вытянутой руки. Ни ради чего не надо было стараться. Они уже знали друг у друга каждый волосок, каждый возможный запах, каждый возможный вкус кожи, и влажной, и сухой. Знали все тайные уголки тел, слышали все вздохи, предвидели все реакции и давно уже поверили всем признаниям. Некоторые из них время от времени повторялись. Однако уже не производили впечатления. Они просто входили в сценарий.

Последнее время ей казалось, что секс с нею для мужа был чем то вроде – как ей вообще могло прийти такое в голову? – католической мессы. Достаточно прийти в костел, ни о чем не думая, а потом неделю можно жить спокойно.

Может, так у всех? Возможно ли неутолимо желать того, кого знаешь уже несколько лет, кого видел, когда он кричит, блюет, храпит, мочится, не смывает после себя в клозете.

А может, это не так уж и важно? Может, необходимо только вначале? Может, хотеть лечь с кем то в постель не самое важное, может, куда важней проснуться вместе утром и приготовить друг другу чай?

– Я сделал что нибудь не то? – Голос Жана вырвал ее из раздумий.

– Еще не знаю, – отвечала она с принужденным смешком. – Прошу прощения, я на минутку вас покину. Скоро вернусь.

В туалете она достала из сумочки губную помаду. Глядясь в зеркало, сказала сама себе:

– Завтра тебя ждет длинная дорога. И стала подкрашивать губы.

– У тебя между прочим есть муж, – добавила она, грозя пальцем своему отражению.

Она вышла из туалета. Проходя мимо портье, услышала, как какой то мужчина, стоящий к ней спиной, по буквам сообщает свое имя:

– Я к у б…

Из сумочки она вынула свою визитную карточку, обратной, пустой стороной сильно прижала к губам, блестящим от свеженаложенной помады. Положила карточку около своего бокала с недопитым пастельного цвета напитком и сказала:

– Спокойной ночи....

...Он подключил телефон к компьютеру и запустил программу электронной почты. Медленно прошел всю процедуру идентификации. Модем в сотовом телефоне, пожалуй, самый медленный из всех, что существуют. Он часто задумывался, почему так. Ладно, он займется выяснением этого, когда вернется в Мюнхен.

В его почтовом ящике в компьютере мюнхенского института был только один e mail. В обратном адресе были данные какого то банка в Англии.

Опять какая нибудь реклама, подумал он.

Он хотел сразу же нажать delete, но его внимание привлекла первая часть адреса: Jennifer@. В его воспоминаниях имя это звучало, как музыка. И он решил прочесть послание.

Камберли, Суррей, Англия, 29 апреля

Ты ведь J. L, правда???!!!

Так следует из твоей веб странички. Я проторчала на ней все сегодняшнее утро в своем кабинете в банке. Вместо того чтобы войти на страницу лондонской биржи и работать, за что мне, кстати сказать, неплохо платят, я слово за словом читала твою страницу. А потом взяла такси и поехала в центр Камберли в книжный магазин купить польско английский словарь. Я выбрала самый большой, какой был. Мне хотелось понять и те фрагменты, которые на странице опубликованы по польски. Всего я, разумеется, не поняла, но уловила атмосферу. Такую атмосферу умел создавать только L J., а значит, это несомненно ты.

После работы я пошла в мой любимый бар «Клуб 54» около вокзала и напилась. Я уже четыре дня голодаю, так как два раза в год «очищаюсь», голодая по неделе. Знаешь ли ты, что если выдержишь первые три дня полного голодания, то входишь в состояние своеобразного транса? Твоему организму ничего не нужно переваривать. Только тогда ты понимаешь, что крадет у тебя процесс пищеварения. У тебя внезапно появляется бездна энергии. Живешь, как под хмельком. Ты ощущаешь в себе творческие силы, возбуждение, все чувства невероятно усиливаются и обостряются. Твоя восприимчивость подобна сухой губке, готовой всосать все, что окажется поблизости. В такие периоды сочиняют прекрасные стихи, придумывают неслыханно революционные научные теории, ваяют или пишут провокаторские или авангардные произведения, а также с небывалым успехом делают покупки на бирже. Вот это я могу с полной уверенностью подтвердить. Кроме того, Бах во время «голодовки» такой… такой… Короче, такой, как будто его играет сам Моцарт.

Но подобное состояние достигается, только если продержишься «в муках» первые два или три дня. Эти два или три дня – непрестанная борьба с голодом. Я даже ночью просыпаюсь от голода. Но я прошла через все это и сегодня утром начала ощущать возбуждение «непереваривания». И в этом состоянии возбуждения наткнулась на твою интернет страницу. Лучший момент просто придумать невозможно.

И все остальное стало совершенно неважно.

В сущности, голодания я не прерывала. В этом баре я ведь ничего не ела. Только пила. Главным образом, за воспоминания. Не пей никогда – даже если это «кровавая Мери» такая же отменная, какую делают в «Клубе 54» и у тебя будут самые замечательные воспоминания – на четвертый день голодовки. Съешь что нибудь перед этим. Потом я вернулась домой и написала этот e mail. Он словно страница из дневника изголодавшейся (3 дня без пищи), пьяной (2 «кровавых Мери» и 4 «Гиннеса») женщины с прошлым (12 лет биографии).

Потому прошу, отнесись к нему со всей серьезностью.

Предскриптум: «Остров» в этом тексте – на случай, если ты забыл, – это мой родной остров Уайт. Маленькое пятнышко на карте между Англией и Францией в проливе Ла Манш. Я там родилась.

Дорогой J.L!

Знаешь ли ты, что письмо это я писала минимум тысячу раз?

Писала мысленно, писала на песке пляжа, писала на самой лучшей бумаге, какую только можно купить в Соединенном Королевстве, писала авторучкой у себя на бедре. Писала на конвертах пластинок с музыкой Шопена.

Я столько раз писала его…

Но так и не отослала. За последние 12 лет – потому что все это было ровно двенадцать лет назад – я не отослала по меньшей мере тысячу писем ЕМУ.

Потому что это письмо вовсе не тебе. Это письмо Эл. Дж. Я просто переставила инициалы и назвала ( Элджот.

Ты на самом деле J.L., но его ты знаешь. Знаешь, наверно, так, как не знает никто другой. Обещай, что перескажешь ему то, что я написала. Перескажешь?

Ведь Элджот должен был быть, как антракт между первым и вторым действием оперы. Я во время этого антракта пью самое лучшее шампанское, какое только есть в баре. Ну а если у меня для этого нет возможностей, я остаюсь дома и слушаю пластинки. И он должен был быть таким вот шампанским. Только в антракте. Должен был ударять в голову. Должен был порадовать вкус и вызвать легкий хмель на второе действие. Чтобы музыка стала еще прекрасней.

Элджот таким и был. Как самое лучшее и самое дорогое шампанское в баре. Он ошеломил меня. Потом следовал еще один перерыв. А потом спектакль кончался. И шампанское тоже. Но так не случилось. Впервые в жизни из всей оперы я лучше всего запомнила перерыв между первым и вторым действиями. Перерыв этот по настоящему так никогда и не кончился. Я поняла это сегодня днем в том клубе. Главным образом благодаря чувствам, обостренным четырьмя днями голодания и четвертому бокалу «Гиннеса».

Я провела с ним 88 дней и 16 часов моей жизни. Ни у одного мужчины не было так мало времени, и ни один не дал мне так много. Один пробыл со мной 6 месяцев, и не сумел дать мне того, что у меня было с Элджотом уже после б часов. Я продолжала быть с этим человеком, так как считала, что его «шесть часов» еще наступят. Я ждала. Но они так и не наступили. Как то во время очередной бессмысленной ссоры он закричал:

– Ну и что такого дал тебе этот чертов поляк, от которого у тебя не осталось ничего? Даже его чертовой фотографии нет. – А когда он торжествующе изрек: – Да имел ли он представление о том, что такое фотоаппарат? – я выставила его полупустой чемодан, с которым он переехал ко мне, за дверь.

Так что же дал мне этот «чертов поляк»? Что?

Например, дал мне оптимизм. Он никогда не говорил про печаль, хотя я знала, что он пережил бесконечно печальные времена. Он заражал оптимизмом. Дождь для него был всего лишь коротким промежутком перед появлением солнца. Всякий, кто жил в Дублине, поймет, что подобный образ мыслей – пример сверхоптимизма. Это при нем я открыла, что носить можно не только черное. При нем я поверила, что мой отец любит мою мать, только не может проявить это. Даже моя мать никогда не верила в это. Ее психотерапевт тоже.

Например, он подарил мне такое чувство, когда кажется, что через минуту ты сойдешь с ума от желания. И при этом ты знаешь, что желание твое исполнится. Он умел рассказать мне сказку о каждом кусочке моего тела. И не было такого места, которого он не коснулся бы или не изведал его вкус. Будь у него время, он перецеловал бы каждой волосок у меня на голове. Все по очереди. При нем мне всегда хотелось раздеться еще больше. У меня было ощущение, что я почувствовала бы, наверное, себя еще более обнаженной, если бы мой гинеколог вынул у меня спираль.

Он никогда не искал эрогенных зон на моем теле. Он считал, что женщина является эрогенной зоной вся в целостности, а в этой целостности самый эрогенный участок – мозг. Элджот слышал о пресловутой G точке в женском влагалище, но он ее искал в моем мозгу. И практически всегда находил.

Я дошла с ним до конца каждой дороги. Он приводил меня в такие чудесно грешные места. Некоторые из них сейчас для меня святыни. Иногда, когда мы любили друг друга, слушая оперы или Бетховена, мне казалось, что невозможно быть еще нежней. Как будто у него были два сердца вместо двух легких. А может, так оно и было…

Так, например, он подарил мне маленькую красную резиновую грелку в форме сердца. Размером чуть больше ладони. Милый. В Дублине только он один мог придумать что либо подобное. Потому что только он обращал внимание на такие вещи. Он знал, что у меня страшный предменструальный период, предшествующий еще худшим дням, и что тогда я становлюсь несправедливой, жестокой ведьмой, которой все мешает. Даже то, что восток находится на востоке, а запад на западе. Однажды он поехал на другой конец Дублина и купил эту грелку. В ту ночь, когда у меня безумно болело, он встал, наполнил грелку горячей водой и положил мне на живот. Но сперва поцеловал мне это место. Сантиметр за сантиметром. Медленно, осторожно и невероятно нежно. Потом положил мне эту грелку. И когда я восхищенная, смотрела на это маленькое чудо, он принялся целовать и сосать пальцы моих ног. Сперва на одной ноге, потом на другой. Он все время смотрел мне в глаза и целовал. Хоть у тебя и не бывает предменструальных периодов, ты все равно ведь способен представить, как это чудесно. К сожалению, я пережила с ним всего лишь три таких периода.

А еще, например, он подарил мне детскую любознательность. Он спрашивал обо всем. Точь в точь как ребенок, имеющий право задавать вопросы. Он хотел знать. И научил меня, что «не знать» – это значит «жить в опасности». Он интересовался всем. Все обсуждал, все подвергал сомнению и склонен был поверить всему, как только удавалось убедить его фактами. Помню, как однажды он шокировал меня вопросом:

– Как ты думаешь, Эйнштейн онанировал?

Он научил меня, что следует покоряться своим желаниям, как только они приходят, и ничего не откладывать на потом. Так во время приема в огромном доме какого то жутко важного профессора генетики в процессе нуднейшей научной дискуссии о «генетической обусловленности сексуальности млекопитающих» он вдруг встал, подошел ко мне, наклонился – все умолкли, глядя на нас, – и прошептал:

– На втором этаже дома есть ванная, какой ты в жизни не видела. Глядя на тебя, я не могу сосредоточиться на дискуссии о сексуальности. Пойдем скорей в эту ванную. – И добавил: – Как ты думаешь, это генетическая обусловленность?

Я послушно встала, и мы пошли наверх. Молча он поставил меня к зеркальной дверце шкафа, спустил брюки, раздвинул мне ноги, и… И «генетически обусловленная сексуальность млекопитающих» обрела совершенно иное чудное значение. Когда через несколько минут мы вернулись и сели на свои места, на миг воцарилась тишина. Женщины пытливо смотрели на меня. Мужчины закурили сигары.

Еще он, например, подарил мне ощущение, что я для него самая главная женщина. И все, что я делаю, для него имеет значение. Каждое утро, даже если мы спали вместе, он, здороваясь со мной, целовал мне руку. Открывал глаза, вытаскивал мою руку из под одеяла и целовал. И говорил при этом: «Дзень добры». Всегда по польски. Как в первый день, когда нас представили друг другу.

Иногда, случалось, он просыпался ночью, «пораженный какой нибудь идеей» – так он это называл, – тихонько вылезал из постели и шел заниматься своей генетикой. Под утро возвращался, залезал под одеяло, чтобы поцеловать мне руку и сказать «дзень добры». Он наивно думал, что я не замечала его уходов. А я даже наносекунды, проведенные без него, замечала.

Он мог прибежать в институт, где у меня были занятия, и сказать, что опоздает на ужин на десять минут и чтобы я не беспокоилась. Понимаешь, невероятно долгие десять минут…

Он подарил мне, например, за эти 88 дней и 16 часов больше пятидесяти пурпурных роз. Потому что я больше всего люблю пурпурные розы. Последнюю он подарил мне в тот последний шестнадцатый час. В аэропорту в Дублине перед самым отлетом. Знаешь ли ты, что, когда я возвращалась из аэропорта, мне казалось, что эта роза самое главное, что мне кто либо когда либо дал за всю мою жизнь?

Он был моим любовником и одновременно лучшей подругой. Нечто подобное случается только в фильмах и причем только тех, которые снимают в Калифорнии. А со мной случилось в действительности в дождливом Дублине. Он давал мне все и ничего не хотел взамен. Совершенно ничего. Никаких обещаний, никаких клятв, никаких обетов, что «только он и никогда никто другой». Попросту ничего. Это был его единственный ужасный недостаток. Не может быть для женщины большей муки, чем мужчина, который так добр, так верен, так любит, такой неповторимый и который не ждет никаких клятв. Он просто существует и дает ей уверенность, что так будет вечно. Вот только боишься, что вечность эта – без всяких стандартных обетов – будет короткой.

Моя вечность длилась 88 дней и 16 часов.

С 17 часа 89 дня я начала ждать его. Уже там, в аэропорту. От дверей терминала он отъехал в автобусе. Медленно поднялся по трапу, ведущему в самолет, и на самом верху у самолетной двери повернулся к смотровой террасе, на которой стояла я – он знал, что я там стою, –и прижал правую руку слева к груди. Так он стоял несколько секунд и смотрел в мою сторону. Потом исчез в самолете.

Больше я его не видела.

Первые три дня голодания ничто в сравнении с тем, что я пережила в первые три месяца после его отъезда. Он не написал. Не позвонил. Я знала, что самолет долетел до Варшавы, потому что после недельного его молчания позвонила в лондонское бюро ЛОТ, чтобы увериться, что ничего страшного не произошло.

Он просто прижал руку к сердцу и исчез из моей жизни.

Я страдала, как ребенок, которого отдали на неделю в приют, а потом забыли взять. Я тосковала. Невероятно. Я любила его и потому не могла желать ему плохого и оттого еще больше страдала. Через некоторое время в отместку я перестала слушать Шопена. Потом – в отместку – выбросила пластинки со всеми операми, которые мы слушали вместе. Потом – в отместку – возненавидела всех поляков. Кроме одного. Его. Потому что на самом деле я не способна мстить.

Потом мой отец бросил мою мать. Мне пришлось на полгода прервать учебу и из Дублина вернуться на Остров, чтобы помочь ей. Но больше всего это помогло мне самой. На Острове все просто. Остров возвращает вещам истинные их пропорции. Когда идешь на береговой обрыв, который был тут уже 8 тысяч лет назад, то многие вещи, которые людям кажутся безмерно важными, утрачивают значение.

Спустя полгода после его отъезда, уже перед Рождеством, мне на Остров прислали пачку писем, пришедших на мое имя в Дублин. Среди них я нашла письмецо от Элджота. Единственное за все эти 12 лет. На безвкусной почтовой бумаге какого то отеля в Сан Диего он написал:

Единственное, что я мог сделать, чтобы пережить разлуку, это полностью исчезнуть из твоей жизни. Ты была бы несчастлива здесь со мной. Я не был бы счастлив там. Мы с тобой из разделенного мира. Я даже не прошу, чтобы ты меня простила. То, что я сделал, простить нельзя. Можно только забыть.

Забудь. Якуб.

P. S. В Варшаве, когда у меня есть время, я обязательно еду в Желязову Волю. Приезжаю туда, сажусь на скамейку в саду дома Шопена и слушаю музыку. Иногда плачу.

Я не забыла. Но письмо это мне помогло. Хоть я и не согласилась, но хотя бы узнала, как он справился с тем, что было между нами. Это было самое эгоистическое решение из всех известных мне, но я хотя бы узнала, что он что то решил. У меня было хотя бы это его «иногда плачу». Женщины живут воспоминаниями. Мужчины тем, что они забыли.

Я вернулась в Дублин, закончила институт. Потом отец решил, что я буду вести дела нашей семейной фирмы на Острове. Я выдержала год. Я убедилась, что мой отец –человек с нулевым коэффициентом эмоциональной интеллигентности. Его высокий IQ тут ничего изменить не мог. Чтобы окончательно не возненавидеть его, я решила бежать с Острова.

Я уехала в Лондон. Защитила докторскую по экономике в колледже Куинз Мери, научилась играть на фортепьяно, ходила на балет, нашла работу на бирже, слушала оперы. Но уже никогда не было такого антракта, который оказался бы важней спектакля. И такого шампанского тоже.

Потом пошли мужчины без всякого смысла. И чем больше их было, тем меньше мне хотелось сближаться с каждым последующим. Дошло даже до того, что порой, когда мы лежали в постели и мужчина целовал меня «там внизу», я «там наверху» все равно чувствовала себя одинокой. Потому что они лишь механически касались меня эпидермой своих губ или языка. А Элджот… Элджот меня попросту «съедал». С такой же жадностью, с какой съедают первую клубнику. И иногда опускал ее в шампанское.

Я так и не сумела полюбить ни одного из этих мужчин, у которых на губах была только эпидерма.

После двух лет пребывания в Лондоне я обратила внимание, что у меня совсем нет подруг, а большинство моих друзей гомосексуалисты. Если не брать в расчет их несколько отличную ориентацию, они часто оказываются по настоящему мужчинами. Мне повезло встретить лучших из них. Тонких, деликатных, слушающих то, что ты им говоришь. Им не надо притворяться. И если они платят за твой ужин, то вовсе не для того, чтобы тем самым обеспечить себе право стянуть с тебя трусики. Ну а то, что в ушах они носят сережки…

Это же просто гениально – как говорит одна из моих сотрудниц в банке, – по крайней мере есть гарантия, что человек знает, что такое боль, и понимает толк в бижутерии.

Потом ушла из жизни мама. Никто не знает, как это произошло. Она плыла на пароме с Острова в Кале и упала за борт. Тело ее так и не нашли. Зато в ее спальне в шкатулке нашли завещание, написанное буквально за неделю до смерти, и обручальное кольцо, перепиленное пилкой для металла пополам.

Первое время горе мое было так огромно, что я не могла по утрам заставить себя встать. У меня была эндогенная депрессия. Тогда мне больше всего помог прозак. Маленькая бело зеленая таблетка с чем то магическим внутри. Помню, как Элджот пытался объяснить мне магию действия прозака. Он говорил, что это как карточный фокус. Картами были какие то нейропередатчики на синапсы. До конца я так и не поняла. Но знаю, что он действует. Мой психиатр тоже знал это.

А знаешь ли ты, что в депрессии люди чаще всего совершают самоубийство, когда прозак начинает действовать и они уже находятся на дороге к выздоровлению? В разгар депрессии ты совершенно вялый и тебе неохота даже перерезать себе вены. Ты ходишь или лежишь, будто в схватывающемся бетоне. А вот когда прозак начинает действовать, у тебя появляется достаточно сил, чтобы раздобыть бритву и пойти в ванную. Потому те, кто находится на самом дне депрессии, должны принимать прозак в клинике, а безопасней всего, если их еще привязывают ремнями к кровати. Это чтобы они не могли пойти в одиночку в ванную. Однако они вполне способны обмануть бдительность санитаров и пробраться на крышу здания клиники.

После прозака мой психиатр объявил мне, что я должна «произвести практическую ретроспекцию» и поехать в Польшу. Этакий психоаналитический эксперимент, чтобы сократить лежание на диване.

Это было в мае. Я приехала в воскресенье. У меня был подробный план «практической ретроспекции» на все 7 дней: Варшава, Желязова Воля, Краков, Освенцим. Но это был всего лишь план. В Варшаве я почти все время провела в отеле недалеко от памятника, возле которого постоянно стоят часовые. Каждое утро после завтрака я заказывала такси и ехала в Желязову Волю. Там сидела на скамейке возле дома и слушала Шопена.

Иногда не плакала.

В Желязовой Воле я бывала ежедневно. За исключением четверга. В четверг, когда я, как обычно, ехала туда в такси, по радио произнесли его фамилию. Я велела таксисту развернуться и ехать во Вроцлав.

В деканате целый час искали кого нибудь, кто говорит по английски. А когда нашли, какая то милая женщина сказала мне, что Элджот уехал в Германию и вряд ли вернется, потому что «нужно быть полным идиотом, чтобы вернуться сюда».

Как он мог уехать в Германию? После того, что немцы сделали в лагере с его отцом?

Эта милая женщина из деканата не знала его адреса. Да, впрочем, я и не хотела его получить. В тот же вечер я вновь была в Варшаве. Практическая ретроспекция была завершена. Психиатр оказался неправ. Это ни капельки не помогло.

Может, ты знаешь, по какому праву, по какому чертову праву Элджот решил, что я была бы несчастна в этой стране? Почему? Потому что дома серые, потому что в магазинах только уксус, потому что телефоны не действуют, потому что нет туалетной бумаги, потому что кружки для газированной воды прикованы ржавыми цепями? Почему он не спросил меня, что мне действительно необходимо в жизни? Да я вообще не звоню по телефону. Не пью газированную воду, а уксус добавляю всюду, даже в fish'n'chips.

Нет! Он даже не удосужился спросить меня. Он, который спрашивал меня обо всем, даже про то, «что ты ощущаешь, когда в тебе набухает от крови тампон».

Он просто прижал руку к одному из своих двух сердец и уехал. А ведь я могла бы вместе с ним копать колодец, если бы оказалось, что там, куда он меня привез, еще нет воды.

А потом и мир, который якобы нас разделил, перестал быть разделенным. Настали такие времена, что вечером я ложилась спать, а ночью в какой нибудь стране менялся политический строй.

В Лондоне для меня слишком высокое давление. Чтобы выдержать его, надо быть герметичным, иначе все из тебя уйдет. Это чистой воды физика. Но я не умела быть до такой степени непроницаемой. Вдвоем гораздо легче «удерживать крышку». Я же могла быть только одна. Даже если я и позволяла кому то засыпать рядом с собой, то всегда получалось так, что я удерживала две крышки. А кроме того, мне по определению было трудней. Я ведь родом из деревни. И Дублин ничего не изменил. Остров всегда был деревней. Деревней на береговом обрыве. Самой прекрасной на свете. Однако я не хотела возвращаться на Остров. Потом оказалось, что в этом и не было надобности.

Как то после оперы и ужина, который на самом деле был дележом под черную икру «остатков» какого то мелкого банка между двумя крупными, директор одного из крупных банков спросил у меня – я была приглашена, поскольку считалась «многообещающим биржевым аналитиком младшего поколения», что в переводе на общепринятый в банке язык означало, что у меня лучшая грудь в отделе ценных бумаг, – так вот, он спросил меня, не живу ли я в Ноттинг Хилле. Когда я шутливо ответила, что квартира в Ноттинг Хилле мне не по карману, он улыбнулся, продемонстрировав безукоризненно белые зубы, и сказал, что это очень скоро изменится, но, впрочем, это не имеет никакого значения, «поскольку он всегда живет рядом со мной, где бы я ни квартировала». Я прекрасно поняла его.

Мне даже понравился этот его ответ. Он был француз, но говорил – а это просто абсолютное исключение – по английски с американским акцентом. Понравилось мне также и то, что он, хоть и был самой важной персоной в этой банковской компании, весь вечер в отличие от других был молчалив. Кроме того, здороваясь, он поцеловал мне руку. С ужина мы ушли вместе.

Жил он в отеле «Парк Лейн». И был импотент. Ни один мужчина после Элджота не был так нежен, как он в тот вечер. Когда утром я проснулась в его постели, его уже не было. Через неделю он спросил меня, не хотела бы я руководить «стратегически важным отделом нашего банка в Ноттинг Хилле». Я не хотела. После ланча я позвонила ему и спросила, нет ли у него какого нибудь «стратегически важного отдела» в Суррее. Суррей почти как Остров, только что моря нет. В тот же вечер он прилетел из Лиона, чтобы за ужином сообщить мне, что «разумеется, такой отдел есть, существует с сегодняшнего дня». Когда после коктейля у стойки бара мы пошли в «Парк Лейн», там стоял самый лучший проигрыватель компакт дисков, какой только можно найти за несколько часов в Лондоне. А рядом в четыре ряда стояли несколько сотен дисков классической музыки. Несколько сотен.

Думаю, он любит меня. Он тонкий, чувствительный и с такой грустью вглядывается в мои глаза. Он не большой поклонник музыки, но привозит мне все, что музыкально одаренная ассистентка из отдела рекламы в его банке отыскивает по всему свету в звукозаписывающих фирмах, которые специализируются на выпуске классики. Иногда я получаю диски еще до того, как они появятся в европейских магазинах. Он способен прилететь из Лиона, встретиться со мной в аэропорту и забрать на концерт в Милан, Рим или Вену. Иногда после концерта мы не идем ни в какую гостиницу. Он возвращается в Лион, а меня сажает в самолет до Лондона.

Во время концерта он все время сжимает и целует мне руки. Я этого не люблю. Концерт Караяна – это все таки не фильм в затемненном зале. Но я позволяю это делать. Он славный мужчина.

Он ничего особенного не требует от меня. Я должна только говорить, как сильно я его хочу. Не больше. Иногда он рассказывает мне о своих дочках и жене. Достает бумажник и показывает их фотографии. Он добрый, заботится обо мне. Три раза в неделю я получаю от него букеты цветов. Иногда их приносят даже ночью.

Я не сказала ему, что люблю пурпурные розы. Для меня это слишком личное.

Я могла бы руководить этим банком в Кэмберли. Уже с завтрашнего утра. Достаточно было бы одного телефонного звонка. Но я не хочу. Предпочитаю быть «многообещающим биржевым аналитиком» и не нести никакой ответственности.

Я все лучше играю на фортепьяно. Много путешествую. В Кэмберли у меня старый дом с садом, где растут пурпурные розы. В уикенды, если он не прилетает из Лиона, я встречаюсь в Лондоне с моими друзьями, которые носят в ушах серьги, и мы устраиваем всякие безумства. Иногда я навещаю Остров.

Также раз в год я езжу в Дублин на встречу нашего выпуска. Происходит она во вторую субботу мая. В Дублине я ночую в Тринити Колледж. С тех пор как оттуда уехал Элджот, там практически ничего не изменилось. Но в Тринити ничего не меняется с XIX века. Ночью в субботу я удираю со встречи нашего курса и иду по коридорам к кабинету, где он тогда работал. Сейчас там какой то склад. Но двери все те же. Тогда я тоже неоднократно там стояла. А один раз все таки решилась постучать. Но то была немножко другая ночь, чем эта. И было это ровно 12 лет назад. Только тогда его день рождения уже кончался, а не начинался.

Потом ухожу оттуда и по пути останавливаюсь у лекционной аудитории, где свет с грохотом загорался и гас, когда он опирался спиной о выключатели, а я стояла перед ним на коленях. Сейчас войти туда нельзя, но через гравированное стекло в дверях все видно. Потом я возвращаюсь на встречу и напиваюсь.

Последнее время я чувствую себя очень одиноко. У меня будет ребенок. Сейчас самое время родить ребенка. Ведь мне уже тридцать пять лет. Кроме того, я хочу иметь что то принадлежащее одной мне. Что то, что я буду любить. Ведь если говорить по правде, то больше всего в жизни я хочу кого нибудь любить.

Несколько дней назад я послала e mail в «The Sperm Bank of New York», самый лучший банк спермы в США. Они строже всех хранят тайну, делают самые лучшие генетические тесты, и у них самые полные каталоги. Через месяц я лечу на встречу с их генетиком. В принципе это всего лишь формальность. Мне бы хотелось девочку. Я послала им свой профиль. Ты даже не представляешь себе, как много доноров с IQ выше 140! Кроме того, донор должен быть «из музыкально одаренной среды», иметь докторскую степень и происходить из Европы. Мне прислали список фамилий более чем 300 доноров. Я выбрала только тех, у кого были польские фамилии.

Я задумалась, какие глаза были у Элджота. Он говорил, серые. А мне они виделись зелеными. Когда я выбрала зеленые глаза и присовокупила докторскую степень в точных науках, остались только 4 донора. На одном из них я остановлюсь после разговора с генетиком в Нью Йорке.

Вот уже и утро начинается. Сегодня воскресенье. 30 апреля. Это особенный день. Для этого дня у меня два специальных бокала. Но это на вечер. Вечером я буду слушать «Богему» Пуччини, закурю сигару, привезенную мной из Дублина, и выпью самого лучшего шампанского. В перерыве между первым и вторым актами.

Из твоего бокала тоже выпью. Всего самого прекрасного тебе в день твоего рождения, Элджот…

Дженнифер.

P. S. Когда рожу дочку, дам ей имя Лора Джейн...."

vishnevskii_yanush_odinochestvo_v_seti.doc

Изменено 26 Октября 2007 пользователем Владимир Каратицкий

[В.К.]

Любопытственно.

По поводу "Одиночества в Сети", - книги, отрывки из которой и саму подвесил выше.

Как уже говорил, если что-то рекомендую людям в этой теме, - значит, оно того стоит.

Первый раз, когда сам еще не дочитал (ну не читается она целиком, не "проглатывается". Расчленять трэба. Да и некогда), - счел нужным разместить здесь.

По сию пору впечатление неоднозначное. Сейчас, например, кажется несвязной компиляцией текстов-откровений из Сети, собранных автором за несколько лет в Нете...

Не знаю. Надо дочитать и переварить.

К сожалению, никто из участников темы пока не заинтересовался, вижу, - скачиваний "ноль".

[MARYA-X]

Любопытственно.

По поводу "Одиночества в Сети", - книги, отрывки из которой и саму подвесил выше.

Как уже говорил, если что-то рекомендую людям в этой теме, - значит, оно того стоит.

Первый раз, когда сам еще не дочитал (ну не читается она целиком, не "проглатывается". Расчленять трэба. Да и некогда), - счел нужным разместить здесь.

По сию пору впечатление неоднозначное. Сейчас, например, кажется несвязной компиляцией текстов-откровений из Сети, собранных автором за несколько лет в Нете...

Не знаю. Надо дочитать и переварить.

К сожалению, никто из участников темы пока не заинтересовался, вижу, - скачиваний "ноль".

Добрый день, Владимир.

я заинтересовалась книгой, но к сожалению с рабочего компа скачать не могу по ряду причин. так что только дома смогу.

было бы интересно почитать.

а вообще спасибо Вам и всем, кто поддерживает эту тему. читаю почти все.

история про собаку выбила из рабочей колеи.. действительно грустно...

[В.К.]

Добрый день, Владимир.

я заинтересовалась книгой, но к сожалению с рабочего компа скачать не могу по ряду причин. так что только дома смогу.

было бы интересно почитать.

Тут еще и полтора мега. Поэтому, если есть корпоративные ограничения по скачиванию, - это проблемно.

В то же время "облегчить", подвесить в ТХТ-формате, - читаться будет затруднено. Сама книга "трудная", а если еще и визуально ее трудно читать, вообще тогда не прочтется.

Если есть личный электронный адрес, - сообщите на личку, вышлю.