Мариша Опубликовано 1 Ноября 2007 Жалоба Share Опубликовано 1 Ноября 2007 Любопытственно. По поводу "Одиночества в Сети", - книги, отрывки из которой и саму подвесил выше. Как уже говорил, если что-то рекомендую людям в этой теме, - значит, оно того стоит. Первый раз, когда сам еще не дочитал (ну не читается она целиком, не "проглатывается". Расчленять трэба. Да и некогда), - счел нужным разместить здесь. По сию пору впечатление неоднозначное. Сейчас, например, кажется несвязной компиляцией текстов-откровений из Сети, собранных автором за несколько лет в Нете... Не знаю. Надо дочитать и переварить. К сожалению, никто из участников темы пока не заинтересовался, вижу, - скачиваний "ноль". Все отрывки, размещенные Вами в этой теме читаю с удовольствием. Каждый вечер заглядывю сюда в надежде "получить очередную дозу". Скачивать всю книгу не решаюсь, боюсь передозировки :biggrin: Ссылка на комментарий Поделиться на других сайтах More sharing options...
bonny Опубликовано 2 Ноября 2007 Жалоба Share Опубликовано 2 Ноября 2007 Туве Янссон. Волшебная зима (отрывок) Перевод Л.Ю.Брауде ГЛАВА ПЕРВАЯ. Дом, занесенный снегом Небо было почти черным, а снег при свете луны -- ярко-голубым. Под ледяным покровом неподвижно спало море, а глубоко в земле среди древесных корней всем мелким зверюшкам и насекомым снилась весна. Но до весны было еще очень далеко -- новый год только-только вступил в свои права. На том самом месте, где долина мягко и естественно начинала подниматься в гору, стоял, утонув в снегу, дом. Он напоминал причудливый снежный сугроб и выглядел очень одиноким. Совсем рядом, среди обледенелых берегов, извивалась черная как уголь река: быстрое течение не позволяло ей замерзнуть зимой. На мосту же не видно было никаких следов, да и вокруг дома лежали никем не тронутые снежные сугробы. В доме было тепло. В подвальной печи медленно горел торф. Пробивавшийся в окошко лунный свет освещал белые чехлы, которыми на зиму закрыли мебель, и окутанную тюлем хрустальную люстру. А в гостиной, возле самой большой, какая только была в доме, изразцовой печи, все семейство муми-троллей спало долгим зимним сном. Они всегда погружались в спячку с ноября до апреля, потому что так уж повелось со времен их предков, а муми-тролли придерживаются семейных традиций. У всех у них, так же как и у предков, животы были набиты еловой хвоей; рядом же с кроватями в ожидании ранней весны муми-тролли сложили все, что может понадобиться, когда они проснутся: лопаты. солнечные очки, кинопленки, анемометры и тому подобные вещи первой необходимости. Тишина и покой были полны ожидания. Порой кто-то вздыхал во сне и, свернувшись клубочком, еще глубже зарывался в свою перину. Луч луны, блуждая по гостиной от кресла-качалки к столу, переполз через медные шары. украшавшие спинку кровати, и ударил Муми-троллю прямо в лицо. А потом случилось нечто неслыханное, не случавшееся никогда с тех самых пор, как первый муми-тролль погрузился в зимнюю спячку. Маленький Муми-тролль проснулся и заснуть уже больше не мог. Он взглянул на лунный свет, на ледяные узоры. покрывавшие оконное стекло. Муми-тролль услышал. как внизу, в подвале, что-то бормочет печь, -- с малыша все больше и больше слетал сон, и он все сильнее и сильнее удивлялся тому, что происходит. В конце концов он встал и едва слышными шагами подкрался к маминой кровати. Он острожно потянул ее за ухо, но она не проснулась, а свернулась клубочком. "Если уж мама не просыпается, других и подавно не разбудишь". -- подумаал Муми-тролль. Неслышно побрел он по такому теперь чужому и таинственному дому. Все часы давным-давно остановились, и повсюду лежал тонкий слой пыли. На столе в гостиной стояла с осени суповая миска, а в ней -- остатки еловых иголок. Наверху, под потолком, в своем тюлевом одеянии тихонько позвякивала хрустальная люстра. Внезапно Муми-тролль остановился в теплом сумрачном углу, куда не проникал лунный свет, и ему стало страшно. Он вдруг почувствовал себя ужасно одиноким и покинутым. Весь мир исчез! -- Мама! Проснись! -- закричал Муми-тролль и потянул ее за одеяло. Но мама не просыпалась. Сны, в которых ей снилось лето, стали чуть беспокойнее и грустнее, но проснуться она так и не смогла. Муми-тролль свернулся калачиком на коврике рядом с ее кроватью. На дворе по-прежнему стояла долгая зимняя ночь. Когда рассвело, тяжелый снежный сугроб на крыше вдруг зашевелился. Он все сползал и сползал вниз, а потом решительно съехал с края крыши и мягко шлепнулся на землю. Теперь все окна были погребены под снегом и лишь слабая полоска света просачивалась в дом сквозь покрытые ледяными узорами стекла. Гостиная больше чем когда-либо казалась какой-то неправдоподобной, словно она притаилась глубоко внизу, под землей. Муми-тролль долго прислушивался, навострив уши, потом зажег ночник и бесшумно подкрался к комоду, чтобы прочитать весеннее письмо Снусмумрика. Оно лежало на своем обычном месте, под трамвайчиком из пенки, той самой, из которой делают трубки. Письмо это как две капли воды было похоже на все остальные весенние письма Снусмумрика. Он оставлял их Муми-троллю каждый год, отправляясь в октябре на юг. Наверху большими круглыми буквами было написано: "Привет!" Само же письмо было кратким: "Спи спокойно и не горюй. В первый же теплый весенний день я вернусь к тебе. Жди меня, будем вместе строить запруду. Снусмумрик". Муми-тролль много раз перечитал письмо, пока не ощутил, что проголодался. Он пошел на кухню. Кухня тоже находилась глубоко, на много миль под землей, и там было необыкновенно чисто, прибрано и пусто. В кладовке было тоже хоть шаром покати. Муми-тролль нашел лишь бутылку брусничного сока, который уже начал бродить, и полпакета запыленных хрустящих хлебцев. Муми-тролль уселся под столом и, перечитывая письмо Снусмумрика, принялся за еду. Потом он лег на спину и посмотрел на квадратные деревянные чурбачки под столешницей. Стояла глубокая тишина. -- "Привет!" -- прошептал вдруг Муми-тролль первую строчку из письма Снусмумрика и стал дальше читать наизусть: -- "Спи спокойно и не горюй. В первый же теплый весенний день..." -- тут он чуть повысил голос и вдруг запел во все горло: -- Я вернусь к тебе! Я вернусь к тебе! И наступит весна, и будет тепло, и я вернусь к тебе, и к тебе вернусь я... к тебе... и навсегда-навсегда-навсегда!.. Тут Муми-тролль внезапно смолк, пронзенный взглядом крошечных глазок, уставившихся на него из-под кухонного столика. Он тоже уставился на эти глазки. В кухне по-прежнему стояла тишина. Потом глазки исчезли. -- Погоди! -- испуганно воскликнул Муми-тролль. Он подполз к столику и тихонько поманил того, кто только что смотрел на него: -- Выходи, выходи. Не бойся! Я добрый. Вернись... Но тот, кто жил под кухонным столиком, не возвращался. Муми- тролль разложил на полу несколько ломтиков хрустящего хлебца и налил немного брусничного сока в блюдечко. Когда он потом снова вернулся в гостиную, хрусталики на потолке грустно позвякивали. -- Ну, я пошел! -- сурово сказал Муми-тролль хрустальной люстре. -- Вы все мне надоели, и я иду на юг, чтобы встретиться со Снусмумриком. Муми-тролль попытался открыть входную дверь, но она крепко- накрепко примерзла к косяку. Повизгивая, Муми-тролль стал бегать от окна к окну, но и там все тоже крепко-накрепко примерзло. Тогда Муми-тролль бросился на чердак, распахнул слуховое окошко и вылез на крышу. Волна холодного воздуха обдала Муми-тролля, да так, что дух захватило. Поскользнувшись, он скатился с крыши и, беспомощно барахтаясь, въехал в новый, опасный для него мир и впервые в жизни глубоко окунулся в снежный сугроб. Что-то неприятно кольнуло его бархатную шкурку, а нос его тут же почуял какой-то новый запах. Запах был более резкий, нежели все знакомые ему прежние запахи, и чуть-чуть отпугивающий. Но именно он заставил его окончательно проснуться и пробудил интерес к окружающему. Сероватый полумрак густой пеленой затянул долину. Но сама долина была не зеленой, как прежде, а белой. Все застыло там, стало неподвижным и сонным. Белый покров сгладил все углы и неровности. -- Это снег. -- прошептал Муми-тролль. -- Мама слыхала рассказы про него, и он так и называется -- снег. Между тем, хотя сам Муми-тролль даже не подозревал об этом, его бархатная шкурка решила превратиться в шубку, которая может понадобиться зимой. Правда, на то, чтобы отрастить шерстку, уйдет немало времени, но решение было принято. (И на том спасибо.) С трудом пробираясь сквозь снежные сугробы, Муми-тролль подошел к реке. Той самой прозрачной речушке, что так весело бежала летом по саду семьи муми-троллей. Но теперь она казалась совсем иной - черной и равнодушной. Река тоже принадлежала к тому новому миру, где Муми-тролль чувствовал себя чужим. На всякий случай он взглянул на мост. перекинутый через реку, и на почтовый ящик. И мост и почтовый ящик ничуть не изменились. Муми-тролль слегка приподнял крышку ящика, но там никаких писем не было, он обнаружил лишь увядшие листья, на которых ничего не было написано. Муми-тролль уже привык к запаху зимы, и этот запах не казался ему каким-то особенным. Муми-тролль взглянул на куст жасмина -- сплошное сплетение голых веток -- и с ужасом подумал: "Жасмин мер. Весь мир умер, пока я спал. Этот мир принадлежит кому-то другому, кого я не знаю. Быть может, Морре. Он не создан для того, чтобы в нем жили муми-тролли". Мгновение Муми-тролль колебался. Но потом подумал, что бодрствовать одному среди тех, кто спит, еще хуже, и, осторожно ступая, проложил первые следы на заснеженном мосту и дальше вверх по склону. Следы были очень маленькие, но твердые и вели, плутая между деревьями, прямо на юг.tuve01.txt Ссылка на комментарий Поделиться на других сайтах More sharing options...
Мариша Опубликовано 9 Ноября 2007 Жалоба Share Опубликовано 9 Ноября 2007 (изменено) Диана Машкова Сон I. Сквозь гул в ушах, глухую пульсацию крови в венах и невыносимую разрывающую и режущую боль, Катя услышала только одну фразу: «Черт, инструмент-то тупой». А потом в промежности резко защипало. Ей показалось, что отчетливо слышен треск разрезаемой плоти. Скальпель оказался никуда не годным, но вариантов, видимо, не было. Боль стала адской. Катя попыталась вырваться. Все, что она могла сообразить сквозь эту дикую, вязкую тошноту и головокружение было: «Бежать! Бежать!». Терпеть дальше не было сил. Но ее схватили и удерживали – стиснули руку, в которой торчала игла капельницы, прижали согнутые в коленях ноги, придавили к столу и не пускали. Оставалось только захлебываться горячими слезами, животным криком и мольбой о том, чтобы душа покинула это чертово, раздираемое на части, тело. Она не умерла, как надеялась. Через несколько минут, которые тянулись часами, на руки акушерке выпало что-то скользкое и бесформенное. Оно заревело. Видимо, ему досталось не меньше, чем мне, подумала Катя, и на какое-то время отключилась. Она лежала на родильном столе с задранными вверх коленями. Жгучая боль постепенно стихала, голова перестала кружиться, кровавые круги перед глазами медленно таяли, а тошнота улеглась. Зато снова появилась способность мыслить, а это было гораздо хуже. Катя подняла воспаленные веки и с трудом посмотрела на то, что держала перед ней акушерка. Невероятно маленькое, неприятного вида существо нервно дрыгало окровавленными конечностями и ревело. Все кончено. Больше не на что надеяться. Только сейчас Катя поняла, что обе они выжили – и она, и этот непонятно — кто, по их утверждению, женского пола. Она до последней минуты надеялась, что что-то произойдет, что время повернется вспять, и она снова станет свободной. Что, на худой конец, случится непредвиденное: неудачное падение, тяжелая болезнь, ошибка врача – и все. Не станет ее самой, а, значит, и проблема испарится. Или не станет этого «непонятно-чего», которое выросло внутри ее, питаясь ее соками, ее кровью, ее жизнью. Теперь все кончено. «Нельзя дать жизнь, – думала Катя — жизнь можно отдать. Всю без остатка.» Она и готова была отдать. Все лучше, чем оставаться здесь – пустой, разорванной, вытиснутой из юношеских надежд, честолюбивых планов и радужных ожиданий. Никто ей не был нужен, никого она не хотела и ни о ком не могла заботиться. Просто в силу своей природы. Ей всегда, всю жизнь твердили одно – ты мыслишь, как мужчина, ты поступаешь, как мужчина, ты умна как мужчина. Ее долго и нудно обследовали, держали в пропавших эфиром больницах, и в семнадцать вынесли вердикт – «в тебе столько тестостерона, что ты никогда не сможешь родить, без предварительного лечения, без специальной подготовки и препаратов». Все они врали. Все оказалось не так. А она, дурочка, еще ревела тогда, узнав, что в ее организме никогда не вырастет новая жизнь. Но потом привыкла к этой мысли, смирилась и сжилась с ней настолько, что уже и не представляла себе другого. В конце концов, это – свобода, возможность найти себя, редкое счастье забыть о материальном, плюнуть на все и жить в мире с душой. Это дар: захлебываясь чувствами, пить жизнь – пить, как нравится: мелкими глотками или залпом и ни за кого не быть при этом в ответе. Катя вздрогнула от того, как резко и неожиданно боль вернулась, прожигая и без того саднящую и кровоточащую промежность. Открыла глаза и увидела, что врач низко наклонился над ней. - Ну, теперь уж, потрепи немного, — сосредоточенно бормотал он — чуть-чуть осталось. Вот дала бы перед родами шейку матки поправить – не было бы на ней разрывов, а ты начала брыкаться, теперь уже ничего не поделаешь, надо зашить. – Говорил он ласково и даже сочувственно. Катя слушала и совершенно неосознанно старалась увернуться от иглы, переместиться вверх. Чтобы собрать последние капли терпения и не оттолкнуть врача, пришлось до крови закусить губу и впиться ногтями в ладонь. - Ну и как – врач придвинулся ближе, и не прерывая своего занятия, попытался отвлечь ее разговорами – будешь еще рожать? Катя облизала пересохшие губы. - Буду, какие наши годы. Зачем она соврала, ей и самой было непонятно. Видимо, просто чтобы хоть что-то сказать поперек. - Да?! Надо же. Все женщины, когда рожают, кричат, что «больше никогда», и вообще «мужика близко не подпустят», а год проходит – и на тебе! Снова бежит к нам. – Врач придвинулся еще ближе — Да ты постой, не уползай. Все равно же догоню. Ну, потерпи, потерпи – скоро закончим. - А швы снимать больно будет? – Катя с новой силой впилась в ладони ногтями – на руках оставались небольшие, но глубокие ссадины, как от надрезов. - Нет. Самое неприятное – это сейчас. А потом – внутренние швы сами рассосутся, там специальные нитки, снимать придется только то, что на половой губе. Да не переживай ты – все хорошо будет, даже лучше, чем прежде. - Не надо мне лучше – Катя брезгливо поморщилась. С одной стороны хорошо, что этот тип без умолку болтает – вроде, отвлекаешься, и боль, кажется, вполне можно терпеть, с другой – просто невозможно слушать этот бред. - Ну, тебе не надо, так о муже подумай. Был у нас тут один резвый папаша. Жена еще во всю рожает, а он нажрался как сапожник и орет под окнами так, что вся больница слышит: «Эй, доктор, ты там мою поуже зашей!». - Хватает же идиотов! – Катя прикрыла глаза. До чего же отвратительно! Почему рождение происходит так по-скотски: в унижении, в крови, под ужасную болтовню персонала, среди животных, которых нельзя назвать людьми. И эти звери производят потомство: грубых и грязных себе подобных. Никто здесь не относится к женщине как к человеку – это кусок мяса, плоть, производящая другую плоть. Плевать, что она чувствует: ее дело тужиться, рвать себя на части и терпеть унижение. И как только она, Катя, умудрилась во все это вляпаться? Попасть на эту скотобойню, в мерзость и грязь. - Все! – доктор с удовольствием распрямился и начал снимать перчатки. — Теперь – грелку со льдом на живот, и поехали. Ночью отдохнешь, поспишь, а утром ребенка тебе привезем. У нас тут экспериментальные палаты матери и дитя. – С гордостью объяснил он, — С отдельным туалетом и душем, на две мамаши рассчитаны. Так что познакомишься со своим чадом поближе еще до дома. Каталка мрачно громыхала по длинному, полутемному коридору. Палата оказалась в самом конце – ни ординаторской поблизости, ни сестринской. Можно вообще сколько угодно орать в пустоту – никто тебя не услышит. Нянечка ловко застелила железную кровать застиранной до серости простынею с бледно-коричневыми, будто ржавыми, следами кровавых пятен, кинула зеленую клеенку, поверх — ветхую тряпку, видимо, служившую когда-то пеленкой. -Давай, укладываться будем. — Пробормотала она. Встать вполне получилось. Катя приподнялась и неловко сползла с огромной каталки на панцирную сетку кровати. В промежности жгло невыносимо. - Так. Не садиться – знаешь. Никаких трусов не надевать – найдем, долечиваться дома будешь. Прокладки свои нельзя – они не стерильные. Будешь пользоваться этим – нянька достала из кармана халата замызганные, до непонятного цвета застиранные тряпки, сложенные стопкой. — Привыкай! Вещи твои сейчас принесу. Она развернулась и с диким грохотом покатила каталку обратно – по бесконечному гулкому коридору. Катя уставилась в серый потолок. Свет никто не включил, и видно не было ничего совершенно. Зверски хотелось есть. С живота под спину холодными струями стекал таявший лед. Надо убрать эту идиотскую грелку или она должна лежать на животе до утра – никто не объяснил. Никому больше не было до нее никакого дела. Нянька так и не вернулась. Всю ночь Катя лежала с широко раскрытыми глазами, из которых непрерывно катились жгучие крупные слезы. Она думала только о том, что жизнь ее закончилась. Кому нужна ее учеба? Какое значение имеет то, сколько сил было потрачено на поступление в институт? И куда засунуть свою тайную мечту уехать жить в Европу, чтобы преподавать там русский язык и русскую литературу. А заодно сбежать от всех. Теперь уже поздно. Она навечно привязана собственной пуповиной к мраку, безысходности и позору сегодняшнего дня. Какие могут быть надежды? Чего теперь ждать? Медленной мучительной старости рядом с мужем, которого она уже успела разлюбить, вечной серости и беспросветного быта: пеленок, кастрюль и нищеты до конца своих дней. Она же ничего не успела – студенткой, вышла замуж из-за невероятно детской и неопытной любви. А все идиотское мамино воспитание, состоящее из сплошных «нельзя». Нельзя было уходить с молодым человеком, пока он не отпросил тебя у родителей. Нельзя быть самостоятельной. Нельзя заводить друзей по собственному усмотрению. Нельзя отдаться мужчине (Бог ты мой, ну разве это можно?!) и не стать при этом его женой. И она стала. Хотя мама все равно осталась недовольна и когда Катя вернулась с юным мужем из ЗАГса, встретила их слезами. Прошло два года и детская любовь вместе с ними. Никто не мог представить себе совместной «взрослой» жизни. В стране произошел дефолт: ни работы, ни денег у студентов не оказалось. Точнее, работа была, а вот денег не платили. Кате приходилось крутиться между учебой, преподаванием в школе и частными уроками – так хоть что-то удавалось добыть. Муж по знакомству был принят на работу в одно медленно умирающее НИИ (ничего другого не находилось), в котором целый год просидел без зарплаты. Они стали часто ссориться и делали первые неумелые попытки развестись. И уже совсем редко, только после особенно бурных, свойственных бесшабашной юности, вечеринок, оказывались в одной постели. Наутро ссорились и разбегались каждый в свой угол. Все уже подходило к финалу, и муж вяло упирался только потому, что не хотел возвращаться к родителям, привыкнув к свободной жизни, когда Катя вдруг узнала, что беременна. Настали мучительные месяцы полной растерянности и хаотичных раздумий. Ночью она просыпалась в холодном поту и решала: «аборт, только аборт!», а потом шла после совершенно выматывавших ее уроков из школы, смотрела на играющих во дворе детей и устало решала «рожать, только рожать!». Искать поддержки у мужа было бесполезно. Сегодня он говорил: «Да, конечно, не стоит губить свою жизнь. Я не готов», а завтра – «Ну, хочешь родить – рожай. Это твой выбор». Через четыре месяца бессонницы, мучений, утренней тошноты и вечернего бессилия напополам с безразличием, стало очевидно, что менять что-либо поздно: пришлось собираться с духом и идти в женскую консультацию, чтобы встать на учет. К трем часам утра непроглядный мрак за окном сменился сероватым, грязно-дождливым рассветом. Катя только теперь почувствовала, что лежит в сплошной луже – подушка стала мокрой от слез, простыня – от талого льда, вытекшего из грелки, пеленка – от крови. Голова стала свинцовой и гудела. Голод давно перестал ощущаться и превратился в глухую боль где-то в глубине желудка. Зубы стучали от холода – бил невыносимый озноб. Кажется, еще хотелось в туалет. Полчаса она собиралась с духом, потом поняла, что дольше терпеть нельзя. Неловко извернулась и попыталась, не садясь, сползти с кровати. От бессилия, собственной неуклюжести и резко возобновившейся боли на месте разреза, Катя взвыла в голос. Подол ночной рубашки спутался между колен и моментально намок, став красным от крови. На пол стекали темные сгустки. Что с этим делать она не знала и стояла в оцепенении, расставив ноги и с ужасом наблюдая, как растекается по полу багровая лужа. Попыталась просунуть между ног одну из тряпок, оставленных нянькой, и завыла от убийственного прикосновения грубой ткани к свежему шву. Через пару минут ей удалось, наконец, распрямиться. Не отрывая ступней от пола, кое-как придерживая между ног чертову «прокладку», чтобы не закапать весь линолеум, она черепашьим шагом двинулась к туалету. Путь был мучительно долгим. Каждое движение отдавалось в теле новым приступом жгучей боли. С большим трудом она отыскала выключатель в стене. Щелкнула им. Ничего не произошло. Она пыталась снова и снова – бесполезно. Пришлось на ощупь пробираться вперед и, согнувшись, руками искать в полной темноте унитаз. Это ей с трудом, после нескольких ударов лбом то о раковину, то о какую-то трубу, удалось. Но когда она поняла, что садиться нельзя, как быть – совершенно не понятно, и при любом раскладе элементарная процедура грозит ей адской болью, последние крохи самообладания оставили ее. Она сползла на колени на ледяной склизкий пол и в голос зарыдала, крича от бессилия и называя себя последними словами. Никто ее не слышал… Врач появилась рано – часов в семь. Катя полулежала на самом краю кровати – все остальное пространство было скомканным, мокрым и бурым от крови. Брезгливо взглянув на скрученную в жгут и перепачканную постель, на пятна на линолеуме, врач велела расправить простынь и лечь на спину. Катя послушалась. Спине было мокро и противно, физическая боль смешалась с отвращением. Врач чувствительно давила на живот, щупала его, рассматривала промежность и не произносила ни слова. Катя вдруг снова разревелась. То ли от того, что было больно, то ли от чувства унижения, страха, обиды и нечеловеческой усталости. Дама посмотрела на нее так, что Кате стало жутко – во взгляде явно читалась брезгливость. Как бы оправдываясь за свои слезы Катя пожаловалась, что у нее ломит тело, невыносимо болит голова и что всю ночь она ни на минуту не могла уснуть. Врач покосилась на нее с недоверием и сообщила, что в таком случае можно будет выпить вечером пустырнику, хотя при кормлении грудью делать это нежелательно. Потом велела привести себя в порядок и повязать на волосы косынку, потому как через полчаса принесут ребенка на кормление. Чем кормить Катя не поняла, но спросить уже не осмелилась. Минут через двадцать после врача явилась вчерашняя нянька с недовольным заспанным лицом. Она швырнула на пол Катину сумку с вещами и со злостью спихнула с кровати перепачканное белье. Потом раздраженно начала перестилать постель, непрерывно и зло бормоча что-то себе под нос: перевернула матрас, покрыла его такой же, как и вчера застиранной простынею, кинула сверху медицинскую клеенку и древнюю тряпку. На подушку торжественно бросила какой-то провонявший хлоркой оранжевый сверток и удалилась, волоча за собой ворох грязного белья. Катя наконец-то смогла переодеться: достала из сумки чистую рубашку, грязную, тяжелую от впитавшейся в нее крови, сняла и запихнула в пакет. «Бедная мама — подумала она – придется ей это стирать». Свой халат носить не разрешалось, поэтому она кое-как напялила больничный: сверток на подушке при более близком рассмотрении им и оказался. В довершение Катя вытащила платок и повязала его на голову на манер деревенских доярок. Потом взяла в руки маленькое зеркальце, взглянула на свое отражение и обомлела. Лицо было покрыто яркими красными пятнами, которые отчетливо проступали сквозь белую кожу. Откуда взялось это уродство она узнала только когда к ней в палату подселили «новенькую» — оказывается, сосуды имеют обыкновение лопаться от натуги, но за пару недель все бесследно проходит. Сама она успела в тот момент только испугаться и расплакаться от ужаса, что теперь такой вот и останется на всю жизнь. http://www.dmashkova.ru/proza_life/sleep/ Изменено 9 Ноября 2007 пользователем Мариша Ссылка на комментарий Поделиться на других сайтах More sharing options...
Мариша Опубликовано 10 Ноября 2007 Жалоба Share Опубликовано 10 Ноября 2007 Сон (продолжение) II. Дверь с пинка распахнулась, и в палату ввалилась дородная деваха в коротеньком белом халате, из-под которого заманчиво выглядывали толстенные ляжки. На каждом локте она держала по младенцу. - Вот, мамаша, держи своего – пробасила медсестра. - ?! – Катя смогла только рот открыть: какой из двух убогих свертков, перемотанных дырявыми ветхими пеленками, мог быть ее, она понятия не имела. - Николаева Екатерина Сергеевна? - Да-а… - Вот – медсестра ловко скинула один из свертков на кровать – первое что ли кормление? - Да. – Катя посмотрела на свой нищенский кулек и осторожно дотронулась до него ладонью. - А свои пеленки принести нельзя? – Убогий вид младенца заставил сердце сжаться от жалости. - Нельзя! Не положено. Да не бойся ты ее брать. Чай, не стеклянная она. Не разобьется. - А вы их как по двое сразу носите? – Девка выглядела совсем простой и Катя немного осмелела. - Да это что – по двое. Раньше штуки по четыре носили за раз. Да одна дура не удержала на руках: двоих сразу на глазах у мамаш об пол и грохнула. Померли. Теперь приходится по сто раз туда-сюда бегать. Да ты не бойся, — успокоила она, взглянув, на побледневшую Катю — дуру ту давно уж уволили, а, может, и посадили даже. Хотя не знаю. Катя дрожала, ей стало совершенно не по себе. Покрасневшие от едких слез глаза снова наполнились влагой. Очень уж живо предстала перед ней картина: как на пороге вот такой же убогой палаты медсестра, сделав неловкое движение, роняет на бетонный, покрытый истертым линолеумом, пол сразу двух младенцев. И обе женщины, которые вчера только в адских муках рожали своих малышей, которые, возможно, больше всего на свете хотели иметь детей, вырастить, воспитать их, бьются в истерике от бессилия, ужаса и никому не интересной злобы на весь белый свет. Их жизни покалечены, они сами себе не нужны. А убийцу просто уволили. Катя взглянула в крохотное личико положенного на кровать, туго замотанного, младенца. «Она должна жить. – Лихорадочно думала Катя. – Это я лишняя на этом чертовом свете. Это мне не найти здесь места и не простить себе ненависти к ней, желания оставить ее не рожденной. Ничего нет на свете хуже и несправедливее, чем смерть ребенка.» - Ну, что застыла? Корми. – Бас медсестры заставил Катю вздрогнуть. Девица уже стояла в дверях. -А чем кормить-то? – Испуганно бросила Катя ей вслед. – У меня молока пока нет. - Ну, дай что есть. Медсестра ухнула дверью и пропала из виду. Сверток лежал поперек кровати и не подавал никаких признаков жизни. Катя не знала, как к нему подступиться. Прилегла на противоположный край и решила не трогать, пока «кулек» не проснется сам. Он не просыпался. Прошло двадцать минут. Катя уже сильно нервничала, ей вдруг показалось, что младенец не дышит. Она поднесла согнутый в суставе мизинец к крошечному носику и ощутила слабое, едва заметное движение теплого воздуха. Младенец тоже ощутил прикосновение и начал двигать ртом, поворачивая голову из стороны в сторону, словно ища чего-то. Потом наткнулся губами на все еще поднесенный Катей мизинец и с такой силой захватил его деснами и губами, засасывая с голодным энтузиазмом, что Катя даже одернула руку от неожиданности. Видимо, нужно было все-таки попытаться покормить младенца – иначе, вдруг, умрет от голода. Катя освободила грудь, протерла ее смоченным в воде носовым платком и кое-как разместилась рядом со свертком, подставляя ему сосок. Брать ребенка на руки или даже сдвигать Катя боялась – тельце было совсем крошечным и выглядело чересчур хрупким. Малышка быстро отыскала грудь и впилась в нее с такой силой, что Катя едва сдержалась, чтобы не вырвать у нее добычу. Ощущение было ужасным: животным и неприятным. Хотелось выдернуть и растереть сплющенный требовательными деснами сосок. Катя терпела. Ребенок грудь отпускать не собирался. Было видно, что если что-то там и было, то давно закончилось, а малыш сосет вхолостую. Прошло пятнадцать минут. Дверь палаты снова раскрылась, и в бетонную камеру закатили бокс для ребенка. - Ну вот, теперь можете совсем не расставаться, — довольным басом пропела дородная медсестра, плотоядно улыбаясь. Замечательные по своей идее палаты «матери и дитя» ей нравились – заботы о ребенке с первого дня полностью ложились на мамашу, и можно было ни о чем не беспокоиться. А уж как там кувыркались эти самые мамаши – никого не беспокоило. – Когда закончите, положишь ребенка сюда. Под головку нужно подложить скрученную жгутом и свернутую в кольцо пеленку – чтобы шейка не деформировалась. - А… — только начала Катя, сделав попытку спросить, что ей делать – ребенок не выпускал грудь, а молока у нее не было. Но девица резко прервала ее - Кормите, кормите, — и театрально встав на цыпочки, с грохотом вывалилась за дверь. Катя расплакалась. Попыталась освободить сосок, но ребенок скорчил такую угрожающую гримасу и так обиженно запищал, что она тут же сунула ему другую грудь. Младенец сосал. Боль в груди усилилась, сосок безжалостно чесался. Конца этому не было. Прошло еще полчаса. Пеленки под ребенком стали мокрыми. Катя не знала, что ей делать. Дверь в палату снова раскрылась. - В процедурную, на перевязку! – раздался мощный крик. Его обладательница тут же скрылась, и звучное эхо понеслось вместе с грузными шагами дальше по коридору – В процедурную, на перевязку! Катя выдрала свою грудь из цепких десен и взглянула на сплющенный посиневший сосок. Ребенок сморщил личико, запищал и захныкал. Катя сползла с кровати и, с ужасом, подняв ребенка на руки, переложила его в бокс. Плач усилился. - Мамаша, вы что тут, глухая? На перевязку! – Вернулся во вновь распахнувшуюся дверь неврастенический крик. Катя кое-как запахнула халат, и, раздираемая хныканьем ребенка и грубым приказом, заметалась по палате, в поисках тапок. Вышла в коридор и, сгибаясь от боли, которая пронзала промежность и низ живота при ходьбе, двинулась вперед в поисках процедурного кабинета. «Процедурный» нашелся в самом конце больничного туннеля, похожего на склеп из-за потрескавшихся стен и тусклого освещения. Она заняла очередь, состоявшую из довольно внушительного количества мамаш с сине-серыми лицами, которые во всех подробностях и ужасах обсуждали «прелести» родов. Катя заткнула уши и отвернулась, а когда очередь дошла до нее, зашла, тихо сказала «здрасьте» и не без труда забралась в гинекологическое кресло. «Перевязкой» здесь называли примитивное смазывание йодом шва, который от этого только сильнее исходил сукровицей и зверски жегся. - Скажите, — Катя изо всех сил терпела, впиваясь ногтями в и без того уже истерзанные ладони, — как мне кормить ребенка? У меня, кажется, нет молока. - Кормите пока, чем есть. – Медсестру ее проблемы совершенно не волновали. - Но она же не наестся, нужно как-то докармливать. - Завтра педиатр с утра придет – разберется, кто там как наедается. Сегодня осмотр уже был. - Но... – Катя только попыталась сказать, что ребенок не выпускает грудь, и она не знает как быть, как ее прервали. - Все. Слезайте. И вообще, мамаша, мое дело – швы вам смазать, а с младенцами – это педиатр. Вы бы лучше гигиену соблюдали – все в крови запекшейся, ничего не разобрать. Подмойтесь и обработайте марганцовкой. Раствор – вон там, в бочке. Банку свою прихватите. Следующий! – рявкнула медсестра. Катя снова чувствовала себя униженной и побитой, как паршивая дворовая собака. Отвернувшись, чтобы спрятать слезы, она двинулась в обратный мучительный путь. Дотащилась до своей палаты и услышала, что всхлипы ребенка перешли уже в истерический непрерывный крик: тоненький, как будто приглушенный, и от того еще более пугающий. Катя зашла, кое-как взяла младенца на руки, и попыталась успокоить. При этом прокладка, которую она сжимала бедрами, свалилась на пол и кровавые сгустки поползли вниз по ноге отвратительным багровым ручьем. Катя положила ребенка на место, лихорадочно соображая, что делать. Малыш кричал. Она прикрыла дверь – никаких запоров здесь и в помине не было, разделась: нужно было как-то вымыться. Снова безуспешно нажала на выключатель – пустые щелчки вызвали невероятное бешенство. Пришлось снова накинуть халат, и выглянуть в коридор, чтобы хоть у кого-нибудь спросить, как включить этот чертов свет. В коридоре никого не оказалось – зато на стене перед входом в палату обнаружился едва заметный черный рычажок, вроде выключателя в купе поезда. Она дернула его вверх. Ничего не произошло. Вернулась к выключателю в ванной и нажала – свет наконец вспыхнул, осветив то, чем так гордился персонал роддома. Надо же – палаты с отдельным душем и туалетом! Квадратное помещение, в котором Катя с таким трудом отыскала вчера унитаз, было выложено сколотыми кафельными плитками и больше походило на заброшенный подвал. Местами кафель были отбит, и в пробоинах зиял цемент вперемежку с песком. Душ торчал прямо из потолка. Катя поменяла младенцу пеленки, положила в бокс, предоставив возможность и дальше захлебываться истерическим плачем, а затем скинула тапочки и халат. Замерзая и ощущая под голыми ступнями крупинки песка, она встала под душ и повернула кран – изо всех щелей потрескавшегося душа хлынула ледяная вода. Прошла пара минут, и Катя успела закоченеть, прежде чем вода начала согреваться. Только веки ее оставались горячими и растрескались от ядовитых, сжигающих слез. Когда она вернулась в палату и, дрожа от холода, подошла к боксу, лицо ребенка уже стало синим от непрерывного судорожного крика. Она подняла сверток на руки и попыталась укачать. Действия ее не возымели никакого эффекта – младенец захлебывался плачем; совершенно посиневший рот нервно дрожал. В ушах Кати звенело, голова раскалывалась от этих звуков как от скрежета железом по стеклу, глаза застилал багрово-серый туман. В ушах вдруг стало невыносимо горячо, к горлу подкатила пустая тошнота – Катя готова была зашвырнуть орущий сверток в угол палаты, только чтобы избавиться от этих едких звуков, а потом упасть на кровать – и спать, спать, спать, пока не умрешь. Но где-то в глубине сознания она помнила: «нельзя», «выкинуть нельзя». Она развязала халат и снова дала ребенку пустую грудь. Крики прекратились. Голова стала жутко кружиться, и Катя по стенке добралась до кровати, опустилась на нее, и только потом вспомнила, что сидеть нельзя. «Ну и черт с ним» — подумала она. В роддоме не кормили. Родственники должны были приносить еду сами три раза в день. Хотя, кажется, какую-то кашу здесь иногда и давали, но во-первых Катя не просила, а значит, по их мнению, не хотела, во-вторых у нее не было с собой тарелки и ложки. А если не было тарелки, куда класть – в горсть что ли? Передачу от мамы принесли ближе к обеду. Нянька с сердитым лицом водрузила пакет на тумбочку и сказала, чтобы Катя выглянула в окно – ее семья, видите ли, хочет ее видеть. «Тоже мне, — добавила она, — интеллигенты вшивые, сами докричаться не могли. Обязательно еще их «послания» передавать». Катя видеть никого не хотела. Она всех сейчас ненавидела. Маму за то, что та ее родила, мужа по определению, папу – за то, что ему ничего не дано понять. И всех вместе за то, что она должна сделать каким-то образом сейчас лицо здорового нормального человека и выдавить, вымучить из себя улыбку из разряда «все хорошо». К черту – «хорошо». Все хуже некуда, все так, что паршивей не бывает. А в зареванных глазах осталась одна только мысль, одно реальное желание – сдохнуть! Катя не вставала. Минут через пять начали раздаваться разрозненные осторожные крики «Катенька! Катя!». Раздражение и ненависть усиливались. Прошло еще минут пять. Крики не смолкали. Катя готова была всех их убить. Что им надо? Чего они хотят? Лишний раз убедиться в ее унижении, в том, что она стала животным, куском мяса, чьим-то кормом? Неужели и так не понятно – шли бы своей дорогой и оставили ее в покое. Глаза ее были закрыты. Она по-прежнему сидела полулежа на кровати, ребенок по-прежнему сосал, теперь уже другую, грудь. Родственники не уходили. Катя собрала волю в кулак и поднялась, не отпуская ребенка с рук и не отнимая груди. К окну она не подошла, но встала так, чтобы ее было видно, раздраженно махнула им рукой «уходите!» и снова хотела опуститься на кровать, надеясь, что им этого достаточно, а для нее и так уже хватит унижений. Но мама крикнула торопливо и испуганно «как ты себя чувствуешь?» и Катя больше не смогла сдержаться — разревелась в ответ на ее вопрос, рот ее растянулся в нестерпимых рыданиях, а слезы в который раз уже за это утро брызнули из глаз. «Идите домой» крикнула она в ответ, как только смогла что-то произнести сквозь свои рыдания, «завтра придете» — добавила она и опустилась на кровать. Краем глаза, сквозь влажную пелену, Катя успела заметить, что мама тоже расплакалась. Через окно не было видно, как слезы катятся по щекам, но плечи ее вздрагивали, и она закрывала рот шейным платком. Ссылка на комментарий Поделиться на других сайтах More sharing options...
В.К. Опубликовано 11 Ноября 2007 Жалоба Share Опубликовано 11 Ноября 2007 (изменено) Читал неоднократно, и перечитываю с удовольствием. Одна из самых добрых, светлых, умных и веселых книг, которые я когда-либо читал. Шедевр, неподвластный времени. Если кто хочет прочесть, или перечесть, - скачать можно ниже. А.и Б.Стругацкие(С) Понедельник начинается в субботу Сказка для научных сотрудников младшего возраста Отрывок "...Пол вдруг качнулся под моими ногами. Раздался пронзительный протяжный скрип, затем, подобно гулу далёкого землетрясения, раздалось рокочущее: «Ко о… Ко о… Ко о…» Изба заколебалась, как лодка на волнах. Двор за окном сдвинулся в сторону, а из под окна вылезла и вонзилась когтями в землю исполинская куриная нога, провела в траве глубокие борозды и снова скрылась. Пол круто накренился, я почувствовал, что падаю, схватился руками за что то мягкое, стукнулся боком и головой и свалился с дивана. Я лежал на половиках, вцепившись в подушку, упавшую вместе со мной. В комнате было совсем светло. За окном кто то обстоятельно откашливался. – Ну с, так… – сказал хорошо поставленный мужской голос. – В некотором было царстве, в некотором государстве жил был царь, по имени… мнэ э… ну, в конце концов, неважно. Скажем, мнэ э… Полуэкт… У него было три сына царевича. Первый… мнэ э э… Третий был дурак, а вот первый?.. Пригибаясь, как солдат под обстрелом, я подобрался к окну и выглянул. Дуб был на месте. Спиною к нему стоял в глубокой задумчивости на задних лапах кот Василий. В зубах у него был зажат цветок кувшинки. Кот смотрел себе под ноги и тянул: «Мнэ э э…» Потом он тряхнул головой, заложил передние лапы за спину и, слегка сутулясь, как доцент Дубино Княжицкий на лекции, плавным шагом пошёл в сторону от дуба. – Хорошо… – говорил кот сквозь зубы. – Бывали живали царь да царица. У царя, у царицы был один сын… Мнэ э… Дурак, естественно… Кот с досадой выплюнул цветок и, весь сморщившись, потёр лоб. – Отчаянное положение, – проговорил он. – Ведь кое что помню! «Ха ха ха! Будет чем полакомиться: конь – на обед, молодец – на ужин…» Откуда бы это? А Иван, сами понимаете – дурак, отвечает: «Эх ты, поганое чудище, не уловивши бела лебедя, да кушаешь!» Потом, естественно – калёная стрела, все три головы долой, Иван вынимает три сердца и привозит, кретин, домой матери… Каков подарочек! – Кот сардонически засмеялся, потом вздохнул. – Есть ещё такая болезнь – склероз, – сообщил он. Он снова вздохнул, повернул обратно к дубу и запел: «Кря кря, мои деточки! Кря кря, голубяточки! Я… мнэ э… я слезой вас отпаивала… вернее – выпаивала…» Он в третий раз вздохнул и некоторое время шёл молча. Поравнявшись с дубом, он вдруг немузыкально заорал: «Сладок кус не доедала!..» В лапах у него вдруг оказались массивные гусли – я даже не заметил, где он их взял. Он отчаянно ударил по ним лапой и, цепляясь когтями за струны, заорал ещё громче, словно бы стараясь заглушить музыку: Дасс им таннвальд финстер ист, Дас махт дас хольтс, Дас… мнэ э… майн шатц… или катц?.. Он замолк и некоторое время шагал, молча стуча по струнам. Потом тихонько, неуверенно запел: Ой, бував я в тим садочку, Та скажу вам всю правдочку: Ото так Копають мак. Он вернулся к дубу, прислонил к нему гусли и почесал задней ногой за ухом. – Труд, труд и труд, – сказал он. – Только труд! Он снова заложил лапы за спину и пошёл влево от дуба, бормоча: – Дошло до меня, о великий царь, что в славном городе Багдаде жил был портной, по имени… – Он встал на четвереньки, выгнул спину и злобно зашипел. – Вот с этими именами у меня особенно отвратительно! Абу… Али… Кто то ибн чей то… Н ну хорошо, скажем, Полуэкт. Полуэкт ибн… мнэ э… Полуэктович… Всё равно не помню, что было с этим портным. Ну и пёс с ним, начнём другую… Я лежал животом на подоконнике и, млея, смотрел, как злосчастный Василий бродит около дуба то вправо, то влево, бормочет, откашливается, подвывает, мычит, становится от напряжения на четвереньки – словом, мучается несказанно. Диапазон знаний его был грандиозен. Ни одной сказки и ни одной песни он не знал больше чем наполовину, но зато это были русские, украинские, западнославянские, немецкие, английские, по моему, даже японские, китайские и африканские сказки, легенды, притчи, баллады, песни, романсы, частушки и припевки. Склероз приводил его в бешенство, несколько раз он бросался на ствол дуба и драл кору когтями, он шипел и плевался, и глаза его при этом горели, как у дьявола, а пушистый хвост, толстый, как полено, то смотрел в зенит, то судорожно подёргивался, то хлестал его по бокам. Но единственной песенкой, которую он допел до конца, был «Чижик пыжик», а единственной сказочкой, которую он связно рассказал, был «Дом, который построил Джек» в переводе Маршака, да и то с некоторыми купюрами. Постепенно – видимо, от утомления – речь его обретала всё более явственный кошачий акцент. «А в поли, поли, – пел он, – сам плужок ходэ, а… мнэ э… а… мнэ а а у!.. а за тым плужком сам… мья а у а у!.. Сам господь ходэ… Или бродэ?..» В конце концов он совершенно изнемог, сел на хвост и некоторое время сидел так, понурив голову. Потом тихо, тоскливо мяукнул, взял гусли под мышку и на трех ногах медленно уковылял по росистой траве. Я слез с подоконника и уронил книгу. Я отчётливо помнил, что в последний раз это было «Творчество душевнобольных», я был уверен, что на пол упала именно эта книга. Но подобрал я и положил на подоконник «Раскрытие преступлений» А. Свенсона и О. Венделя. Я тупо раскрыл её, пробежал наудачу несколько абзацев, и мне сейчас же почудилось, что на дубе висит удавленник. Я опасливо поднял глаза. С нижней ветки дуба свешивался мокрый серебристо зелёный акулий хвост. Хвост тяжело покачивался под порывами утреннего ветерка. Я шарахнулся и стукнулся затылком о твёрдое. Громко зазвонил телефон. Я огляделся. Я лежал поперёк дивана, одеяло сползло с меня на пол, в окно сквозь листву дуба било утреннее солнце..."strugackie_arkadii_i_boris_ponedelnik_nachinaetsya_v_subbotu.rtf.zip Изменено 11 Ноября 2007 пользователем Владимир Каратицкий Ссылка на комментарий Поделиться на других сайтах More sharing options...
Миу Опубликовано 13 Ноября 2007 Жалоба Share Опубликовано 13 Ноября 2007 (изменено) Диана Машкова Сон Мариш, грустно и жизненно. Понравилось. Мне показалось даже немного жутко. Надеюсь, что автор сильно преувеличил, в реальности все не так страшно Ээээ, ну если не дай бог Вам доведется рожать в простой палате городского роддома - так оно и будет. На дворе 21 век, но в бюджетных больницах мало что изменилось. За деньги Ленина убили Хотя недавно у друга жена рожала в обычном роддоме, всё нормально, не Швейцария конечно, но вполне прилично. Эх помню моя пацана рожала. 15 дней в роддоме, а я с дочками - одной 7, другой 1,5. Так умудрялся сготовить вкусненько им, жене отдельно и 2 раза в день на другой конец города сгонять в роддом. Ну мама моя по выходным сидела с детворой, а так, отвечаю сам всё, младшую усыпишь, старшая смотрит за ней и вперед. Замотался так, что когда забирал ни какого торжества, один приехал, цветы с баблом повручал, сверток забрал, и поехали сами. Зато когда выписали, ох и обмывали же, под НГ дело было. Если в болнице нормальный гла.врач - и больница на высоте. В прочем - как любое другое учреждение. Есть у нас суд городской (их два всего) - так вот там председатель был - золотой мужик. Его все знают, юрист - никакой - это тоже все знают. Но хозяйственник - от бога. Он как тот ужик - кого попросить, кому сам чай будет наливать и подавать, кому услугА-за услугу. Так вот из паршивого здания городского суда он шикарный суд сделал - всё на деньги спонсоров. Ремонт, мебель, в залах заседаний интерьер как в европейских судах - лампы на столах, всё предусмотрено чтобы ноуты включать, минералка,если надо, ковры от стены до стены, в зимний период на диванчиках мягкие подушечки лежат, чтобы не замерзнуть, кррррррасота была в общем. И это в 2000 году. Он в Англии был, очень понравилось ему там - так у нас на фасаде суда суд назвается - ДОМ ПРАВОСУДИЯ. И кста, он никогда никого не принуждал - народ сам ему помогал. Так там на Новый год - детям сотрудников по 5-6 кульков раздавали (как в советские времена). А сейчас - все растащили, даже близко нет ничего. В общем вывод - всё решают деньги. Коллеги, немного подредактировал (объединил Ваши мысли в одном сообщении). Это сделано всего лишь для того, чтобы не нарушать формат темы. Очень рад Вашему участию! Изменено 14 Ноября 2007 пользователем Владимир Каратицкий Ссылка на комментарий Поделиться на других сайтах More sharing options...
MARYA-X Опубликовано 16 Ноября 2007 Жалоба Share Опубликовано 16 Ноября 2007 Людмила Евгеньевна Улицкая Даниэль Штайн, переводчик Scan&SpellCheck: MCat78 lib.aldebaran.ru «Даниэль Штайн, переводчик»: Эксмо; 2006 ISBN 5 699 19444 4 Аннотация Мудрая старуха, обитающая среди книг и молчания. Озлобленная коммунистка, доживающая свой век в израильском приюте. Сорокалетняя американка — якобы благополучная, но искалеченная воспоминаниями. Немка, ради искупления вины своего народа работающая в христианской общине под Хайфой. Католическая монахиня, ныне православная попадья, нашедшая себя на Святой земле. Израильский радикал, неуравновешенный подросток, грустный араб христианин, специалист по иудаике. Большая политика и частная жизнь. США, Израиль, Польша, Литва, Россия. А в центре этого разрозненного и всё же отчаянно единого мира — еврей, бывший «крот» в гестапо, бывший партизан, ныне — католический священник. Человек, чья жизнь объясняет, как люди живы до сих пор, как не утопили себя в ненависти и боли. Новый роман Людмилы Улицкой — о странствиях духа во мраке мира, о том, как всякий ищет и находит свет вокруг и в себе. О кармелите Даниэле — человеке, с чьей жизнью не способна соперничать никакая литература. О человеке, который до последнего дня оставался милосердным солдатом. какой отрывок размещать, так и не решила. книгу нужно читать всю. каждый отрывок в ней стоит того, чтобы его здесь разместили ulickaya_lyudmila_daniyel_shtain_perevodchik.rtf.zip Ссылка на комментарий Поделиться на других сайтах More sharing options...
В.К. Опубликовано 16 Ноября 2007 Жалоба Share Опубликовано 16 Ноября 2007 Четыре окна (С)Ю.Шевчук. Долго брел в темноте я без мира, без сна. В пустоте суета подгоняла кнутом. Но судьба подарила четыре окна Привела меня даль в этот дом! Где подруга - трава расстелила постель. А чернявая ночь подложила луну... А краюха - зима наливала метель. И я пьян от всего, живу! В твои четыре окна кричит вьюга. В твои четыре окна летит лето. В твои четыре окна поет осень. Твои четыре окна Разбила птица - Весна! В твои четыре окна Смотрю я! Я купался в реке, а в далеких церквах Я молился Ему и просил об одном. Отжени от меня ты сомненья и страх. Сохрани и спаси этот дом. В твои четыре окна кричит вьюга. В твои четыре окна летит лето. В твои четыре окна поет осень. Твои четыре окна Разбила птица - Весна. В твои четыре окна Смотрю я!... Отжени от меня дождевицу - печаль. Отжени от меня одинокую ночь. Отжени от меня Суетливые дни. Отжени, Ангел мой, Отжени! В твои четыре окна кричит вьюга. В твои четыре окна летит лето. В твои четыре окна поет осень. Твои четыре окна Разбила птица - Весна. В твои четыре окна Смотрю я!... Ссылка на комментарий Поделиться на других сайтах More sharing options...
Мариша Опубликовано 17 Ноября 2007 Жалоба Share Опубликовано 17 Ноября 2007 (изменено) Читала когда-то рассказ Т. Драйзера, кажется, называется "Освобождение". К сожалению не могу найти в инете и подвесить отрывок. Очень "зацепил" рассказ. Стала с пониманием относиться к разводу родителей, к новой папиной семье, и даже к его жене. Главный герой рассказа живет безрадостной семейной жизнью, все время мечтая о свободе. Со стороны брак выглядит благополучным. Жена с ним счастлива, и не допускает мысли, что он может быть несчастлив в браке. Изменить жене ему не позволяет воспитание. Развестись не хватает смелости. Так проходит его жизнь. Оглядываясь на прошлое, он тихо ненавидит свою супругу, обвиняя ее в своей загубленной жизни, в своих несбывшихся мечтах. Уже в преклонном возрасте жена его заболела. Он в глубине души с нетерпением ждал ее сметри, одновременно мучаясь угрызениями совести за такие мысли. Когда она умирает, он понимает, что в таком возрасте уже не способен наслаждаться свободой и стать счастливым... Изменено 17 Ноября 2007 пользователем Мариша Ссылка на комментарий Поделиться на других сайтах More sharing options...
В.К. Опубликовано 19 Ноября 2007 Жалоба Share Опубликовано 19 Ноября 2007 (изменено) Ах, утону я в Северной Двине... Автор неизвестен, исп.А.Абдулов и А.Макаревич, песня из х\ф "Гений" Ах, утону я в Западной Двине Или погибну как-нибудь иначе Страна не зарыдает обо мне Hо обо мне товарищи заплачут... Они меня на кладбище снесут Простят долги и старые обиды Я отменяю воинский салют Hе надо мне гражданской панихиды... Я никогда не ездил на слоне И не решал важнейшие задачи Страна не зарыдает обо мне Hо обо мне товарищи заплачут... Hе выйдет утром траурных газет Подписчики по мне не зарыдают Прости-прощай, Центральный Комитет И гимна надо мною не сыграют... Песню можно скачать ЗДЕСЬ Изменено 19 Ноября 2007 пользователем Владимир Каратицкий Ссылка на комментарий Поделиться на других сайтах More sharing options...
Галина Опубликовано 23 Ноября 2007 Жалоба Share Опубликовано 23 Ноября 2007 Диана Машкова Сон I. А концовка какая жуткая...Кошмар просто. Батька, стыдно про Улицкую Вам говорить, что не читали! Я ж подвешивала в этой теме отрывок из "Казуса Кукоцкого". Надо было читать :biggrin: Ссылка на комментарий Поделиться на других сайтах More sharing options...
Мариша Опубликовано 24 Ноября 2007 Жалоба Share Опубликовано 24 Ноября 2007 А концовка какая жуткая...Кошмар просто. Да, концовка страшная, поэтому не стала здесь размещать. Посмотрела другие рассказы Дианы Машковой на сайте, развязка ни в одном не понравилась. Ссылка на комментарий Поделиться на других сайтах More sharing options...
Миу Опубликовано 26 Ноября 2007 Жалоба Share Опубликовано 26 Ноября 2007 Там все умирают. Хотя пишет очень хорошо, мне понравилось. Ссылка на комментарий Поделиться на других сайтах More sharing options...
Чеширский Кот Опубликовано 27 Ноября 2007 Жалоба Share Опубликовано 27 Ноября 2007 Борис Акунин(с) Любовник Смерти Отрывок "Чтобы отворить женское сердце, нужно три ключа, учил Маса. Уверенность в себе, загадочность и подход. Первые два – это просто, потому что зависят только от тебя самого. Третье – труднее, потому что тут нужно понимать, какая перед тобой женщина. Это называется знание души, а по научному психология. Женщины, объяснил Маса, не все одинаковые. Делятся на две породы. – Только на две? – поразился Сенька, который слушал очень внимательно и жалел лишь об одном – под рукой не было бумажки записать. Только две, важно повторил сенсей. Те, которым в мужчине нужен папа, и те, которым нужен сын. Главное – правильно определить, женщина какой породы перед тобой, а это с непривычки непросто, потому что женщины любят притворяться. Зато если определил, всё остальное – пустяки. С женщиной из первой породы нужно быть папой: про жизнь её не расспрашивать и вообще поменьше разговаривать, являть собой отеческую строгость; с женщиной второй породы нужно делать печальные глаза, вздыхать и больше смотреть на небо, чтобы она поняла: без мамы ты совсем пропадёшь. Если же тебе от женщины не нужно души, а хватит одного лишь тела, продолжил далее учитель, тогда проще. Сенька торопливо воскликнул: – Хватит хватит! В этом случае, пожал плечами Маса, слова вообще не нужны. Громко дыши, делай глазами вот так, на умные вопросы не отвечай. Душу свою не показывай. Иначе нечестно получится – тебе ведь от женщины души не нужно. Ты для неё должен быть не человек, а дзверуська. – Кто? – не сразу понял Скорик. – А, зверушка. Маса с удовольствием повторил звучное слово. Да, сказал, зверушка. Которая подбежит, понюхает под хвостом и сразу сверху залезает. От женщин все хотят, чтобы они стеснялись и целомудрие изображали, женщины от этого устают и скучают. А зверушку чего стесняться? Она ведь зверушка. Долго ещё сенсей про всякое такое поучал, и Сенька, хоть не записывал, но запомнил науку слово в слово." :biggrin:akunin_boris_lyubovnik_smerti.rtf.zip Ссылка на комментарий Поделиться на других сайтах More sharing options...
Мариша Опубликовано 28 Ноября 2007 Жалоба Share Опубликовано 28 Ноября 2007 Идеальная жена Автор: Переделкин Андрей Николаевич Мухоедов вернулся с работы в расстроенных чувствах. Шеф очередной раз отчитал его за плохой отчёт и срыв установленных сроков сдачи проекта. Чертежи оказались готовы только наполовину, а в аналитической части творился полнейший хаос. Дело в том, что Андрей Николаевич переживал очередной бурный роман на стороне. Любовница Мухоедова по несчастью жила далеко от его дома и ценному специалисту приходилось иной раз ехать через весь город в час-пик и по ночам. Андрей Николаевич сильно уставал, нервничал, переживал за семью, тратил много бензина и практически не мог продуктивно трудиться. Таким образом, с красивой и сногсшибательной Натали пришлось расстаться. Что ж, семья у Андрея Николаевича всегда была на первом месте. К тому же бюджет Мухоедова трещал по швам, жена начала что-то подозревать и строить кислые мины на лице, не доваривать борщ и плохо отстирывать носки. Андрей Николаевич трижды пытался как-то подбодрить свою законную избранницу, однако проблемы на работе только усугублялись. Шеф в очередной раз прописал Мухоедову пистонов и в присутствии всего персонала отчитал самыми последними словами. Уволить Андрея Николаевича он не мог, потому что тот ему приходился внучатым племянником или даже братом. На этот счёт ходили самые разнообразные слухи, но мы не будем отвлекаться на подобные пустяки. Когда Мухоедов находился на грани отчаяния, какое только может себе представить порядочный семьянин, в дверь осторожно постучали и женский голос бархатно прошелестел: – Открывайте, вам посылка! Андрей Николаевич не ждал не от кого ценных бандеролей и поэтому нехотя подошёл к двери. На лестнице послышались удаляющиеся шаги. Мухоедов высунул голову в дверноё проём и увидел свёрток. Бомба! – решил в первое мгновение измученный супруг и залёг на пол. Со временем любопытство потихоньку начало преодолевать страх. Андрей Николаевич приоткрыл один глаз и ещё раз оглядел свёрток. Дрожащей рукой он дотронулся до пожелтевшей бумаги и понял, что внутри лежит что-то твёрдое. Отвернув бумагу, Мухоедов заметил надпись «Нанороботы нового поколения. Возьми своё счастье голыми руками». Страшный на первый взгляд смысл слов нисколько не отпугнул Андрея Николаевича, тем более он что-то слышал о нанотехнологиях, которые якобы должны были перевернуть мир и сделать всех людей поголовно счастливыми. Окончательно потеряв всякий страх Мухоедов взял свёрток в руки и закрыл входную дверь. На конверте стояла странная надпись «от предшественника». Но Андрей Николавевич не обратил на неё ни малейшего внимания. В коробочку, где хранилась какая-то смесь, была вложена подробнейшая инструкция на русском языке. В ней говорилось о том, что данная модель представляет из себя конструктор, позволяющий смоделировать себе спутницу жизни. Мухоедов замер. Он на минуту представил себе образ жены, потом опять посмотрел на конверт. А что, чем чёрт не шутит, – решил он и приступил к изучению брошюры. Первым пунктом в инструкции значилась необходимость хорошо представить себе то, что владелец конструктора желает получить. Андрей Николаевич мечтательно запрокинул к небу глаза и представил Натали. Её пышная грудь слегка приподнималась вверх, лёгкий и нежный стан волновал, великолепные длинные волосы и внимательный взгляд очаровывали до глубины души. Образ был то, что надо. Мухоедов довольно потёр руки и перешёл ко второму пункту, где конструктору было необходимо сконцентрироваться на духовных качествах своей будущей супруги. Андрей Николаевич крепко задумался. Если с внешностью всё было предельно ясно, то с внутренними процессами Мухоедов явно испытывал затруднения. Ну не нравилось ему как Натали готовит, как разговаривает с подругами, как утомительно долго гладит ему пиджак. Чувствовалось, что эти позиции требовали усовершенствования. А темперамент? Мухоедов с тревогой в сердце вспомнил последний вечер с Натали, как та страстно и неустанно любила его, после чего он чуть не угодил под самосвал. Эти полные немыслимой страсти глаза… А если по телевизору футбол или теннис, что делать с такой женой? Она ещё чего доброго начнёт скучать и пойдёт на сторону в поисках новых ощущений. Всё-таки жена должна быть кроткой и скромной, но страстной (последнее качество возникло откуда-то изнутри, явно не из головы). Вот так задачка! Однако растопить огонь один раз можно в любой женщине, а вот погасить… Мухоедов почесал затылок и засомневался. В сознании Андрея Николаевича тут же вырисовался шеф публично грозящий ему пальцем. Мухоедов вздохнул и решил, что насчёт страстного характера надо будет ещё подумать. С третьего пункта началось самое сложное. Оказалось, что в женщину необходимо было вложить некоторые знания. Андрей Николаевич, разумеется, был против, но в инструкции говорилось, что вносить нужно всё вплоть до любимых блюд, иначе идеальная жена будет ограничиваться стандартным набором, любезно предложенным создателями. Мухоедов не мог полагаться на случай и записал все свои самые любимые яства, потом описал любимые позы и эрогенные зоны. Интересно, что ещё должна знать обо мне любящая жена? В разделе «информация об окружающем мире» Андрей Николаевич поставил прочерк. Пусть считает, что во всём мире есть только я, решил он. Далее шли ещё какие-то мелкие настройки, на которых Мухоедов решил не сосредотачиваться. Очень уж хотелось посмотреть на то, что выйдет в итоге. Встреча с Натали в собственном доме да ещё под маркой жены крайне возбуждала Андрея Николаевича. Он сделал ещё несколько коротких замечаний по поводу предпочтений в одежде и парфюмерии. Всё-таки, запахи немаловажная составляющая комфорта и счастья. Когда последние приготовления были завершены Мухоедов нажал кнопку и открыв рот начал ждать, когда система соберёт идеальную жену. Зрелище оказалось не для слабонервных! Сначала появились ноги. Долгое время слышался какой-то монотонный жужжащий звук. Андрей Николаевич с ужасом начал рассматривать конечности. Они как будто действительно принадлежали Натали. Беспокойство улеглось. Значит, правильно заложил параметры, подумал будущий супруг, и глотнул холодного пива. С другой стороны начала появляться голова. Видимо, роботы решили собирать модель с двух сторон сразу и идти навстречу друг другу. Так поступают друзья, которые хотят съесть один и тот же бутерброд. Только в нашем случае всё происходило в обратном направлении. Андрей Николаевич тут же узнал прекрасное лицо Натали, её шелковистые волосы и пристальный взгляд, который крайне испугал Мухоедова. Ему показалось, что не до конца сформировавшаяся супруга уже изучает будущего мужа. И действительно, веки женщины дрогнули и она посмотрела по сторонам. Заметив Андрея Николаевича удивилась, но потом улыбнулась бессмысленной улыбкой. Немудрено, ведь закладка знаний об окружающем мире ещё не произошла. Мухоедов с нетерпением ёрзал на кресле и следил за роботами. Предстояло самое страшное: воссоединение двух процессов. Андрей Николаевич сильно переживал, что на месте стыка обязательно останется шрам или рубец, который обезобразит прекрасное тело Натали. Мухоедов выдохнул с облегчением. Тело Натали оказалось в полном порядке. Конструктор объявил, что приступает к формированию внутренних ресурсов системы. Андрей Николаевич поинтересовался у робота, не навредит ли этот процесс его будущей идеальной жене, на что конструктор заверил, что всё пройдёт замечательно. Мухоедов после слов специалиста несколько расслабился и казалось, что даже вздремнул. Его разбудил оглушительный свист и восторженный возглас создателя, возвестивший о завершении сборки. Андрей Николаевич открыл глаза и увидел перед собой жену. В руке у неё была скалка для раскатывания теста, фартук испачкан мукой. – Что так и не сходил в магазин за сметаной? – раздражённо спросила она. – Ничего не понимаю, – изумился Мухоедов, – а где та, другая женщина? – Какая ещё женщина? – и жена с нежностью постучала Андрея Николаевича скалкой по голове. – Во всём окружающем мире больше нет ни одной женщины. Только ты и я. – Как? – испугался Андрей Николаевич и выскочил в коридор. Он распахнул входную дверь и увидел, что прямо внизу плывут кучевые облака. Мухоедов в расстройстве вернулся назад в комнату. Конструктор бережно лежал в углу, а жена сидела в кресле скрестив ноги. – Постой, но как же тогда я схожу в магазин, если там ничего нет? – спросил Андрей Николаевич. – Заметил? А я думала, что ты по привычке не обратишь внимания и загремишь вниз. Может быть, тогда что-нибудь изменится, – жена сделал печальные глаза. – Вот дура! Захотела себе идеального мужа… – И ты тоже? – удивился Мухоедов. – Он был таким высоким и очаровательным блондином… А потом вместо него появляешься ты, – жена разочарованно вздохнула. – Похоже, мы созданы друг для друга. – Выходит так, – кивнул не менее опечаленный супруг. – Ладно, садись ужинать, у меня пельмени почти готовы. Андрей Николаевич пошёл мыть руки. Что ж, он любил это блюдо. Хоть в чём-то повезло, подумал про себя Мухоедов. В ванной комнате он увидел фотографию, на которой были изображены незнакомый блондин, а рядом с ним Натали. Андрея Николаевича, как будто, током пронзило и обдало ледяным душем с головы до пят. – Белла! – закричал Мухоедов. – Что это у нас за фотография в ванной висит? – Ты меня удивляешь, дорогой! – крикнула из комнаты жена. – Это же мы с тобой в медовый месяц. Забыл? Андрей Николаевич почесал затылок и поднёс руки под кран, вода тут же весело полилась. Тщательно вытирая руки полотенцем, Мухоедов на всякий случай ещё раз заглянул в гостиную, там сидела его жена, потом опять – на фотографию, на ней была изображена великолепная Натали. – И что совсем ничего нельзя изменить? – спросил Андрей Николаевич, когда взяв ложку попытался съесть первый ароматный пельмень. – От счастья не убежишь, – впервые улыбнулась жена. – Вкусно? – Очень, – согласился супруг и начал изучать летящие за окном облака. 22-23.09.2007г. http://www.obshelit.com/works/599/ Ссылка на комментарий Поделиться на других сайтах More sharing options...
Мариша Опубликовано 28 Ноября 2007 Жалоба Share Опубликовано 28 Ноября 2007 БРОШЕННАЯ МАТЬ Автор: Римма Ульчина Пятница. Опаздываю на поезд. Время меня поджимает, а я стою в дорожной пробке, ежесекундно поглядывая на часы, стрелки которых затеяли со мной игру « в догонялки» и очень в этом преуспели. Они преуспели, а я нет, так как не доехала даже до поворота, за которым открывается прямой путь к Ашдодскому вокзалу. – Что делать? Это последний поезд перед наступающей субботой! Я должна успеть! Выбора нет. Начинаю втискивать свою машину в любой зазор, образовавшийся между «ползущими» друг за другом машинами. Краем глаза успеваю сфотографировать выражения лиц водителей, одни из которых энергично крутят указательным пальцем у своего виска, показывая, что я сошла с ума, либо у меня « крыша поехала», а другие выразительно шевелят губами, посылая меня в то место, которое им по душе… А на перроне, как всегда много народа, молодежи, солдат и солдаток с автоматами, и с большими рюкзаками. В вагоне все места уже заняты. Проход между креслами завален. Я осталась стоять в тамбуре, а ребята, сбросив с плеч рюкзаки, садились прямо на пол, держа на коленях свои автоматы. Мое внимание привлекли два симпатичных паренька в военной форме, которые выясняли у кого из них рюкзак тяжелее. – Наверно только недавно прошли теронут, - подумала я. - Мишка! Ты не знаешь мою маму! Представь себе, что она умудрилась затолкать в него столько вещей, что он чуть не лопнул! – сказал один. - И моя такая же! Если бы она могла втиснуть туда весь гардероб, а в придачу к нему холодильник до верху набитый едой, то и тогда бы не успокоилась! – поддержал его другой. - Какие же они еще мальчики! Мальчишки, переодетые в военную форму, - глядя на их совсем еще юные лица, подумала я. На табло высветилось название следующей станции Тель-Авив Агона, и вагон наполовину опустел. Сев в удобное кресло, я стала просматривать газету. Услышав тихое покашливание, подняла глаза и увидела сидящую напротив меня опрятно одетую, но очень пожилую женщину, которая запивала таблетку водой. Наши взгляды встретились, и женщина быстро опустила глаза. За какую-то долю секунды я разглядела в ее черных, но уже со старческой поволокой глазах такую безысходную боль, от которой у меня перехватило дыхание. - Но чем можно помочь незнакомому человеку, который прячет свою боль за опущенными веками? – задала себе вопрос я. И тут же ответила: - Ничем. - Извините! – обратилась ко мне она. – Я не расслышала название следующей станции. - «Беньямина»! Это конечная остановка. - Спасибо! – и она с трудом поднялась с сиденья. Я предложила ей свою помощь. Она вежливо отказалась, и добавила: - Мне нужно пересесть с поезда на поезд. -Значит нам по пути. А куда вы едите? – спросила я. - В Акко. Теперь я живу там... Да теперь я живу там, – несколько раз повторила она. - Вы живете с детьми? - Нет! Сейчас я живу одна. Живу в Хостыле, – и тяжело вздохнув, добавила. И за это нужно сказать спасибо. Хостыль ничего, но людей говорящих по-русски нет, а с ивритом у меня совсем плохо... Слава Богу, что рядом с Хостылем, разбили парк. Говорят, что сам Шарон распорядился его посадить, дай Бог ему здоровья! Но там нужно ходить пока светло, так как местные мальчишки, иногда швыряют в гуляющих стариков камни. А что с них возьмешь? Они же все-таки дети. Дети, которых так воспитывают... - А где живут ваши дети? – спросила я. - У меня всего один сын, а он с семьей уехал в Канаду. Сначала он уговорил меня и мужа уехать в Израиль. Мы с мужем продали свой дом, сад, и все что нажили в течение жизни. Выручили деньги. Когда приехали в Израиль, сын уговорил нас жить вместе. Мы согласились. Деньги кончились, начались скандалы, так как невестка нас с мужем на дух не переносила. Муж умер от обширного инфаркта, а сын решил уехать с семьей в Канаду, на «поиски счастья»... А я об этом узнала, перед самым его отъездом… - Мама! Ты не волнуйся, мы устроимся, получим страховку и тебя заберем? – сказал, как отрубил. - Сказал, заберем! Заберем. Так я уже давно восьмой десяток разменяла! Даже если бы он захотел меня взять с собой, я бы все равно не поехала. Поверьте мне, что все равно бы не поехала! Разве я бы себе позволила стать для него обузой? Никогда! Там без страховки ты не человек! Никакой врач к тебе не придет! Он же знал, что я не поеду! Знал! Ну что ему стоило сказать: - Мама, я без тебя никуда не поеду!.. Мне бы было от этого намного легче. Понимаете?.. . – и она замолчала. -Знаете, я хотела на себя руки наложить, или зайти в море и утопиться, так как плавать совсем не умею. Но во время вспомнила, что это великий грех, который Всевышний мне не простит. Я уже смирилась,.. а сердце все равно болит. А пару дней тому назад получила приглашение от своей дав-ни-шней подруги. Села в поезд, там меня встретил ее сын и привез к себе домой. А какой подарок они мне сделали! Такой подарок ни за какие деньги не купишь! .. Какой подарок, какой подарок?.. Вы даже и представить себе не можете, какой это был подарок!.. Я видела лицо своего сына через приставку компьютера, а говорила с ним по переговорному устройству. - Вот мы с ним и повидались! Он просил себя поберечь, – повернувшись ко мне всем корпусом, сказала она. – Поберечь! А как!?.. - Неужели те молодые солдаты, которые рассказывали друг другу, о своих заботливых мамах, через много лет, бросят их старых и немощных, на произвол судьбы? – с ужасом подумала я. – Нет! Эти не бросят! Поезд замедлил ход. Я поднялась. - Идите, идите! А то не успеете! – заволновалась женщина. - Скажите, как вас зовут? – спросила я - Ривка! Иди, иди детка, и пусть хранит тебя Господь! – сказала она. Я пулей выскочила из вагона и бросилась к окну. Секунду мы смотрели друг другу в глаза. Поезд тронулся,.. и она уехала. Уехала в Акко. В хороший Хостыль, где никто не говорит по-русски, и где арабские невоспитанные дети бросают камни в беззащитных и брошенных собственными сыновьями стариков, но делают это они не со зла, а потому, что их плохо воспитывают родители. - Господи! Каким же должно быть у этой одинокой, брошенной собственным сыном матери сердце, чтобы вместить в себя столько доброты и всепрощения!? http://www.obshelit.com/works/25/ Ссылка на комментарий Поделиться на других сайтах More sharing options...
В.К. Опубликовано 22 Декабря 2007 Жалоба Share Опубликовано 22 Декабря 2007 (изменено) Читал неоднократно, и перечитываю с удовольствием. Одна из самых добрых, светлых, умных и веселых книг, которые я когда-либо читал. Шедевр, неподвластный времени. А.и Б.Стругацкие(С) Понедельник начинается в субботу Сказка для научных сотрудников младшего возраста Кол-во скачиваний: 14 Очень для меня приятно, что народ по-прежнему читает хорошие вещи. "Понедельник..." скачан 14 раз. Думаю, - понравилась книга. А сейчас я размещаю ее продолжение, написанное Сергеем Лукъяненко (автор "Ночного дозора" и последующих книг этой серии, уроженец Алма-Аты). Эта повесть, - "Неделя неудач", написана в рамках проекта Алексея Черткова "Миры братьев Стругацких. Время учеников", как продолжение знаменитой повести А.и Б.Стругацких "Понедельник начинается в субботу". Всю повесть Сергея Лукьяненко Вы можете скачать ниже. Неделя неудач (С)С.Лукьяненко Отрывок "ПОЧЕМУ Я ЭТО НАПИСАЛ... Если честно - то все мы начинали именно с этого. Продолжали,дописывали (в уме, или на бумаге) свои любимые книги, воскрешали погибших героев и окончательно разбирались со злом. Порой спорили с авторами - очень-очень тихо. А как же иначе - литература не футбол, на чужом поле не поиграешь. Где-то в глубинах письменных столов, в компьютерных архивах, просто в уголке сознания, у каждого писателя, наверное, спят вещи, которые не будут изданы. Потому что писались они для себя, как дань уважения авторам, любимым с детства. Нет в этом большой беды для читателей - подражание не может стать лучше оригинала. И всем нам хочется быть не "последователями Стругацких" или "русскими Гаррисонами и Хайнлайнами", а самими собой. Но как здорово, что дана была эта возможность - пройти по НИИЧАВО, увидеть Золотой Шар, побывать в Арканаре! Андрей Чертков, придумавший и осуществивший эту идею, Борис Стругацкий, разрешивший воплотить ее в жизнь, подарили нам удивительное право - говорить за чужих героев. Хотя какие они чужие - Быков, Румата, Рэд Шухарт, Александр Привалов... Они давным-давно с нами, без них мы были бы совсем другими. И всегда хотелось встретиться с ними еще раз. Я выбрал продолжение "Понедельника" даже не потому, что он наиболее любим, есть и другие книги братьев Стругацких, которые дороги мне ничуть не менее. Просто для меня это была наиболее сложная тема. Писать "продолжение" книги, наполненной духом шестидесятых годов, светом и смехом давно ушедших надежд. Рискнуть. Но это - уже совсем другая история. ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ. КОЛЕСО ФОРТУНЫ И долго еще определено мне чудной властью идти об руку с моими странными героями... Н.В.Гоголь 1 ...судя по всему, мое житье-бытье час от часа становилось все нестерпимее... Г.Я.К.Гриммельсгаузен, "Симплициссимус" Было раннее утро конца ноября. Телефон зазвонил в тот самый момент, когда "Алдан" в очередной раз завис. В последнее время, после одушевления, работать с машиной стало совсем трудно. Я со вздохом щелкнул "волшебным рубильником" - выключателем питания, и подошел к телефону. "Алдан" за моей спиной недовольно загудел и выплюнул из считывающего устройства стопку перфокарт. - Не ######гань, на всю ночь обесточу, - пригрозил я. И, прежде чем взять трубку, опасливо покосился на эбонитовую трубку телефона, где тянулся длинный ряд белых пластиковых кнопок. Слава богу, вторая справа была нажата, и это означало, что мой новенький телефон принимает звонки только от начальства - от А-Януса и У-Януса, да Саваофа Бааловича.Впрочем, зачем гадать? - Привалов слушает, - поднимая трубку, сказал я. Очень хорошим голосом, серьезным, уверенным, и в то же время усталым. Сотрудника, отвечающего таким голосом, никак нельзя послать на подшефную овощную базу, или потребовать сдачи квартального отчета об экономии электроэнергии, перфокарт и писчей бумаги... - Что ты бормочешь, Сашка! - заорали мне в ухо так сильно, что на мгновение я оглох. - ...рнеев говорит. Слышишь? - А... ага... - выдавил я, отставляя трубку на расстояние вытянутой руки. - Ты где? У Ж-жиана? - В машинном зале! - еще сильнее гаркнул из трубки грубиян Корнеев. - Уши мой! На мгновение мне показалось, что из трубки показались Витькины губы. - Дуй ко мне! - продолжил разговор Корнеев. В трубке часто забикало. Я с грустью посмотрел на "Алдан" - машина перезагрузилась, и сейчас тестировала системы. Работать хотелось неимоверно. Что это Корнеев делает в машинном? И как сумел дозвониться? Я скосил глаза на телефон, потом, по наитию, на провод. Телефон был выключен из розетки. Сам ведь его выключил утром, чтобы не мешали писать программу. - Ну, Корнеев, ну, зараза... - с возмущением сказал я. - Дуй в машинный... Я с мстительным удовольствием подул в микрофон. - Привалов! Как человека прошу! - ответила мне трубка. - Иду-иду, - печально сказал я, и отошел к "Алдану". К Витькиным выходкам я привык давно, но почему он так упрямо считает свою работу важной, а мою - ерундой? На мониторе "Алдана" тем временем мелькали зеленые строчки: Триггеры... норма. Реле... норма. Лампы электронные... норма. Микросхема... норма. Бессмертная душа... порядок! Проверка печатающего устройства... Печатающим устройством "Алдану" служила электрическая пишущая машинка, с виду обычная, но снабженная виртуальным набором литер. Благодаря этой маленькой модернизации она могла печатать на семидесяти девяти языках шестнадцатью цветами, а также рисовать графики и бланки требований на красящую ленту. Сейчас машинка тарахтела, отбивая на бумаге буквы - от "А" до непроизносимых согласных языка мыонг. В конце она выдала "Сашка, будь челове...", после чего замерла с приподнятой литерой "К"."Алдан" снова завис. Обесточив машину, я вышел из лаборатории. Ну, Корнеев! Даже в "Алдан" залез! "Будь чело..." Я остановился, как громом пораженный. Если уж грубиян Корнеев просит помочь - значит, дело серьезное! Мысленно приказав кнопке вызова лифта нажаться, я бросился по коридору... Молоденького домового, уныло оттирающего паркет зубной щеткой, я не заметил до самого момента спотыкания. Отдраенный паркет метнулся мне навстречу, я отчаянно попытался левитировать, но в спешке перепутал направление полета. Когда я наконец-то пришел в себя, на лбу имелся прообраз будущей шишки, а заклинание левитации упрямо прижимало меня к полу, пытаясь доставить к центру Земли. Ошибись я с заклинанием на улице, так бы скорее всего и получилось. Но в институте, на мое счастье, и полы, и стены, и потолки были заговорены опытными магами, и моим дилетантским попыткам не поддавались. Я перекрестился, что отменяло действие заклинания, сел на корточки и потер лоб. Домовой, забившийся поначалу в угол, осмелел и подошел поближе. Длинные, не по росту, хлопчатобумажные штаны унылого буро-зеленого цвета волочились за ним по полу. Широкий ремень из кожзаменителя съехал вниз. Латунные пуговицы были нечищены, одна болталась на ниточке. - Жив? - шмыгая носом и утираясь рукавом, спросил домовой. - Жив, - машинально ответил я, не обращая внимания на панибратский тон домового. А тот добродушно улыбнулся и добавил: - Дубль... - Какой дубль? - уже опомнившись, спросил я. Происходящее становилось интересным. Домовые слыли существами робкими, забитыми, в разговоры вступали неохотно. Только самые старые и смелые из них, вроде тех, что прислуживали Кристобалю Хозевичу, были способны иногда на осмысленную, но крайне уклончивую беседу. Домовой внимательно осмотрел меня и сказал: - Удачный. Очень удачный дубль. Привалов-то наш научился, все-таки... Я ошалел. Домовой принял меня за моего собственного дубля! Позор! Неужели я становлюсь похожим на дублеподобных сотрудников? - Ты так по коридорам не носись, - поучал меня тем временем домовой. - Привалов... он того, неопытный. Сквозь стены видит плохо, можно при нем побежать, чтобы он убедился - стараешься, и обратно когда идешь ходу ускорить... Тихо! Мимо нас прошел бакалавр черной магии Магнус Федорович Редькин. Был он в потертых на коленках джинсах-невидимках, в настоящий момент включенных на половинную мощность. Магнус Федорович от этого выглядел туманным и полупрозрачным, как человек-невидимка, попавший под дождь. На нас с домовым он даже не посмотрел. Тоже принял меня за дубля? Почему? И лишь когда Редькин скрылся в дверях лифта - мной, между прочим, вызванного, я понял. Ни один сотрудник института не споткнется о зазевавшегося домового. На это способен лишь дубль... В душе у меня слегка просветлело. Для полной гарантии я поковырял пальцем в ухе, но следов шерсти не обнаружил. Надо было вставать и бежать к Корнееву. - Все путем, - неожиданно сказал домовой. - Он не заметил, что мы разговаривали. Ладно, ты беги, а то и Привалов забеспокоится. Если что, заходи в пятую казарму, спроси Кешу. Знаешь, где казармы? За кабинетом Камноедова. Бывай... Домовой сунул мне теплую волосатую ладонь и исчез в щели между паркетинами. А я, глядя под ноги, побрел к лифту. На этот раз на кнопку пришлось давить минут пять, прежде чем лифт соизволил остановиться. Я юркнул в двери и с облегчением отправил лифт вниз. Третий этаж лифт проскочил без заминки. А между вторым и первым застрял. И зачем я поехал на нем, есть же нормальная черная лестница... Со вздохом оглядевшись - если кто-то рядом и был, то очень хорошо замаскированный, я нарушил второе правило пользование лифтом и вышел сквозь стену. На первом этаже было хорошо. Пронзительно пахло зелеными яблоками и хвойными лесами, что, почему-то, вызывало в памяти популярные болгарские шампуни. Мимо пробежала хорошенькая девушка, мимоходом улыбнувшаяся мне. Она улыбалась всем, даже кадаврам. Это было ее специальностью - она, как и все хорошенькие девушки института, работала в отделе Линейного Счастья. Здороваясь по пути со славными ребятами из подотдела конденсации веселого беззлобного смеха, я пробирался к машинному залу. Путь был нелегким. Начать с того, что отдел Линейного Счастья занимал абсолютно весь первый этаж. Места для машинного зала на нем попросту не оставалось. Но, если вначале спуститься в подвал, а потом уже подняться на первый этаж, то можно было попасть в машинный зал, обеспечивающий весь институт энергией. Как это получалось - было тайной, такой же непостижимой для меня, как огромные размеры НИИЧАВО, маленького и неприметного снаружи. Сегодня мне почему-то не везло. Я трижды споткнулся, но, наученный горьким опытом, не упал. Выдержал долгую беседу с Эдиком Амперяном, которому позарез хотелось поделиться с кем-нибудь своей удачей - он добился, с помощью Говоруна, потрясающих результатов в деле сублимации универсального гореутолителя. Какую роль сыграл Клоп Говорун в этом процессе, я так и не понял - уж очень специфические термины использовал Эдик. Но от его удачи мне стало полегче, словно я и сам надышался парами гореутолителя. Пообещав Амперяну провести для него расчет эффективности вне очереди, я сбросил его на проходящего мимо дубля Ойры-Ойры со строгим приказом: отвести Эдика домой и уложить в постель, после чего, уже без приключений, добрался до машинного зала. У дверей стоял Корнеев. Вид у него был невозмутимый. - Витька, что случилось? - с облегчением поинтересовался я. - Зачем такая спешка? - Привалов, пройди, пожалуйста, внутрь, - бесцветно сказал Витька. И я понял, что никакой это не Корнеев, это его дубль, запрограммированный лишь на одно - пропустить внутрь меня и преграждать дорогу всем остальным. Мне стало страшно. Я отпихнул дубля, неуклюже взмахнувшего руками, распахнул тяжелую дверь и влетел в машинный зал. Витька сидел на Колесе Фортуны, том самом, чье вращение давало институту электроэнергию. При моем появлении он взглянул на часы и сообщил: - Когда решу помирать, тебя за смертью пошлю. Девять минут шел, м-ма-гистр. К Витькиным издевательствам я привык. Проигнорировав "м-магистра" - Корнеев прекрасно знал, что я до сих пор хожу в "учениках чародея", я осмотрелся. Машинный зал производил странное впечатление. Вначале, из-за темноты, я заметил лишь Витьку, который светился бледным зеленым светом - с опытными чародеями такое случалось при сильном магическом переутомлении, теперь же передо мной открылась вся картина. Между огромными трансформаторами застыли странные темно-серые статуи, изображающие бесов. Через мгновение я сообразил, что это и есть бесы - из обслуживающего персонала. Кто-то, и я был на сто один процент уверен, что это Витька, наложил на них заклятие окаменелости. А вдоль Колеса Фортуны, походившего на блестящую ленту, выходящую из одной стены и входящую в другую, застыли Витькины дубли - неподвижные и почти неразличимые. Была в дублях одна странность - каждый последующий был немного ниже предыдущего. Те, которых я еще мог разглядеть, выглядели просто пятнышками на цементном полу, но у меня появилось страшное подозрение, что они вовсе не являются крайними в этой дикой последовательности. - Когда я позвонил, тебе везло? - внезапно поинтересовался Корнеев. - Что? Ну... У меня "Алдан" завис. - А после? - Что после? - После звонка тебе везло или нет, дубина? - печально и тихо спросил Корнеев. - Нет. Я упал, потом лифт... Я замолчал. Я все понял. Лишь теперь, наблюдая за Витькой, я осознал, что он сидит на Колесе, но остается неподвижным. Колесо Фортуны остановилось! - Это я, - с напускной гордостью сказал Витька. - Да? - с внезапной дрожью в голосе поинтересовался я. - Я его остановил, - зачем-то уточнил Корнеев. - Как? - Дублей видишь? Я сделал дубля и дал ему приказ - крепко держать Колесо Фортуны и производить следующего дубля, уменьшенного в размерах и с той же базовой функцией. Схватившись за голову я простонал: - Научил я тебя, Корнеев. Базовая функция... Ты, может, еще на бумаге эту программу составил? - Ага, - подтвердил Витька. И с людоедской радостью добавил: - А вчера у тебя на "Алдане" проверял. Могучая машина. - И что вышло? - Что число дублей будет бесконечным, а сила торможения ими Колеса - бесконечно большой. Вот... Так и вышло. Остановили они Колесо Фортуны..."Сергей_Лукьяненко._Неделя_неудач.txt Изменено 22 Декабря 2007 пользователем Владимир Каратицкий Ссылка на комментарий Поделиться на других сайтах More sharing options...
В.К. Опубликовано 14 Января 2008 Жалоба Share Опубликовано 14 Января 2008 (изменено) Генри Каттнер(С) Сплошные неприятности (Из цикла "Истории о Хогбенах") У нашего Лемуэля три ноги, и мы прозвали его Неотразимчиком. Когда началась война Севера и Юга, Лемуэль уже подрос, и ему пришлось прятать лишнюю ногу между лопаток, чтобы не возбуждать подозрений и сплетен. Нога под одеждой на спине делала его похожим на верблюда, иногда она дергалась от усталости и била его по позвоночнику, однако все это не очень беспокоило Лемуэля. Ведь его принимали за обыкновенного двуногого! И он был счастлив. Мы, Хогбены, на своем веку не раз попадали в передряги. Теперь каша заварилась из-за беспечности Неотразимчика. Он ко всему относился спустя рукава. Не виделись мы с Лемуэлем лет шестьдесят. Он жил в горах на Юге, а вся наша семья - в Северном Кентукки. Вначале мы решили добраться к нему по воздуху, но когда подлетели к Пайпервилю, собаки на земле невероятно разбрехались, жители высыпали из домов и уставились на небо. Мы вынуждены были вернуться. Папин па сказал, что придется отправиться в гости к родственнику обычным способом, как все люди. Я не люблю путешествовать ни по суше, ни по морю. Когда мы в 1620 году плыли к Плимут-Року, мне вывернуло всю душу. Куда приятнее летать! Но с дедом мы никогда не спорили, папин па у нас глава семьи. Папин па взял где-то напрокат грузовик и туда уложили все пожитки. Правда, не сразу нашлось место малышу - он весил около трехсот фунтов, и корыто, в которое его поместили, занимало чудовищно много места. Зато с дедом обошлось без хлопот: мы положили его в старый джутовый мешок и засунули под сиденье. Сборы, конечно, легли на мои плечи. Па выпил пшеничной водки и все только прыгал на голове и напевал: «Летит планета кувырком, кувырком, кувырком…». А дядюшка вообще не захотел ехать. Он улегся под ясли в хлеву и сказал, что погружается лет на десять в спячку. - И чего вам дома не сидится? - бурчал он. - Полтыщи лет вы ежегодно весной отправляетесь куда-то мотаться! Нет уж, я вам больше не компания… Так и уехали без него. Когда наши переселились в Кентукки, рассказывали мне, там было голое место, и пришлось изрядно попотеть, чтобы устроиться. Однако Неотразимчик не захотел корпеть над постройкой дома и улетел на юг. Там он зажил тихой дремотной жизнью, просыпаясь по-настоящему раз в год-два, чтобы как следует выпить. Лишь тогда с ним налаживалась мозговая связь. Оказалось, Лемуэль устроился на развалившейся мельнице в горах над Пайпервилем. Когда мы подъехали, то первым долгом увидали на балконе Лемуэлевы бакенбарды. Сам Неотразимчик похрапывал в опрокинувшемся кресле - очевидно, сон был приятный, и он не проснулся, когда упал. Будить мы Лемуэля не стали. Корыто затащили в дом общими усилиями, а потом па и папин па выгрузили спиртное. Поначалу у всех было хлопот полон рот - в доме не нашлось ни крошки. Наш Неотразимчик побил все рекорды сибаритства: даже не варил горячего. Он приноровился гипнотизировать обитавших в окрестных лесах енотов, и те сами являлись к нему на обед. И до чего только может дойти лень! Еноты очень ловко действуют лапками, и Лемуэль заставлял их раскладывать костер и самих себя поджаривать. Интересно, свежевал он зверей или нет? А когда Неотразимчику хотелось пить, он - стыдно сказать! - собирал над головой небольшую тучку и устраивал дождь прямо себе в рот. Впрочем, сейчас нам было не до Лемуэля. Ма раскладывала вещи, па присосался к кувшину пшеничной, и мне снова пришлось на своей спине таскать тяжести. Все это было бы еще полбеды, но на мельнице не оказалось никакого электрического генератора! А наш малыш жить не мог без электричества, да и папин па пил его как верблюд. Неотразимчик, конечно, пальцем о палец не ударил, чтобы поддерживать воду в запруде на должном уровне, и вместо реки по высохшему руслу тек тощий ручеек. Нам с ма пришлось здорово пораскинуть мозгами, пока мы не соорудили в курятнике печку. Однако настоящие неприятности начались после того, как о нашем приезде пронюхали местные власти. В один прекрасный день, когда ма стирала во дворе, заявился какой-то плюгавый тип и страшно удивился, завидев нас (я как раз тоже вышел из дому). - Хороший выдался денек, - сказала ма, - не хотите ли выпить, сударь? Незнакомец ответил, что не прочь, и я зачерпнул ему ковш нашей пшеничной. От первого глотка он чуть не задохся, затем поблагодарил и допил, однако повторить не захотел, а сказал, что, если мы так гостеприимны, пусть лучше дадим ему раскаленный гвоздь и он его с удовольствием проглотит. - Недавно приехали? - спросил он. - Да, - ответила ма, - в гости к родственнику. Плюгавый взглянул на балкон, где восседал спавший каменным сном Неотразимчик: - А он, по-вашему, жив? - Будьте уверены, - ответила ма, - как огурчик. - Мы думали, он давно умер, - сказал плюгавый, - даже избирательный налог с него не взимали. Теперь, надеюсь, и вы будете платить, раз поселились здесь. Сколько вас народу? - Человек шесть. - Все совершеннолетние? - У нас, значит, па, да этот - Сонк, да малыш… - Сколько ребенку? - Он совсем крошка, ему и четырехсот не будет, правда, ма? - вмешался я. Но ма влепила мне затрещину и приказала не перебивать старших. Плюгавый ткнул пальцем в мою сторону и сказал, что не в силах определить мой возраст, и я готов был провалиться сквозь землю, так как сбился со счета еще при Кромвеле и теперь сам не знал, сколько мне лет. В конце концов плюгавый решил взимать избирательный налог со всех, за исключением малыша. - Но это еще не главное, - сказал он, что-то помечая в своей книжечке. - Вы должны правильно голосовать. У нас в Пайпервиле один босс - Эли Гэнди, и организация у него работает как часы… С вас со всех двадцать долларов. Ма отправила меня поискать денег. Но у папиного па оказался только один денарий, и он сказал, что стащил его еще у какого-то Юлия Цезаря и денарий дорог ему как сувенир, па опустошил кувшин пшеничной и от него я ничего не добился, а у малыша нашлось всего три доллара. В карманах Неотразимчика я обнаружил лишь старое скворчиное гнездо и в нем два яйца. - Ничего, утро вечера мудреней, - сказал я и спросил у плюгавого: - А золото вы берете, мистер? Ма опять влепила мне затрещину, плюгавый же страшно развеселился и сказал, что золотом будет еще лучше. Наконец он вышел и направился в лес и вдруг припустил так, что пятки засверкали: навстречу ему попался енот с пучком веточек в лапках для костра. Значит, наш Лемуэль проголодался. Я стал искать металлолом, чтобы к завтрашнему дню превратить его в золото, но назавтра мы уже очутились за решеткой. Мы все могли читать мысли обыкновенных людей и заранее узнали об аресте, но не стали ничего предпринимать. Папин па собрал всех, кроме малыша и Неотразимчика на чердаке и объяснил, что нам надо хранить втайне свои способности и не возбуждать подозрений местных жителей. Во время его спича я загляделся на паутину в углу, и папин па заставил мои глазные яблоки повернуться в его сторону, а затем продолжал: - Стыдно мне за здешних мошенников, но нам лучше им не перечить. Инквизиции теперь нет, и нашему здоровью ничто не угрожает. - Может, лучше спрятать печку? - спросил было я, но получил от ма очередную затрещину за то, что перебиваю старших. - Только хуже будет, - пояснила она на словах. - Утром здесь шныряли сыщики из Пайпервиля и все высмотрели. - Вы пещеру под домом сделали? - спросил папин па. - Вот и отлично. Спрячьте нас с малышом в пещере, а сами идите. - И добавил со старинной вычурностью, которую любил: - Сколь жалка судьба человека, засидевшегося на этом грешном свете и дожившего до мрака времен, освещаемых лишь солнцем доллара. Пусть встанут деньги мошенникам поперек горла… Не надо, Сонк, я сказал просто так, не заставляй их глотать доллары. Постараемся, дети, не обращать на себя излишнего внимания. Как-нибудь выкрутимся. Папин па с малышом залез в пещеру, а нас всех арестовали и отправили в Пайпервиль, где поместили в здание со множеством клеток, похожее на птичник. Похрапывавшего Неотразимчика тоже выволокли, он так и не проснулся. В птичнике-тюрьме па применил свой любимый трюк и ухитрился напиться. Надо вам сказать, это даже был не трюк и не фокус, а настоящая магия. Сам па не мог его толком объяснить и сбивался на какую-то чертовщину. Он говорил, например, что алкоголь в теле человека превращается в сахар. Но как же он превратится в теле в сахар, если попадает не в тело, а в живот? Тут без колдовства не обойдешься. Мало того, па говорил еще, что с помощью ферментов навострился сахар у себя в крови превращать обратно в алкоголь и оставаться навеселе, сколько хочешь. Видно, эти его приятели ферменты были форменные чернокнижники! Правда, он чаще отдавал предпочтение натуральному спиртному, но проделки колдунов ферментов не раз сбивали меня с панталыку… Из тюрьмы меня привели в какое-то помещение, заполненное людьми, предложили стул и начали допрашивать. Я прикинулся дурачком и твердил, что ничего не знаю. Но вдруг один субъект объявил: - Эти горцы абсолютно первобытные люди, однако у них в курятнике урановый реактор! И они, конечно, не могли построить его сами! Публику настоящий столбняк хватил. Затем они снова начали приставать ко мне с вопросами, но ничего не добились и отвели обратно в камеру. Постель моя кишела клопами. Чтобы их уничтожить, я выпустил из глаз особые лучики и только тогда заметил тщедушного человека с воспаленными небритыми щеками, проснувшегося на верхних нарах. Он изумленно уставился на меня и быстро-быстро моргал. - Во всяких тюрьмах я гнил и с кем только не скучал у одного рундука, но с дьяволом в одной дыре первый раз. Меня зовут Амбрустер, Стинки Амбрустер, сижу за бродяжничество. А ты за что, приятель? Прикарманивал души по бешеной цене? - Рад познакомиться, - сказал я. - Вы, наверное, страшно образованный человек, я таких изысканных выражений ни от кого не слыхал… Нас притащили сюда без всяких объяснений, всех взяли, даже спавшего Лемуэля и подвыпившего па. - Я бы тоже с удовольствием шарахнул стаканчик-другой, - заметил мистер Амбрустер. - Может, тогда у меня не лезли бы глаза на лоб оттого, что ты ходишь, не касаясь ногами пола. Я действительно был несколько выбит допросом из колеи и забылся. Получилось, что я на глазах у чужих валяю дурака. Я рассыпался в извинениях. - Ничего, ничего, я давно всего этого ждал, - заворочался мистер Амбрустер и поскреб щетину на щеках. - Пожил я, покуролесил в свое удовольствие, вот и начал ум за разум заходить… Почему же, однако, вас всех арестовали? - Они говорят, из-за реактора, где мы расщепляем уран, но это ерунда. Зачем я буду щепать уран? Вот лучину щепать - другое дело… - Отдай ты им этот реактор, а то не отвяжутся. Здесь идет крупная политическая игра - через неделю выборы. Начали было поговаривать о реформах, да старина Гэнди всем глотки заткнул. - Все это очень интересно, но нам надо поскорей домой. - А где вы живете? Я сказал, и мистер Амбрустер задумался: - Наверное, ваш дом на той реке, то есть ручье… на Большой Медведице? - Там даже не ручей, а ручеек. - Гэнди называет его рекой Большой Медведицы! - рассмеялся мистер Амбрустер. - И заработал на этом названии кучу денег! Ручей пятьдесят лет как высох, но десять лет назад Гэнди построил на нем дамбу ниже вашей мельницы и отхватил жирный куш. Дамба так и называется: Гэнди-дамба. - Неужели он сумел обратить дамбу в деньги? - Ага, значит, сам дьявол этого не может? А Гэнди может. У него в руках газеты, а это все равно что открытый банковский счет, хо-хо! Гэнди взял и провел себе ассигнования на строительство… Кажется, за нами. Вошел человек со связкой ключей и увел мистера Амбрустера. Скоро пришли и за мной. Я очутился в большой ярко освещенной комнате, где были и па, и ма, и Неотразимчик, и мистер Амбрустер, и еще какие-то рослые парни с пистолетами. Кроме них, там сидел тощий сморщенный коротышка с голым черепом и подлыми глазенками. Этого лысого все слушались и называли мистером Гэнди. - Мальчишка, по-моему, довольно глуповат, - заговорил мистер Амбрустер, когда я вошел. - Если он и сделал что плохое, то не нарочно. Однако на пего прикрикнули и стукнули по голове, а этот мистер Гэнди взглянул из угла на меня по-змеиному и спросил: - Кто вам помогает, мальчик? Кто построил атомную электростанцию в сарае? Отвечай правду, или тебе сделают больно. Я так поглядел на него, что меня немедленно тоже стукнули по макушке. Вот чудаки, не знают, какая крепкая у Хогбенов голова. Меня дикари пробовали каменными топорами по голове бить, да все племя до того уморилось, что пикнуть сил не хватило, когда я их стал потом топить. Но мои сосед по камере заволновался. - Послушайте, мистер Гэнди… Я, конечно, понимаю, какая грандиозная сенсация будет, если вы докопаетесь, кто смастерил реактор, только вы и без того победите на выборах. А вдруг там и нет никакого реактора? - Я знаю, кто его построил, - сказал мистер Гэнди. - Беглые нацистские преступники или предатели-физики. Я не успокоюсь, пока не найду виновных! - Ого, значит, вам нужен шум на всю Америку, - сказал мистер Амбрустер. - Наверное, метите в губернаторы или в сенаторы, а то и на самую верхотуру? - Мальчишка что-нибудь тебе рассказывал? - спросил мистер Гэнди. Мистер Амбрустер сказал, что я ничего не говорил. Тогда они принялись за Лемуэля, но только зря потеряли время. Наш Неотразимчик любил и умел спать. Вдобавок при его лени он не давал себе труда дышать во сне, и люди мистера Гэнди даже засомневались, жив ли он. Па тем временем успел связаться со своими приятелями ферментами, и от него тоже ничего нельзя было добиться. Они попробовали вразумить его куском шланга, но он в ответ на удары только глупо хихикал, и мне было ужасно стыдно. Зато ма не посмели пальцем тронуть. А если кто подходил к ней, она вся бледнела, покрывалась испариной, вздрагивала, и наглец отлетал прочь, словно от здоровенного толчка. Помню, как-то один дока сказал, будто у нее в организме есть орган вроде ультразвукового лазера. Но это вранье и ученая тарабарщина! Ма просто испускала свист, которого никто не слышал, и направляла его в цель, как охотник пулю в глаз белки. Я и сам так мог. Наконец мистер Гэнди приказал отправить всех обратно в тюрьму, пригрозив еще взяться за нас всерьез. Неотразимчика выволокли, остальных развели по каморам. Мистер Амбрустер стонал на нарах, крохотная лампочка с утиное яйцо освещала его голову и шишку на ней. Пришлось облучить ему голову невидимыми лучами, действовавшими как припарка (не знаю, что это были за лучи, но я мог пускать и такие из глаз). Шишка исчезла, мистер Амбрустер перестал стонать. - Ну и в переплет ты попал, Сонк, - проговорил он (еще раньше я назвал ему свое имя). - У Гэнди планы: о-го-го! Он уже околпачил Пайпервиль, теперь хочет прибрать к рукам штат или даже целиком страну… А для этого ему нужно сперва прогреметь на всю Америку. Заодно и переизбрание в мэры подмажет, хотя город у него уже в кармане… А может, там у вас все-таки был реактор? Я вытаращил глаза. - Ганди уверен на все сто, - продолжал мистер Амбрустер. - Он посылал физиков, и я своими ушами слышал, как они докладывали про обнаруженный у вас уран-235 и графитовые стержни. Мой совет: скажи им, кто вам помогал. А то они напичкают тебя лекарствами, от которых начинаешь говорить правду. Однако в ответ я лишь посоветовал мистеру Амбрустеру отоспаться - меня уже звал папин па. Я вслушивался в его голос, звучавший в моем мозгу, но перебивал па, успевший опохмелиться. - А ну-ка, сынок, выпей, промочи горлышко, - веселился па. - Заткнись, несчастная букашка! - строго перебил его папин па. - Прекрати болтовню и отсоединись. Сонк! - Да, папин па. - Надо бы обмозговать план действий… - А все-таки, почему бы тебе не опохмелиться? - не отставал па. - Перестань, па! - не выдержал я. - Имей уважение к старшим, к своему отцу. И потом, как ты дашь мне опохмелиться, если мы в разных камерах?! - Очень просто: свяжу наши жилы, по которым течет кровь, в одно замкнутое кольцо и перекачаю образовавшийся во мне алкоголь к тебе. В науке это называется телепатической трансфузией. Гляди! Перед моим мысленным взором возникла посланная па схема. Действительно, все было очень просто. Просто для Хогбенов, разумеется. Но я еще больше разозлился. - Не заставляй, па, своего любящего сына терять последнее уважение к родителю и называть его старым пнем. Не щеголяй этими теперешними словечками, я же знаю, что ты ни разу книги в руках не держал, а просто читаешь чужие мысли и хватаешь верхушки. - Да ты выпей, выпей! - твердил па. - Кражи мудрости прямо из чужих голов, - хихикнул папин па. - Я тоже иногда так делал. А еще я могу быстренько состряпать у себя в крови возбудителя мигрени и подбросить его тебе, бездонная ты бочка!.. Теперь, Сонк, твой проказник па не будет нас прерывать. - Слушаю тебя, - ответил я. - Как у вас там? - Мы отлично устроились. - А малыш? - И он тоже. Но, Сонк, тебе придется поработать. Оказывается, все наши нынешние беды от печки, или… как ее теперь называют?.. От ядерного реактора. - Я тоже догадался. - Кто бы мог подумать, что они раскусят нашу печку? Такими печками пользовались во времена моего деда, у него я научился их делать. От этих ядерных печек и мы сами, Хогбены, получились, потому что в них… как же теперь это называется?.. Здесь, в Пайпервиле, есть ученые люди, пошарю-ка я у них в головах… При моих дедах, - через некоторое время продолжил папин па, - люди научились расщеплять атом. Возникла радиация, подействовала на гены, и в результате доминантных мутаций появилось наше семейство. Все Хогбены - мутанты. - Про это нам вроде еще Роджер Бэкон говорил? - Ага! Но он был наш приятель и с другими про нас не распространялся. Если бы в его время люди узнали о наших необыкновенных способностях, они бы постарались нас всех сжечь. Даже теперь нам небезопасно являться людям… Со временем, конечно, мы насчет этого что-нибудь предпримем… - Я знаю, - прервал я. (Мы, Хогбены, не имеем тайн друг от друга.) - А пока у нас получилась закавыка. Люди снова научились расщеплять атом и догадались, какую такую печку соорудили мы в курятнике. Нужно ее уничтожить, чтобы от нас отстали. Однако малыш и я без электричества не обойдемся, и придется получать его не от ядерной печи, а более сложным путем. Вот что ты устроишь… Скоро я принялся за работу. У меня есть способность поворачивать глаза так, что становится видна сущность вещей. Глянул я, к примеру, на оконную решетку, и вижу - вся она состоит из крошечных смешных штучек, которые трясутся, бестолково топчутся на одном месте и вообще суетятся, будто верующие, собирающиеся к воскресной обедне. Теперь их, слышно, называют атомами. Усыпив предварительно мистера Амбрустера, я начал строить из атомов, как из кирпичиков, нужные мне комбинации. Вначале, правда, я ошибся и превратил железную решетку в золотую, но тут же поправился и растворил ее в воздухе. Очутившись снаружи, я загнал атомы на старые места, и в окне опять возникла решетка. Камера моя находилась на седьмом этаже здания, половину которого занимала мэрия, а другую - тюрьма. Уже стемнело, и я вылетел незамеченным. Увязавшуюся за мной сову я сбил плевком. Атомную печку охраняла стража с фонарями, пришлось застыть сверху и все делать на расстоянии. Вначале я испарил черные штуковины - графит, как их окрестил мистер Амбрустер. Потом взялся за дрова, или, по его словам, за уран-235, обратил его в свинец, а свинец - в пыль, и ее быстро сдуло ветром. Покончив с реактором, я полетел к истокам ручья. Вода бежала по его дну тоненькой струйкой, в горах тоже оказалось сухо, а папин па говорил, воды нам нужно полное русло. Тут как раз он сообщил мне, что малыш хнычет. Надо бы, конечно, сперва отыскать падежный источник энергии и уже потом ломать печку. Оставалось одно - дождь. Однако раньше я слетал на мельницу, сотворил и поставил электрогенератор. Поднявшись в облака, я начал охлаждать одно из них, разразилась гроза, и хлынул ливень. Но у подножия гор ручей был по-прежнему сух. После непродолжительных поисков я заметил провал в дне ручья. Вот отчего пятьдесят лет тут и воробей не мог напиться! Я быстренько заделал дыру, на всякий случай отыскал несколько подземных ключей и вывел их на поверхность, а затем полетел на мельницу. Дождь лил как из ведра, и стража, очевидно, ушла сушиться, подумал я. Но папин па сказал, что, когда захныкал наш младенец, они позатыкали уши пальцами и с воплями разбежались кто куда. Он приказал мне осмотреть мельничное колесо. Починка требовалась небольшая, да и дерево за несколько веков сделалось мореным. Ну и хитроумная штука было это колесо! Воды в ручье все прибывало, а колесо вертелось, и хоть бы хны! В старину умели строить! Но папин па сказал, что я еще не видел Аппиеву дорогу, сделанную древними римлянами, - мостовая до сих пор как новенькая. Устроив его с малышом, как птенчиков в гнездышке, я полетел к Пайпервилю. Занималась заря, и теперь за мной увязался голубь. Пришлось и на него плюнуть, а то нас бы обоих заметили. В тюрьме-мэрии по всем этажам бегали служители с растерянными физиономиями. А ма сообщила мне, что, обратившись невидимками, они с па и Лемуэлем собрались посовещаться в большой камере на краю тюремного блока. Да, забыл сказать, что я тоже сделался невидимым, когда проник в свою камеру взглянуть, не проснулся ли мистер Амбрустер. - Папин па известил нас, что все в порядке, - сказала ма. - Нам, кажется, можно отправляться домой. А дождь сильный? - Ливень что надо. Чего это они тут так суетятся? - Никак не поймут, куда мы подевались и где ты. Полетим на мельницу, когда разойдутся тюремщики. - Все устроено, как велел папин па, - начал рассказывать я, но вдруг на другом конце коридора раздались изумленные возгласы. Затем к дверной решетке нашей камеры вперевалку подошел заматерелый жирный енот с пучком веточек, уселся на задние лапки и стал раскладывать костер. Глазки у зверька были удивленные-удивленные. Должно быть, наш Неотразимчик загипнотизировал его, не просыпаясь. Перед решеткой собралась куча любопытных, но глядели они, разумеется, не на нас - мы оставались невидимы, а на енота. Мне лично уже случалось наблюдать, как еноты разжигают костер, но хотелось поглядеть, не заставляет ли Неотразимчик зверей самих сдирать с себя шкуру. Однако только енот приготовился свежевать себя, один из полицейских сграбастал его в сумку и унес. К этому времени совсем рассвело. Откуда-то донеслись крики, а потом завопил голос, показавшийся мне знакомым. - Ма, - сказал я, - мне бы нужно посмотреть, что делают с бедным мистером Амбрустером. - Нет, нет, пора вытаскивать малыша и деда из пещеры! - приказала она. - Говоришь, мельничное колесо вертится? - Еще как вертится! Электричества теперь хватит. Ма нашарила рядом с собой па и дала ему тычка: - Вставай, живо! - Может, сперва выпьем? - заикнулся было па, однако ма поставила его на ноги и сказала, что хватит, надо спешить домой. Я тем временем уничтожил оконную решетку. Хотя дождь еще не перестал, ма сказала, мы не сахарные, не растаем. Они с па подхватили храпевшего Неотразимчика под мышки и полетели. Все трое оставались невидимыми, так как перед тюрьмой-мэрией зачем-то собралась громадная толпа. - Марш за нами! - крикнула мне ма. - А то нашлепаю! - Сейчас! - ответил я, но остался. Оказалось, что мистера Амбрустера снова отвели на допрос в зал. У окна опять стоял мистер Ганди и сверлил беднягу своими змеиными глазками, а двое типов закатали мистеру Амбрустеру рукав и готовились проткнуть ему руку какой-то стеклянной штукой с тонким наконечником. Ах, подонки! Я вышел из состояния невидимости и крикнул им: - Не смейте трогать этого человека! В ответ кто-то завизжал: - Хогбенский щенок, держите его! Я позволил им схватить себя и очутился втиснутым в кресло. Рукав мне тоже закатали. - Нечего с ним церемониться, впрыснуть ему сыворотку правдивости, - хищно усмехнулся мне в лицо мистер Гэнди, - теперь этот бродяга ничего не утаит. Мистера Амбрустера они порядком отделали, но он стоял на своем и лепетал: - Не знаю я, куда девался Сонк. Знал бы, так сказал. Не знаю я, куда… Ударом по голове его заставили замолчать, и мистер Гэнди, чуть не стукнувшись носом о мой нос, прошипел: - Сейчас мы узнаем, откуда у вас ядерный реактор! Один укол - и у тебя мигом развяжется язык. Понял? Тут же мне в руку загнали острый конец стеклянной штуки и впрыснули сыворотку. Но на меня она подействовала вроде щекотки, и я опять отвечал, что ничего не знаю. Тогда Гэнди приказал сделать мне еще укол, но я твердил свое, хотя щекотало больше. Внезапно кто-то вбежал в комнату и заорал: - Дамба рухнула! Смыло Ганди-дамбу! Половина ферм южной долины в воде! Мистер Гэнди отпрянул как ужаленный и взвизгнул: - Вы бредите! Это невозможно! В реке Большой Медведицы сто лет не было воды! Однако через несколько мгновений все сбились в кучу и зашептались о каких-то образцах грунта и о сборище перед парадной лестницей. - Вы бы успокоили их, мистер Ганди, - посоветовал кто-то. - Они так и кипят. Ведь как-никак поля затопило… - Я с ними поговорю и все улажу, тем более что толком еще ничего не известно, а выборы через неделю. И мистер Ганди исчез в дверях. Остальные кинулись за ним. Тогда я встал и начал чесаться - вся кожа сильно зудела. Ну, погоди, мистер Ганди, я начинаю злиться! - Давай удерем, - предложил мистер Амбрустер. - Другого такого случая у нас не будет. Выскочив черным ходом, мы обежали здание и перед фасадом увидели огромную толпу. Наверху парадной лестницы стоял мистер Ганди, а к нему подступал рослый широкоплечий парень. В руке у парня был здоровенный каменный обломок. - Я не знаю таких плотин, которые не имели бы предела прочности, - возгласил мистер Ганди. Но парень потряс обломком над головой и проревел: - А что такое плохой бетон, ты знаешь? Тут же один песок! Дамбу из этого бетона можно размыть галлоном воды! - Отвратительно, мерзко! - затряс головой мистер Ганди. - Я возмущаюсь вместе с вами и заверяю всех, что со стороны властей контракт выполнялся добросовестно. И если компания «Аякс» пустила в дело некондиционные материалы, мы выведем ее на чистую воду! А у меня уже страшно чесалось все тело и стало совсем невтерпеж. Надо было что-то предпринять. Здоровяк с обломком бетона сделал шаг назад, ткнул пальцем в сторону мистера Ганди и спросил: - А знаешь, поговаривают, будто в компании «Аякс» хозяйничаешь тоже ты? Мистер Ганди открыл рот, потом закрыл, затрясся и вдруг сказал: - Да, «Аякс» принадлежит мне. Вы бы слышали, что за рев пронесся по толпе! А парень чуть не задохся от возмущения. - И ты это открыто признаешь?! Значит, ты знал, из какого дерьма построена дамба? Говори, сколько прикарманил. - Одиннадцать тысяч долларов, - смиренно признался мистер Гэнди. - Остальное пошло шерифу, членам городского управления и… Но взбешенная толпа кинулась вверх по лестнице, и больше мы не услышали от мистера Гэнди ни слова. - Ну и ну! Впервые в жизни вижу такие чудеса, - сказал мистер Амбрустер. - Что это стряслось с Гэнди, Сонк? Уж не рехнулся ли он?.. А черт с ним, зато теперешнюю администрацию разгонят, вышвырнут всех мошенников, и мы заживем в Пайпервиле райской жизнью… Если только я не двину на юг. Зимой я всегда перекочевываю поближе к солнцу… Нет, сегодня настоящий день чудес: у меня в кармане откуда-то народилось несколько монет! Пошли выпьем по этому случаю. - Благодарю вас, но как бы ма не стала беспокоиться, - ответил я. - Так вы думаете, мистер Амбрустер, в Пайпервиле отныне все пойдет тихо-мирно? - Еще бы нет… Хотя, пожалуй, не сразу. Гляди, старину Гэнди волокут в тюрьму. Попался, который кусался… Нет, мы обязательно должны это отпраздновать, Сонк! Куда ты провалился? А я уже опять сделался невидимым. Зуд прошел, я полетел домой тянуть электропроводку. Вода скоро пошла на убыль, но благодаря заткнутому провалу к открытым в верховьях ключам энергией мы были обеспечены. С тех пор мы зажили мирной жизнью. Мирная жизнь и безопасность нам, Хогбенам, дороже всего. Папин па говорил потом, что наводнение мы устроили неплохое, хотя и поменьше того, про которое ему рассказывал его папин па. В Атлантиде во времена прапапина па тоже умели строить атомные печки. Но эти атланты были настоящие головотяпы - добыли целые горы урана, и все полетело вверх тормашками, дело кончилось всемирным потопом. Прапапин па еле ноги унес, Атлантида потонула, никто про нее теперь и не помнит. Хотя мистера Ганди упекли в тюрьму, никто от него не добился, почему он так разоткровенничался перед народом. Говорили, будто бы на него помрачение ума нашло. Но я-то знал, в чем была загвоздка. Помните колдовской трюк моего па: телепатическую трансфузию алкоголя из его крови в мою? Так вот, когда меня одолела чесотка после введения сыворотки правдивости, я взял и проделал этот папин трюк с мистером Ганди. Он стал резать правду-матку, а у меня зуд как рукой сняло. Этаких прохвостов только колдовством и можно заставить говорить правду. Изменено 14 Января 2008 пользователем Владимир Каратицкий Ссылка на комментарий Поделиться на других сайтах More sharing options...
Awaiting for deletion Опубликовано 22 Января 2008 Жалоба Share Опубликовано 22 Января 2008 Извините если повторюсь, не просматривал все страницы этой темы, но вот что хотелось бы затронуть. Произведение Энтони Берджеса "Заводной апельсин". Честно говоря у меня особых восторгов, как у других, сие произведение не вызвало, но тем не менее... Кто не знаком, предлагаю вниманию. Ниже комментарии, не мой, к этому произведению, когда мне рекомендовали это произведение отослали сперва комменты Коммы содержат не нарматив, но все таки очень интересны, в общем вот. Разбирайтесь сами Комменты вылаженны в файле. Так как ненорматив содержащийся в них будет заменен непонятными символами вроде #####, и смысл будет тяжело улавливать, так что лучше так.Комментарии.rtf Ссылка на комментарий Поделиться на других сайтах More sharing options...
Awaiting for deletion Опубликовано 22 Января 2008 Жалоба Share Опубликовано 22 Января 2008 А вот и само произведение Берджеса. Предлагаю перевод Синельщикова.Энтони_Берджес__Заводной_апельсин__пер_Синельщиков_.htm Ссылка на комментарий Поделиться на других сайтах More sharing options...
Awaiting for deletion Опубликовано 22 Января 2008 Жалоба Share Опубликовано 22 Января 2008 А вот Заводной Апельсин в переводе Бошняка.Энтони_Берджес_Заводной_апельсин__пер._Бошняк_.txt Ссылка на комментарий Поделиться на других сайтах More sharing options...
PRESIDENT Опубликовано 22 Января 2008 Жалоба Share Опубликовано 22 Января 2008 -Для тех кто хочет познать смысл жизни, бытия и смерти. Отличный язык изложения - заставляет задуматься... перечитано мной несколько раз Рекомендую Скорбь Сатаны Брэма Стокера. Это просто что-то восхитительное! Я редко, очень редко берусь за огромные тома и просто крупные жанры, ибо стиль автора начинает утомлять уже на пятидесятой странице, но здесь - что-то волшебное. Брэм - замечательный писатель, глубочайший философ, он с первых страниц привязал меня к своим словам. Написано все легко, свободно, классический английский, лаконичный стиль, без излишеств, но не сухой - а живой язык. Читается не просто легко - а проходит в литературное горло как самое мягкое мороженое , а уж вкус этого продукта просто восхитителен! Ну это надо читать. Вот я и читаю... Что удивительно, Брэма Стокера кроме как автора Дракулы никто не знает, а меж тем он плодовитый и уважаемый среди великих литераторов писатель. Вот уж ирония судьбы. Интересно, и многие писатели вот так вот несправедливо известны по одному своему произведению? "Знаете ли вы, что значит быть бедным? Быть бедным не той бедностью, на которую некоторые люди жалуются, имея пять или шесть тысяч в год и уверяя, что едва-едва сводят концы с концами, но по-настоящему бедным - ужасно, отвратительно бедным? Бедность, которая так гнусна, унизительна и тягостна, - бедность которая заставляет вас носить одно и то же платье до полной его ветхости; которая отказывает вам в чистом белье из-за разорительных расходов на прачку; которая лишает вас самоуважения и побуждает вас в замешательстве скрываться на задних улицах вместо того, чтобы свободно и независимо гулять между людьми. Вот такую бедность я разумею. Это гнетущее проклятие, которое подавляет благородные стремления. Это нравственный рак, который гложет сердце благонамеренного человеческого существа и делает его завистливым, злым и даже способным к употреблению динамита. Когда он видит разжиревшую праздную женщину из общества, проезжающую в роскошной коляске, лениво развалясь на подушках, с лицом, раскрасневшимся от пресыщения; когда он замечает безмозглого и чувственного модника, курящего и зевающего от безделья в парке, как если б весь свет с миллионами честных тружеников был создан исключительно для развлечения так называемых "высших классов" - тогда его кровь превращается в желчь, и страдающая душа возмущается и вопиет: Зачем такая несправедливость во имя Божие? Зачем недостойный ротозей имеет полные карманы золота, доставшиеся случайно или по наследству, когда я, работая без устали с утра до ночи, едва в состоянии иметь обед?" ... Отчего с неба не падает огненный дождь на эту проклятую страну? Она созрела для наказания - полная отвратительных существ, недостойных доже мучений ада, куда, сказано, осуждены лжецы и лицемеры! Темпест, если есть человеческое существо, которого я более всего гнушаюсь, так это тип человека, весьма распространенный в наше время, - человека, который облекает свои мерзкие пороки в платье широкого великодушия и добродетели. Такой субъект будет даже преклоняться перед потерей целомудрия в женщине, потому что он знает, что только ее нравственным и физическим падением он может утолить свое скотское сластолюбие. Чем быть таким лицемерным подлецом, я предпочел бы открыто признать себя негодяем! - Это потому, что у вас самих натура благородная, - сказал я. - Вы исключение из правила. - Исключение? Я? - и он горько усмехнулся. - Да, вы правы. Я - исключение, быть может, между людьми, но я подлец сравнительно с честностью животных! Лев не принимает на себя повадок голубя, он громко заявляет о своей свирепости. Змея, как ни скрытны ее движения, выказывает свои намерения шипением. Вой голодного волка слышен издалека, пугая торопящегося путника среди снежной пустыни. Но человек более злостный, чем лев, более вероломный, чем змея, более алчный, чем волк, - он пожимает туку своего ближнего под видом дружбы, а за спиной мешает его с грязью. Под улыбающимся лицом он прячет фальшивое и эгоистичное сердце, кидая свою ничтожную насмешку на загадку мира, он ропщет на Бога. О Небо! - Здесь он прервал себя страстным жестом. - Что сделает Вечность с таким неблагодарным слепым червем, как человек? Его голос звучал с особенной силой, его глаза горели огненным пылом. Его вид произвел на меня ошеломляющее впечатление, и я с потухшей сигарой уставился на него в немом изумлении. Что за вдохновенное лицо! Что за величественная фигура! Какой царственный, почти богоподобный вид был у него в этот момент! А между тем было что-то страшное в его позе, полной вызова и протеста. Он поймал мой удивленный взгляд, и пыл страсти поблек на его лице; он засмеялся и пожал плечами. - Я думаю, что я рожден быть актером, - сказал он небрежно. - По временам меня одолевает любовь к декламации. Тогда я говорю, как говорят первые министры и господа в парламенте, приспособляясь к характеру часа и не придавая значения ни одному сказанному слову! - Я не принимаю такого объяснения, - чуть-чуть улыбнулся я, - вы должны придавать значение тому, что говорите; хотя мне думается, что вы скорее натура, действующая под влиянием импульса. - В самом деле, вы так думаете! - воскликнул он. - Как это умно с вашей стороны, милый Джеффри, как это умно! Но вы ошибаетесь! Нет существа менее импульсивного или более обремененного умыслом, чем я. Верьте мне или не верьте, как хотите. Вера - такое чувство, которое навязать принуждением нельзя. Если б я сказал вам, что я опасный товарищ, что я люблю зло больше, чем добро, что я ненадежный руководитель человека, что бы вы подумали? - Я бы подумал, что вы чувствуете странную склонность обесценивать свои качества, - сказал я, снова зажигая сигару и несколько забавляясь его горячностью. - И я любил бы вас так же, как люблю теперь, и даже больше, если б это было возможно. Он сел и устремил прямо на меня свои темные загадочные глаза. - Темпест, вы следуете примеру хорошеньких женщин: они всегда любят самых отъявленных негодяев! - Но вы же не негодяй, - заметил я, спокойно куря. - Нет, я не негодяй, но во мне много дьявольского. - Тем лучше! - И я лениво развалился на стуле. - Я надеюсь, что и во мне также сидит дьявол! - Вы верите в него? - спросил Риманец, улыбаясь. - В дьявола? Конечно, нет! - Он - весьма интересная легендарная личность, - продолжал князь, закуривая другую сигару и принимаясь медленно пускать клубы дыма, - и он является сюжетом не одной изящной истории. Вообразите его падение с небес! "Люцифер, Сын Утра" - Что за название, что за первенство! Предполагается, что существо, рожденное от Утра, образовалось из прозрачного чистого света; вся теплота поднялась от миллиона сфер и окрасила его светлое лицо, и весь блеск огненных планет пылал в его глазах. Прекрасный и верховный стоял он, этот величественный Архангел, по правую руку Божества, и пред его неутомимым взором проносились великие творческие великолепия Божеской мысли и мечты. Вдруг он заметил вдали, между зародышными материями, новый маленький мир и на нем существо, формирующееся медленно, существо, хотя слабое, но могущественное, хотя высшее, но легкомысленное, - странный парадокс! - предназначенное пройти все фазисы жизни, пока, приняв душу Творца, оно не коснется сознательного Бессмертия - Вечного Торжества. Тогда Люцифер, полный гнева, повернулся к Властелину Сфер и кинул свой безумный вызов, громко закричав: "Не хочешь ли Ты из этого ничтожного слабого создания сделать Ангела, как я? Я протестую и осуждаю Тебя! Если Ты сделаешь человека по нашему образу, то я скорее уничтожу его совершенно, чем стану делить с ним великолепие Твоей Мудрости и славу Твоей Любви!" И Голос страшный и прекрасный ответил ему: "Люцифер, Сын Утра, тебе хорошо известно, что ни одно праздное и безумное слово не должно быть произнесено при мне, так как Свободная Воля есть дар Бессмертных; поэтому, что ты говоришь, то ты и сделаешь! Поди, Гордый Дух, Я лишаю тебя твоего высокого чина! Ты падешь и твои ангелы вместе с тобой! И не возвратишься, пока человек сам не выкупит тебя, поднимет тебя ближе к нему! Когда свет оттолкнет тебя, я прощу тебя и снова приму, но не до тех пор". - Я никогда не слыхал такого переложения легенды, - сказал я. - Идея, что человек выкупит дьявола, совершенно нова для меня. - Не правда ли? - Он пристально посмотрел на меня. - Это один из самых поэтичных вариантов истории. Бедный Люцифер! Конечно, его наказание вечно, и расстояние между ним и Небом должно увеличиваться с каждым днем, потому что человек никогда не поможет ему поправить ошибку. Человек отвергнет скорее и охотнее Бога, но дьявола никогда. Посудите тогда, как этот "Люцифер, Сын Утра", Сатана или как иначе он называется должен ненавидеть человечество! Я улыбнулся. - Хорошо, но ему оставлено средство, - заметил я, - он не должен никого искушать. - Вы забываете, что, согласно с легендой, он связан своим словом. Он поклялся перед Богом, что совершенно уничтожит человека; поэтому, если может, он должен исполнить эту клятву. Ангелы, по-видимому, не могут клясться перед Вечным без того, чтоб не стараться исполнить свои обеты. Люди клянутся именем Бога ежедневно без малейшего намерения сдержать свои обещания. - Но все это бессмыслица! - сказал я и оттенком нетерпения. - Все эти старые легенды истрепались. Вы рассказываете историю очень хорошо и так, как если б сами верили в нее: это потому, что вы одарены красноречием. В наше время некто не верит ни в дьяволов, ни в ангелов. Я, например, даже не верю в существование души. - Я знаю, что вы не верите, - проговорил он мягко, - и ваш скептицизм весьма удобен, потому что он освобождает вас от всякой личной ответственности. Я завидую вам, так как, к сожалению, я принужден верить в душу. - Принуждены! - повторил я. - Это абсурд: некого нельзя принудить принять ту или другую теорию. Он взглянул на меня и блуждающей улыбкой, которая скорее омрачила, чем осветила его лицо. - Верно! Совершенно верно! Нет принудительной силы во всей вселенной. Человек - высшее и независимое творение, хозяин всего, что он обозревает, не признающий другой власти, кроме своего желания. Верно. Я забыл! Но оставим, прошу вас, теологию и психологию и будем говорить о единственном предмете, в котором есть и смысл, и интерес, - то есть о деньгах. Я замечаю, что ваши планы определенны: вы хотите напечатать книгу, которая наделает шуму и даст вам известность. Это довольно скромно! Нет ли у вас более широких замыслов? Есть несколько способов, чтоб заставить о себе говорить. Могу я вам их перечислить? Я засмеялся. Ссылка на комментарий Поделиться на других сайтах More sharing options...
PRESIDENT Опубликовано 22 Января 2008 Жалоба Share Опубликовано 22 Января 2008 STOKER.TXT Ссылка на комментарий Поделиться на других сайтах More sharing options...
PRESIDENT Опубликовано 22 Января 2008 Жалоба Share Опубликовано 22 Января 2008 Книга Брэма Стокера в СНМ формате Ссылка на комментарий Поделиться на других сайтах More sharing options...
Awaiting for deletion Опубликовано 23 Января 2008 Жалоба Share Опубликовано 23 Января 2008 (изменено) В действительности все совершенно иначе чем на самом деле. (Антуан де Сент-Экзюпери) Если позволите, представлю вашему вниманию два произведения Ильи Леоновича Кнабенгофа: "Тори" и "Проводник". Относительно Тори. Это фантастическая повесть, и как уверяет Илья совершенно реальная. Еще более фантастична история ее написания. Вот что написано в одной из книг о группе Пилот: Общение с Создателем происходит у каждого человека о своему. Я не знаю стоит ли выностиь это на открытый свет... Много лет подряд я пытался активно об этом рассказывать, поэтому многие с тех пор считают меня несколько "с приветом". Все дело в том, что несколько лет назад у меня появился друг. Врачи назвали бы это шизофренией - у меня было абсолютное раздвоение сознания. Внутри меня поселилось некое существо и мы общались с ним четыре года, пока оно не ушло. За это время оно поставило меня буквально с головы на ноги. ... Вот тогда, в тот период, некоторые люди стали меня бояться, тогда и появилась моя кличка "Чёрт". Я стал предугадывать, что люди будут говорить, что делать. И когда он ушел, все это у меня осталось. В какой-то момент он меня покинул, сказав, что все, что мне показал, я должен освоить сам, сам всего достичь. Однажды во сне он рассказал мне свою историю. Проснувшись, я ее записал, и получилась повесть "Тори". Он рассказал мне, что все это происходило на самом деле, вероятнее всего, это было где-то в Европе, в месте, где находится так называемый "эфирный коридор", о существовании которого люди знают уже много тысяч лет, - коридор, через который можно перемещаться из одной реальности в другую. Иногда туда поподают люди - случайно. И исчезают. Лично я (и можете считать меня психом ) склонен полностью доверять истории Ильи Леоновича, не только потому-что Илья для меня большой авторитет, но и потому-что и мне самому приходилось, абсолютно спонтанно, и против какого-либо моего желания, соприкасаться с потусторонним миром. Только если Илья что-то из этого вынес, то я увы... В общем так... Предисловие к Тори. Привет друзья и не очень! Я написал эту книжонку в надежде достучаться до вас, потому как понял, что обыкновенными разговорами вас не проймешь. Эта книга о моей мечте, мечте всей моей жизни. Она рассказывает о том втором человеке, который живет в любом из вас, и которого вы не раз чувствовали. И если хоть на минутку каждый из вас прекратит все свои дела и посмотрит на небо, то прислушавшись, вы наверняка услышите ту заточенную птицу, что сидит в вас, как в клетке. Я посвящаю эту повесть тем, кто сумел сохранить своего Тори и пронести его через всю свою жизнь, бережно охраняя его от нашей бесполезной и никому не нужной действительности. Верю, ждет вас удача! Автор А вот и сама повесть.tory.DOC Изменено 23 Января 2008 пользователем Абиль Шамиев Ссылка на комментарий Поделиться на других сайтах More sharing options...
Рекомендуемые сообщения