"О нас,математиках, говорят как о сухарях!"

[Awaiting for deletion]

Я часто думаю. По поводу и без. Мне так интересней. Вокруг меня ходят миллиарды людей и … ни о чём таком не думают. Ну, просто они заняты едой, сном, семьёй, любовницами, машинами, работой… Зачем им думать? Все их мысли вьются только вокруг количества и качества тех же самых машин, еды, сна, любовниц, работ… Я обижаюсь на Него. Часто. И потом жалею. И даже радуюсь, хотя и это считаю плохим в себе, что окружающие позволяют сохранять мне своё ноу-хау в данном, отведённом мне углу, где я могу сидеть, как мышь, затаившаяся за помойным ведром, и ждать, когда придёт моё время, и я смогу заняться своими делами. Чем? Да всем. Разными глупостями, как вы бы их назвали.

Я иду на улицу, и, садясь на ближайшую скамейку во дворе, слушаю тишину. Тишина прекрасна ночью, когда непоседливые потребители и обыватели спят, и видят свои потребительские и обывательские сны. Наверно, во сне им показывают ещё лучших мужей, жён, машины, дома…, и они довольно повизгивают в своих кроватках, чтобы наутро погнаться дальше за своим эфемерным сновидением, как только оковы Хозяйки Снов спадут с их ног. Я смеюсь и радуюсь, когда вижу их. Ведь они счастливы, хоть и отрицают это, вечно ругая всё и всех вокруг себя. У них есть стимул, и пока они спят наяву с открытыми глазами, он не исчезнет и будет, постоянно изменяясь, плясать перед ними как завлекающий паяц, как рекламный плакат «возьмите свой бесплатный приз!», как груша, висящая на конце удочки перед ослом, который тянется к ней без конца и везёт повозку, в которой и сидит тот, кто эту удочку держит.

Они счастливы как дети в своём забытье. Как маленькие сварливые скандалящие дети. Капризные дети. Они прекрасны в своей наивности. В своей слепоте. Как котята, ползущие по полу и ищущие маму-кошку. Только котята ищут, а они - нет. Они говорят, что мамы-кошки не существует. И этим приводят меня в неописуемый восторг. В этом я вижу Его торжество. Они, называющие себя королями, ползают по этой огромной короне и не могут её найти! Понимаю, увлёкся… Но ведь утро такое прекрасное, а они скоро появятся на улице. И я ловлю каждое мгновение тишины, я дарю его себе, я складываю его к себе внутрь, в сердце, в глаза, в лоб, в спину, в руки… Чтобы впитать это и жить этим до того момента, когда они снова позволят мне выйти из-за моего мусорного ведра. И тогда снова слушать песни собак, заблудившихся в огромном городе, стук капель, срывающихся с крыш на асфальт, смотреть фильмы об оранжевых фонарях, которые столько всего видели на этих дорогах. Можно подержать ладонь на стекле автобусной остановки и внезапно увидеть, как встречались и прощались здесь люди. Ругань садящихся в автобус бабушек будет шептать в ухо о том, что они прекрасны. Прекрасны в своём иллюзорном беге за счастьем. А счастье… Оно всегда здесь. Под ногами. Нагнись да возьми. Но они не могут. Ведь нужно бежать…бежать…

- Проклятье! - я хлопнул по будильнику, и он упал с табуретки на пол. - Опять вставать! Опять бежать… Сколько можно?!

От автора

Эту книгу я дарю своим двум друзьям, один из которых собственным примером своей жизни не давал мне ни расслабиться ни отдохнуть, а второй – не давал мне оступиться, когда я слишком увлекался. Один уничтожал мою жалость к себе, у второго всегда находилось для меня мудрое слово. Воину и Мудрецу посвящается эта книга.

Вторая фантастическая повесть Ильи Леоновича Кнабенгофа "Проводник"

provodnik.doc

Изменено 23 Января 2008 пользователем Абиль Шамиев

[В.К.]

Роберт ШЕКЛИ(С)

КОЕ ЧТО ЗАДАРОМ

Он как будто услышал чей то голос. Но, может быть, ему просто почудилось? Стараясь припомнить, как всё это произошло, Джо Коллинз знал только, что он лежал на постели, слишком усталый, чтобы снять с одеяла ноги в насквозь промокших башмаках, и не отрываясь смотрел на расползшуюся по грязному жёлтому потолку паутину трещин — следил, как сквозь трещины медленно, тоскливо, капля за каплей просачивается вода.

Вот тогда, по видимому, это и произошло. Коллинзу показалось, будто что то металлическое поблёскивает возле его кровати. Он приподнялся и сел. На полу стояла какая то машина — там, где раньше никакой машины не было.

И когда Коллинз уставился на неё в изумлении, где то далеко далеко незнакомый голос произнёс: «Ну вот! Это уже всё!»

А может быть, это ему и послышалось. Но машина, несомненно, стояла перед ним на полу.

Коллинз опустился на колени, чтобы её обследовать. Машина была похожа на куб — фута три в длину, в ширину и в высоту — и издавала негромкое жужжание. Серая зернистая поверхность её была совершенно одинакова со всех сторон, только в одном углу помещалась большая красная кнопка, а в центре — бронзовая дощечка. На дощечке было выгравировано: «Утилизатор класса А, серия АА 1256432». А ниже стояло: «Этой машиной можно пользоваться только по классу А».

Вот и всё.

Никаких циферблатов, рычагов, выключателей — словом, никаких приспособлений, которые, по мнению Коллинза, должна иметь каждая машина. Просто бронзовая дощечка, красная кнопка и жужжание.

— Откуда ты взялась? — спросил Коллинз.

Утилизатор класса А продолжал жужжать. Коллинз, собственно говоря, и не ждал ответа. Сидя на краю постели, он задумчиво рассматривал Утилизатор. Теперь вопрос сводился к следующему: что с ним делать?

Коллинз осторожно коснулся красной кнопки, прекрасно отдавая себе отчёт в том, что у него нет никакого опыта обращения с машинами, которые «падают с неба». Что будет, если нажать эту кнопку? Провалится пол? Или маленькие зелёные человечки дрыгнут в комнату через потолок?

Но чем он рискует? Он легонько нажал на кнопку.

Ничего не произошло.

— Ну что ж, сделай что нибудь, — сказал Коллинз, чувствуя себя несколько подавленным.

Утилизатор продолжал всё так же тихонько жужжать.

Ладно, во всяком случае, машину всегда можно заложить. Честный Чарли даст ему не меньше доллара за один металл. Коллинз попробовал приподнять Утилизатор. Он не приподнимался. Коллинз попробовал снова, поднатужился что было мочи, и ему удалось на дюйм полтора приподнять над полом один угол машины. Он выпустил машину и, тяжело дыша, присел на кровать.

— Тебе бы следовало призвать мне на помощь парочку дюжих ребят, — сказал Коллинз Утилизатору. Жужжание тотчас стало значительно громче, и машина даже начала вибрировать.

Коллинз ждал, но по прежнему ничего не происходило. Словно по какому то наитию, он протянул руку и ткнул пальцем в красную кнопку.

Двое здоровенных мужчин в грубых рабочих комбинезонах тотчас возникли перед ним. Они окинули Утилизатор оценивающим взглядом. Один из них сказал:

— Слава тебе господи, это не самая большая модель. За те, огромные, никак не ухватишься.

Второй ответил:

— Всё же это будет полегче, чем ковырять мрамор в каменоломне, как ты считаешь?

Они уставились на Коллинза, который уставился на них. Наконец первый сказал:

— Ладно, приятель, мы не можем прохлаждаться тут целый день. Куда тащить Утилизатор?

— Кто вы такие? — прохрипел наконец Коллинз.

— Такелажники. Разве мы похожи на сестёр Ванзагги?

— Но откуда вы взялись? — спросил Коллинз.

— Мы от такелажной фирмы «Поуха минайл», — сказал один. — Пришли, потому что ты требовал такелажников. Ну, куда тебе её?

— Уходите, — сказал Коллинз. — Я вас потом позову.

Такелажники пожали плечами и исчезли. Коллинз минуты две смотрел туда, где они только что стояли. Затем перевёл взгляд на Утилизатор класса А, который теперь снова мирно жужжал.

Утилизатор? Он мог бы придумать для машины название и получше. Исполнительница Желаний, например.

Нельзя сказать, чтобы Коллинз был уж очень потрясён. Когда происходит что нибудь сверхъестественное, только тупые, умственно ограниченные люди не в состоянии этого принять. Коллинз, несомненно, был не из их числа. Он был блестяще подготовлен к восприятию чуда.

Почти всю жизнь он мечтал, надеялся, молил судьбу, чтобы с ним случилось что нибудь необычайное. В школьные годы он мечтал, как проснётся однажды утром и обнаружит, что скучная необходимость учить уроки отпала, так как всё выучилось само собой. В армии он мечтал, что появятся какие нибудь феи или джинны, подменят его наряд, и, вместо того чтобы маршировать в строю, он окажется дежурным по казарме.

Демобилизовавшись, Коллинз долго отлынивал от работы, так как не чувствовал себя психологически подготовленным к ней. Он плыл по воле волн и снова мечтал, что какой нибудь сказочно богатый человек возымеет желание изменить свою последнюю волю и оставит всё ему. По правде говоря, он, конечно, не ожидал, что какое нибудь такое чудо может и в самом деле произойди. Но когда оно всё таки произошло, он уже был к нему подготовлен.

— Я бы хотел иметь тысячу долларов мелкими бумажками с незарегистрированными номерами, — боязливо произнёс Коллинз. Когда жужжание усилилось, он нажал кнопку. Большая куча грязных пяти — и десятидолларовых бумажек выросла перед ним. Это не были новенькие, шуршащие банкноты, но это, бесспорно, были деньги.

Коллинз подбросил вверх целую пригоршню бумажек и смотрел, как они, красиво кружась, медленно опускаются на пол. Потом снова улёгся на постель и принялся строить планы.

Прежде всего надо вывезти машину из Нью Йорка — куда нибудь на север штата, в тихое местечко, где любопытные соседи не будут совать к нему свой нос. При таких обстоятельствах, как у него, подоходный налог может стать довольно деликатной проблемой. А впоследствии, когда всё наладится, можно будет перебраться в центральные штаты или…

В комнате послышался какой то подозрительный шум.

Коллинз вскочил на ноги. В стене образовалось отверстие, и кто то с шумом ломился в эту дыру.

— Эй! Я у тебя ничего не просил! — крикнул Коллинз машине.

Отверстие в стене расширялось. Показался грузный краснолицый, мужчина, который сердито старался пропихнуться в комнату и уже наполовину вылез из стены.

Коллинз внезапно сообразил, что все машины, как правило, кому нибудь принадлежат. Любому владельцу Исполнитель Исполнительницы Желаний не понравится, если машина пропадёт. И он пойдёт на всё, чтобы вернуть её себе, Он может не остановиться даже перед…

— Защити меня! — крикнул Коллинз Утилизатору и вонзил палец в красную кнопку.

Зевая, явно спросонок, появился маленький лысый человечек в яркой пижаме.

— Временная служба охраны стен «Саниса Лиик», — сказал он, протирая глаза. — Я — Лиик. Чем могу быть вам полезен?

— Уберите его отсюда! — взвизгнул Коллинз.

Краснолицый, дико размахивая руками, уже почти совсем вылез из стены. Лиик вынул из кармана пижамы кусочек блестящего металла. Краснолицый закричал:

— Постой! Ты не понимаешь! Этот малый…

Лиик направил на него свой кусочек металла. Краснолицый взвизгнул и исчез. Почти тотчас отверстие в стене тоже пропало.

— Вы убили его? — спросил Коллинз.

— Разумеется, нет, — ответил Лиик, пряча в карман кусочек металла. — Я просто повернул его вокруг оси. Тут он больше не полезет.

— Вы хотите сказать, что он будет искать другие пути? — спросил Коллинз.

— Не исключено, — сказал Лиик. — Он может испробовать микротрансформацию или даже одушевление. — Лиик пристально, испытующе поглядел на Коллинза. — А это ваш Утилизатор?

— Ну, конечно, — сказал Коллинз, покрываясь испариной.

— А вы по классу А?

— А то как же? — сказал Коллинз. — Иначе на что бы мне эта машина?

— Не обижайтесь, — сонно произнёс Лиик. — Это я по дружески. — Он медленно покачал головой. — И куда только вашего брата по классу А не заносит? Зачем вы сюда вернулась? Верно, пишете какой нибудь исторический роман?

Коллинз только загадочно улыбнулся в ответ.

— Ну, мне надо спешить дальше, — сказал Лиик, зевая во весь рот. — День и ночь на ногах. В каменоломне было куда лучше.

И он исчез, не закончив нового зевка.

Дождь всё ещё шёл, а с потолка капало. Из вентиляционной шахты доносилось чьё то мирное похрапывание. Коллинз снова был один на один со своей машиной.

И с тысячью долларов в мелках бумажках, разлетевшихся по всему полу. Он нежно похлопал Утилизатор. Эти самые — по классу А — неплохо его сработали. Захотелось чего нибудь — достаточно произвести вслух и нажать кнопку. Понятно, что настоящий владелец тоскует по ней.

Лиик сказал, что, быть может, краснолицый будет пытаться завладеть ею другим путём. А каким?

Да не всё ли равно? Тихонько насвистывая, Коллинз стал собирать деньги. Пока у него эта машина, он себя в обиду не даст.

В последующие несколько дней в образе жизни Коллинза произошла резкая перемена. С помощью такелажников фирмы «Поуха минайл» он переправил Утилизатор на север. Там он купил небольшую гору в пустынной части Аднрондакского горного массива и, получив купчую на руки, углубился в свои владения на несколько миль от шоссе. Двое такелажников, обливаясь потом, тащили Утилизатор и однообразно бранились, когда приходилось продираться сквозь заросли.

— Поставьте его здесь и убирайтесь, — сказал Коллинз. За последние дни его уверенность в себе чрезвычайно возросла.

Такелажники устало вздохнули и испарилась. Коллинз огляделся по сторонам. Кругом, насколько хватал глаз, стояли густые сосновые в берёзовые леса. Воздух был влажен и душист. В верхушках деревьев весело щебетали птицы. Порой среди ветвей мелькала белка.

Природа! Коллинз всегда любил природу. Вот отличное место для постройки просторного внушительного дома с плавательным бассейном, теннисным кортом и, быть может, маленьким аэродромом.

— Я хочу дом, — твёрдо проговорил Коллинз и нажал красную кнопку.

Появился человек в аккуратном деловом сером костюме и в пенсне.

— Конечно, сэр, — сказал он, косясь прищуренным глазом на деревья, — но вам всё таки следует несколько подробнее развить свою мысль. Хотите ли вы что нибудь в классическом стиле вроде бунгало, ранчо, усадебного дома, загородного особняка, замка, дворца? Или что нибудь примитивное, на манер шалаша или иглу? По классу А вы можете построить себе и что нибудь ультрасовременное, например дом с полуфасадом, или здание в духе Обтекаемой Протяжённости, или дворец в стиле Миниатюрной Пещеры.

— Как вы оказали? — переспросил Коллинз. — Я не знаю. А что бы вы посоветовали?

— Небольшой загородный особняк, — не задумываясь ответил агент. — Они, как правило, всегда начинают с этого.

— Неужели?

— О, да. А потом перебираются в более тёплый климат и строят себе дворцы.

Коллинз хотел спросить ещё что то, но передумал. Всё шло как по маслу. Эти люди считали, что он — класс А и настоящий владелец Утилизатора. Не было никакого смысла разочаровывать их.

— Позаботьтесь, чтоб всё было в порядке, — сказал он.

— Конечно, сэр, — сказал тот. — Это моя обязанность.

Остаток дня Коллинз провёл, возлежа на кушетке и потягивая ледяной напиток, в то время как строительная контора «Максиме олф» материализовала необходимые строительные материалы и возводила дом.

Получилось длинное приземистое сооружение из двадцати комнат, показавшееся Коллинзу в его изменившихся обстоятельствах крайне скромным. Дом был построен из наилучших материалов по проекту знаменитого Мига из Дегмы; интерьер был выполнен Тоуиджем; при доме имелись муловский плавательный бассейн и английский парк, разбитый по эскизу Виериена.

К вечеру всё было закончено, и небольшая строительная бригада сложила свои инструменты и испарилась.

Коллинз повелел своему повару приготовить лёгкий ужин. Потом он уселся с сигарой в просторной прохладной гостиной и стал перебирать в уме недавние события. Напротив него на полу, мелодично жужжа, стоял Утилизатор.

Прежде всего Коллинз решительно отверг всякие сверхъестественные объяснения случившегося. Разные там духи или демоны были тут совершенно ни при чём. Его дом выстроили самые обыкновенные человеческие существа, которые смеялись, — божились, сквернословили, как всякие люди. Утилизатор был просто хитроумным научным изобретением, механизм которого был ему неизвестен и ознакомиться с которым он не стремился.

Мог ли Утилизатор попасть к нему с другой планеты? Непохоже. Едва ли там стали бы ради него изучать английский язык.

Утилизатор, по видимому, попал к нему из Будущего. Но как?

Коллинз откинулся на спинку кресла и задымил сигарой. Мало ли что бывает, сказал он себе. Разве Утилизатор не мог просто провалиться в Прошлое? Может же он создавать всякие штуки из ничего, а ведь это куда труднее.

Как же, должно быть, прекрасно это Будущее, думал Коллинз. Машины — исполнительницы желаний! Какие достижения цивилизации! Всё, что от вас требуется, — это только пожелать себе чего нибудь. Просто! Вот, пожалуйста! Со временем они, вероятно, упразднят и красную кнопку. Тогда всё будет происходить без малейшей затраты мускульной энергии.

Конечно, он должен быть очень осторожен. Ведь всё ещё существуют законный владелец машины и остальные представители класса А. Они будут пытаться отнять у него машину. Возможно, это фамильная реликвия…

Краем глаза он уловил какое то движение. Утилизатор дрожал, словно сухой лист на ветру.

Мрачно нахмурясь, Коллинз подошёл к нему. Лёгкая дымка пара обволакивала вибрирующий Утилизатор. Было похоже, что он перегрелся.

Неужели он дал ему слишком большую нагрузку? Может быть, ушат холодной воды…

Тут ему бросилось в глаза, что Утилизатор заметно поубавился в размерах. Теперь каждое из его трех измерений не превышало двух футов, и он продолжал уменьшаться прямо таки на глазах.

Владелец?! Или, может быть, эти — из класса А?! Вероятно, это и есть микротрансформацая, о которой говорил Лиик. Если тотчас чего нибудь не предпринять, сообразил Коллинз, его Исполнитель Желаний станет совсем невидим.

— Охранная служба «Лиик»! — выкрикнул Коллинз. Он надавил на кнопку и поспешно отдёрнул руку. Машина сильно накалилась.

Лиик, в гольфах, спортивной рубашке и с клюшкой в руках появился в углу.

— Неужели каждый раз, как только я…

— Сделай что нибудь! — воскликнул Коллинз, указывая на Утилизатор, который стал уже в фут высотой и раскалился докрасна.

— Ничего я не могу сделать, — сказал Лиик. — У меня патент только на возведение временных Стен. Вам нужно обратиться в Микроконтроль. — Он помахал ему своей клюшкой — и был таков.

— Микроконтроль! — заорал Коллинз и потянулся к кнопке. Но тут же отдёрнул руку. Кубик Утилизатора не превышал теперь четырех дюймов. Он стал вишнёво красным и весь светился. Кнопка, уменьшившаяся до размеров булавочной головки, была почти неразличима.

Коллинз обернулся, схватил подушку, навалился на машину и надавил кнопку.

Появилась девушка в роговых очках, с блокнотом в руке и карандашом, наделённым на блокнот.

— Кого вы хотите пригласить? — невозмутимо спросила она.

— Скорей, помогите мне! — завопил Коллинз, с ужасом глядя, как его бесценный Утилизатор делается всё меньше и меньше.

— Мистера Вергона нет на месте, он обедает, — сказала девушка, задумчиво покусывая карандаш. — Он объявил себя вне предела досягаемости. Я не могу его вызвать.

— А кого вы можете вызвать?

Она заглянула в блокнот.

— Мистер Вис сейчас в Прошедшем Сослагательном, а мистер Илгис возводит оборонительные сооружения в Палеолетической Европе. Если вы очень спешите, может быть, вам лучше обратиться в Транзит Контроль. Это небольшая фирма, но они…

— Транзит Контроль! Ладно, исчезни! — Коллинз сосредоточил всё своё внимание на Утилизаторе и придавил его дымящейся подушкой. Ничего не последовало. Утилизатор был теперь едва ли больше кубического дюйма, и Коллинз понял, что сквозь подушку ему не добраться до ставшей почти невидимой кнопки.

У него мелькнула было мысль махнуть рукой на Утилизатор. Может быть, уже пора. Можно продать дом, обстановку, получится довольно кругленькая сумма…

Нет! Он ещё не успел пожелать себе ничего по настоящему значительного! И не откажется от этой возможности без борьбы!

Стараясь не зажмуривать глаза, он ткнул в раскалённую добела кнопку негнущимся указательным пальцем.

Появился тощий старик в потрёпанной одежде. В руке у него было нечто вроде ярко расписанного пасхального яйца. Он бросил его на пол. Яйцо раскололось, из него с рёвом вырвался оранжевый дым, и микроскопический Утилизатор мгновенно всосал этот дым в себя, после чего тяжёлые плотные клубы дыма взмыли вверх, едва не задушив Коллинза, а Утилизатор начал принимать свою прежнюю форму. Вскоре он достиг нормальной величины и, казалось, нисколько не был повреждён. Старик отрывисто кивнул.

— Мы работаем дедовскими методами, но зато на совесть — сказал он, снова кивнул и исчез.

И опять Коллинзу показалось, что откуда то издалека до него донёсся чей то сердитый возглас.

Потрясённый, обессиленный, он опустился на пол перед машиной. Обожжённый палец жгло и дёргало.

— Вылечи меня, — пробормотал он пересохшими губами и надавил кнопку здоровой рукой.

Утилизатор зажужжал громче, а потом умолк совсем. Боль в пальце утихла, Коллинз взглянул на него и увидел, что от ожога не осталось и следа — даже ни малейшего рубца.

Коллинз налил себе основательную порцию коньяка и, не медля ни минуты, лёг в постель. В эту ночь ему приснилось, что за ним гонится гигантская буква А, но, пробудившись, он забыл свой сон.

Прошла неделя, и Коллинз убедился, что поступил крайне опрометчиво, построив себе дом в лесу. Чтобы спастись от зевак, ему пришлось потребовать целый взвод солдат для охраны, а охотники стремились во что бы то ни стало расположиться в его английском парке.

К тому же Департамент государственных сборов начал проявлять живой интерес к его доходам.

А главное, Коллинз сделал открытие, что он не так уж обожает природу. Птички и белочки — всё это, конечно, чрезвычайно мило, но с ними ведь особенно не разговоришься. А деревья, хоть и очень красивы, никак не годятся в собутыльники.

Коллинз решил, что он в душе человек городской. Поэтому с помощью такелажников «Поуха минайл», строительной конторы «Максиме олф», Бюро мгновенных путешествий «Ягтон» и крупных денежных сумм, вручённых кому следует, Коллинз перебрался в маленькую республику в центральной части Американского континента. И поскольку климат здесь был теплее, а подоходного налога не существовало вовсе, он построил себе большой, крикливо роскошный дворец, снабжённый всеми необходимыми аксессуарами, кондиционерами, конюшней, псарней, павлинами, слугами, механиками, сторожами, музыкантами, балетной труппой — словом, всем тем, чем должен располагать каждый дворец. Коллинзу потребовалось две недели, чтобы ознакомиться со своим новым жильём.

До поры до времени всё шло хорошо.

Как то утром Коллинз подошёл к Утилизатору, думая, не попросить ли ему спортивный автомобиль или небольшое стадо племенного скота. Он наклонился к серой машине, протянул руку к красной кнопке…

И Утилизатор отпрянул от него в сторону.

В первую секунду Коллинзу показалось, что у него начинаются галлюцинации, и даже мелькнула мысль бросить пить шампанское перед завтраком. Он шагнул вперёд и потянулся к красной кнопке. Утилизатор ловко выскользнул из под его руки и рысцой выбежал из комнаты.

Коллинз во весь дух припустил за ним, проклиная владельца и весь класс А. По видимому, это было то самое одушевление, о котором говорил Лиик: владельцу каким то способом удалось придать машине подвижность. Но нечего ломать над этим голову. Нужно только поскорее догнать машину, нажать кнопку и вызвать ребят из Контроля одушевления.

Утилизатор нёсся через зал Коллинз бежал за нам. Младший дворецкий, начищавший массивную дверную ручку из литого золота, застыл на месте, разинув рот.

— Остановите её! — крикнул Коллинз.

Младший дворецкий неуклюже шагнул вперёд, преграждая Утилизатору путь. Машина, грациозно вильнув в сторону, обошла дворецкого и стрелой помчалась к выходу.

Коллинз успел подскочить к рубильнику, и дверь с треском захлопнулась. Утилизатор взял разгон и прошёл сквозь запертую дверь. Очутившись снаружи, он споткнулся о садовый шланг, но быстро восстановил равновесие и устремился за ограду в поле.

Коллинз мчался за ним. Если б только подобраться к нему поближе… Утилизатор внезапно прыгнул вверх. Несколько секунд он висел в воздухе, а потом упал на землю. Коллинз ринулся к кнопке. Утилизатор увернулся, разбежался и снова подпрыгнул. Он висел футах в двадцати над головой Коллинза. Потом взлетел по прямой ещё выше, остановился, бешено завертелся волчком и снова упал.

Коллинз испугался: вдруг Утилизатор подпрыгнет в третий раз, совсем уйдёт вверх и не вернётся. Когда Утилизатор приземлился, Коллинз был начеку. Он сделал ложный выпад и, изловчившись, нажал кнопку. Утилизатор не успел увернуться.

— Контроль одушевления! — торжествующе выкрикнул Коллинз.

Раздался слабый звук взрыва, и Утилизатор послушно замер. От одушевления не осталось и следа.

Коллинз вытер вспотевший лоб и сел на машину. Враги всё ближе и ближе. Надо поскорее, пока ещё есть возможность, пожелать что нибудь пограндиознее.

Быстро, одно за другим, он попросил себе пять миллионов долларов, три функционирующих нефтяных скважины, киностудию, безукоризненное здоровье, двадцать пять танцовщиц, бессмертие, спортивный автомобиль и стадо племенного скота.

Ему показалось, что кто то хихикнул. Коллинз поглядел по сторонам. Кругом не было ни души.

Когда он снова обернулся, Утилизатор исчез. Коллинз глядел во все глаза. А в следующее мгновение исчез и сам.

Когда он открыл глаза, то обнаружил, что стоит перед столом, за которым сидит уже знакомый ему краснолицый мужчина. Он не казался сердитым. Вид у него был скорее умиротворённый и даже меланхоличный.

С минуту Коллинз стоял молча; ему было жаль, что всё кончилось. Владелец и класс А в конце концов поймали его. Но всё таки это было великолепно!

— Ну, — сказал наконец Коллинз, — вы получили обратно свою машину, что же вам ещё от меня нужно?

— Мою машину? — повторил краснолицый, с недоверием глядя на Коллинза. — Это не моя машина, сэр. Отнюдь не моя.

Коллинз в изумлении воззрился на него.

— Не пытайтесь обдурить меня, мистер. Вы — класс А — хотите сохранить за собой монополию, разве не так?

Краснолицый отложил в сторону бумагу, которую он просматривал.

— Мистер Коллинз, — сказал он твёрдо, — меня зовут Флайн. Я агент Союза охраны граждан. Это чисто благотворительная, лишённая всяких коммерческих задач организация, и, единственная цель, которую она преследует, — защищать лиц, подобных вам, от заблуждений, которые могут встретиться на их жизненном пути.

— Вы хотите сказать, что не принадлежите к классу А?

— Вы пребываете в глубочайшем заблуждении, сэр, — спокойно и с достоинством произнёс Флайн. — Класс А — ото не общественно социальная категория, как вы, по видимому, полагаете. Это всего навсего форма кредита.

— Форма чего? — оторопело спросил Коллинз.

— Форма кредита, — Флайн поглядел на часы. — Времени у нас мало, и я постараюсь быть кратким. Мы живём в эпоху децентрализации, мистер Коллинз. Наша промышленность, торговля и административные учреждения довольно сильно разобщены во времени и пространстве. Акционерное общество «Утилизатор» является весьма важным связующим звеном. Оно занимается перемещением благ цивилизации с одного места на другое и прочими услугами. Вам понятно?

Коллинз кивнул.

— Кредит, разумеется, предоставляется автоматически. Но рано или поздно всё должно быть оплачено.

Это уже звучало как то неприятно. Оплачено? По видимому, это всё таки не такое высокоцивилизованное общество, как ему сначала показалось. Ведь никто ни словом не обмолвился про плату. Почему же они заговорили о ней теперь?

— Отчего никто не остановил меня? — растерянно спросил он. — Они же должны были знать, что я некредитоспособен.

Флайн покачал головой.

— Кредитоспособность — вещь добровольная. Она не устанавливается законом. В цивилизованном мире всякой личности предоставлено право решать самой. Я очень сожалею, сэр. — Он поглядел на часы и протянул Коллинзу бумагу, которую просматривал. — Прошу вас взглянуть на этот счёт и сказать, всё ли здесь в порядке.

Коллинз взял бумагу и прочёл:

Один дворец с оборудованием 450000000 кр.

Услуги такелажников фирмы «Поуха минайл», а также фирмы «Максимо олф» 111000 кр.

Сто двадцать две танцовщицы 122000000 кр.

Безукоризненное здоровье 888234031 кр.

Коллинз быстро пробежал глазами весь счёт. Общая сумма слегка превышала восемнадцать биллионов кредитов.

— Позвольте! — воскликнул Коллинз. — Вы не можете требовать с меня столько. Утилизатор свалился ко мне в комнату неизвестно откуда, просто по ошибке!

— Я как раз собираюсь обратить их внимание на это обстоятельство, — сказал Флайн. — Как знать? Быть может, они будут благоразумны. Во всяком случае, попытаемся, хуже не будет.

Всё закачалось у Коллинза перед глазами. Лицо Флайна начало расплываться.

— Время истекло, — сказал Флайн. — Желаю удачи.

Коллинз закрыл глаза.

Когда он открыл их снова, перед ним расстилалась унылая равнина, опоясанная скалистой горной грядой. Ледяной ветер, налетая порывами, стегал по липу, небо было серо стальным.

Какой то оборванный человек стоял рядом с ним.

— Держи, — сказал он и протянул Коллинзу кирку.

— Что это такое?

— Кирка, — терпеливо разъяснил человек. — А вон там — каменоломня, где мы с тобой вместе с остальными будем добывать мрамор.

— Мрамор?

— Ну да. Всегда найдётся какой нибудь идиот, которому нужен мраморный дворец, — с кривой усмешкой ответил человек. — Можешь звать меня Янг. Нам некоторое время придётся поработать на пару.

Коллинз тупо поглядел на него:

— А как долго?

— Подсчитай сам, — сказал Янг. — Расценки здесь — пять десять кредитов в месяц, и тебе будут их начислять, пока ты не покроешь свой долг.

Кирка выпала у Коллинза из рук.

Они не могут этого сделать! Акционерное общество «Утилизатор» должно понять свою ошибку! Это же их вина, что машина провалилась в Прошлое. Не могут же они этого не знать.

— Всё это — сплошная ошибка! — сказал Коллинз.

— Никакая не ошибка, — возразил Яиг. — У них большой недостаток в рабочей силе. Набирают где попало. Ну, пошли. Первую тысячу лет трудно, а потом привыкаешь.

Коллинз двинулся следом за Янгом, потом остановился.

— Первую тысячу лет? Я столько не проживу!

— Проживёшь! — заверил его Янг. — Ты же получил бессмертие. Разве забыл?

— А сколько они насчитали мне за бессмертие как раз в ту минуту, когда они отняли у него машину. А может быть, они взяла её потом?

Вдруг Коллинз что то припомнил. Странно, в том счёте, который предъявил ему Флайн, бессмертия как будто вовсе не стояло.

— А сколько они насчитали мне за бессмертие? — спросил он.

Янг поглядел на него и рассмеялся.

— Не прикидывайся простачком, приятель. Пора бы уж тебе кой что сообразить. — Он подтолкнул Коллинза к каменоломне.

— Ясное дело, этим то они награждают задаром.

[В.К.]

Стивен Кинг(С)

Корпорация «Бросайте курить»

Они встретились случайно в баре аэропорта Кеннеди.

— Джимми? Джимми Маккэнн?

Сколько воды утекло после их последней встречи на выставке в Атланте! С тех пор Джимми несколько располнел, но был в отличной форме.

— Дик Моррисон?

— Точно. Здорово выглядишь. — Они пожали руки.

— Ты тоже, — сказал Маккэнн, но Моррисон знал, что это неправда. Он слишком много работал, ел и курил.

— Кого нибудь встречаешь, Джимми?

— Нет. Лечу в Майами на совещание.

— Все еще работаешь в фирме «Крэгер и Бартон»?

— Я теперь у них вице президент.

— Вот это да! Поздравляю! Когда тебя назначили? — Моррисон попробовал убедить себя, что желудок у него схватило не от зависти.

— В августе. До этого в моей жизни произошли большие изменения. Это может тебя заинтересовать.

— Разумеется, мне очень интересно.

— Я был в поганой форме, — начал Маккэнн. — Неурядицы с женой, отец умер от инфаркта, меня начал мучать жуткий кашель. Как то в мой кабинет зашел Бобби Крэгер и энергично, как бы по отцовски, поговорил со мной. Помнишь эти разговоры?

— Еще бы! — Моррисон полтора года проработал у Крэгера и Бартона, а потом перешел в агенство «Мортон». — «Или возьми себя в руки, или пошел вон».

Маккэнн рассмеялся.

— Ты же знаешь. Доктор мне сказал: «У вас язва в начальной стадии, бросайте курить». С тем же успехом он мог сказать мне: «Бросайте дышать! «

Моррисон с отвращением посмотрел на свою сигарету и погасил ее, зная, что тут же закурит новую.

— И ты бросил курить?

— Бросил. Сначала даже не думал, что смогу: курил украдкой при первой возможности. Потом встретил парня, который рассказал мне про корпорацию на Сорок шестой улице. Это настоящие специалисты. Терять мне было нечего — я пошел к ним. С тех пор не курю.

— Они пичкали тебя какими то препаратами?

— Нет. — Маккэнн достал бумажник и начал в нем рыться. — Вот. Помню, она у меня где то завалялась. Он положил на стойку визитную карточку:

К О Р П О Р А Ц И Я

«БРОСАЙТЕ КУРИТЬ»

Остановитесь! Ваше здоровье

улетучивается с дымом!

237 Ист, Сорок шестая улица.

Лечение по предварительной договоренности.

— Хочешь, оставь себе, — сказал Маккэнн. — Они тебя вылечат. Даю гарантию.

— Как?

— Не имею права говорить — есть такой пункт в контракте, который с ними подписываешь. Во время первой беседы они тебе все расскажут. Девяносто восемь процентов их клиентов бросают курить.

— Ты, наверно, растолстел, как бросил курить? — спросил Моррисон, и ему показалось, что Джимми Маккэнн как то сразу помрачнел.

— Даже слишком. Но я согнал лишний вес…

— Рейс двести шесть, — объявил громкоговоритель.

— Мой, — сказал Маккэнн и поднялся. — Подумай, Дик.

Он пошел через толпу к эскалаторам. Моррисон взял карточку, задумчиво изучил, спрятал в бумажник и забыл про нее.

Через месяц карточка выпала из бумажника Моррисона на стойку другого бара. Дела на работе шли неважно. Откровенно говоря, дела были ни к черту. Моррисон еще раз прочел адрес на карточке — корпорация находилась в двух кварталах, стоял солнечный прохладный октябрьский день; может, ради смеха…

Корпорация «Бросайте курить» помещалась в новом здании, в таких домах арендная плата за кабинет, наверно, равнялась годовой зарплате Моррисона. По указателю в вестибюле он понял, что «Бросайте курить» занимает целый этаж, значит, деньги у них есть, причем очень большие.

Он поднялся на лифте. В элегантной приемной сидела секретарша.

— Один мой друг дал мне эту визитную карточку. Он вас очень хвалил.

Она улыбнулась и вставила анкету в пишущую машинку:

— Ваше имя и фамилия? Адрес? Женаты?

— Да.

— Дети есть?

— Один ребенок. — Он подумал об Элвине и слегка нахмурился. Его сын был умственно отсталым и жил в специальном интернате в Нью Джерси.

— Кто порекомендовал вам обратиться сюда, мистер Моррисон?

— Джеймс Маккэнн. Мы с ним вместе учились.

— Присядьте, пожалуйста. У нас сегодня много народу.

Он сел между женщиной в строгом голубом костюме и молодым человеком в твидовом пиджаке, достал пачку сигарет, увидел, что вокруг нет пепельниц и спрятал сигареты. Если они заставят долго ждать, можно даже будет стряхнуть пепел на их шикарный коричневый ковер. Его вызвали через пятнадцать минут вслед за женщиной в голубом костюме. Коренастый мужчина с такими белоснежными волосами, что они казались париком, любезно пожал ему руку и сказал:

— Пойдемте со мной, мистер Моррисон. Он повел Моррисона по коридору мимо закрытых дверей, одну из которых открыл своим ключом. Комната обставлена по спартански: стол и два стула. В стене за столом, очевидно, проделано небольшое окошко, его закрывает короткая зеленая занавеска. На стене слева от Моррисона картина: высокий седой человек с листком бумаги в руке. Лицо его показалось Моррисону знакомым.

— Меня зовут Вик Донатти, — сказал коренастый. — Если согласитесь пройти наш курс, я буду заниматься с вами.

— Рад познакомиться. — Моррисону ужасно хотелось курить.

— Садитесь.

Донатти положил на стол заполненную машинисткой анкету и достал из ящика стола новую:

— Вы действительно хотите бросить курить?

Моррисон откашлялся, положил ногу на ногу.

— Да.

— Подпишите вот эту бумагу. — Он протянул бланк Моррисону. Тот быстро пробежал его глазами: нижеподписавшийся обязуется не разглашать методы, и так далее.

Моррисон нацарапал свою фамилию.

— Отлично, — сказал Днатти. — Мы тут не занимаемся пропагандой, мистер Моррисон. Нас не интересует, почему вы хотите бросить курить. Мы люди деловые, никаких лекарств и препаратов не применяем. Не надо садиться на особую диету. А деньги заплатите, когда год не будете курить. Кстати, как дела у мистера Маккэнна? Все в порядке?

— Да.

— Прекрасно. А сейчас… несколько личных вопросов, мистер Моррисон. Ответы, естественно, останутся в тайне. Как зовут вашу жену?

— Люсинда Моррисон. Девичья фамилия Рэмзи.

— Вы ее любите?

— Да, конечно.

— Вы ссорились с ней? Какое то время жили врозь?

— Какое это имеет отношение к тому, что я собираюсь бросить курить?

— Имеет. Отвечайте на мои вопросы.

— Ничего подобного не было. — Хотя, подумал Моррисон, в последнее время отношения между ними испортились.

— У вас один ребенок?

— Да. Его зовут Элвин, он в частной школе.

— В какой?

— Этого я вам не скажу, — угрюмо выдавил Моррисон.

— Хорошо, — любезно согласился Донатти и обезоруживающе улыбнулся. — Завтра на первом сеансе курса я отвечу на все ваши вопросы. Сегодня можете курить. С завтрешнего дня вы не выкурите ни одной сигареты. Это мы вам гарантируем.

На следующий день, ровно в три, Донатти ждал его, он пожал Моррисону руку и улыбнулся хищной улыбкой.

— Рад, что вы пришли. Многие перспективные клиенты не приходят после первого разговора. Мне доставит большое удовольствие работать с вами. У вас есть сигареты?

— Да.

— Давайте их сюда.

Пожав плечами, Моррисон отдал Донатти пачку. В ней все равно оставалось две или три сигареты.

Донатти положил пачку на стол и начал бить по ней кулаком. Удары громко отдавались в комнате. В конце концов стук прекратился. Донатти взял то, что осталось от пачки и выбросил в мусорную корзину.

— Вы не представляете себе, какое я получаю удовольствие от этого все три года, что работаю здесь.

— В вестибюле здания есть киоск, где можно купить любые сигареты, — мягко сказал Моррисон.

— Совершенно верно. Ваш сын, Элвин Доус Моррисон, находится в Пэтерсоновской школе для умственно отсталых детей. Он родился с травмой мозга и никогда не станет нормальным. Ваша жена…

— Как вы это узнали? — пролаял Мориссон. — Какое вы имеете право…

— Мы многое знаем о вас, но как я говорил, все останется в тайне.

— Я ухожу, — с трудом сказал Моррисон и поднялся.

— Посидите еще.

Моррисон внимательно посмотрел на Донатти — тот был спокоен. Казалось, что происходящее даже забавляет его, и он наблюдал подобные сцены сотни раз.

— Объясните мне, что это за курс лечения? — спросил Моррисон.

— Одну минутку. Подойдите, пожалуйста, сюда. — Донатти встал и отодвинул зеленую занавеску, которую Моррисон заметил еще накануне. За прямоугольным окошком — пустая комната. Правда, на полу кролик ел из миски хлебные шарики.

— Красивый кролик, — заметил Моррисон.

— Конечно. Понаблюдайте за ним.

Донатти нажал кнопку — кролик прекратил есть и запрыгал как сумасшедший. Когда он касался пола, казалось, его подбрасывало еще выше, шерсть встала дыбом, глаза были дикими.

— Прекратите! Вы же убьете его током!

Донатти отпустил кнопку.

— Ну что вы, это очень слабый заряд. Посмотрите на кролика. Если бить его током, когда он ест, животное быстро свяжет эти ощущения: еда — боль. Тряхнуть его током еще несколько раз — кролик умрет от голода перед миской с едой.

Тут Моррисона осенило — он пошел к двери.

— Не надо, большое спасибо.

Дверь оказалась заперта.

— Присядьте, мистер Моррисон.

— Отоприте дверь, или я вызову полицию быстрее, чем вы скажете слово «Курите! «

— Сядьте. — Это было сказано жутким ледяным тоном.

Моррисон посмотрел на Донатти, заглянул в его страшные затуманенные карие глаза и подумал: «Господи, я же заперт в комнате с психом». Никогда в жизни ему так не хотелось курить.

— Я подробнее расскажу вам о курсе лечения, — сказал Донатти.

— Вы не понимаете, — возразил Моррисон с деланым спокойствием. — Мне не нужен ваш курс.

— Нет, мистер Моррисон, это вы не понимаете. У вас уже нет выбора. Я не обманул вас, когда сказал, что курс лечения уже начался. Мне казалось, вы все поняли.

— Вы сумасшедший?

— Нет, я деловой человек. Курс лечения…

— Валяйте, — бросил Моррисон. — Только поймите: как только я отсюда выйду, я куплю пять пачек сигарет и выкурю их по дороге в полицию. — Он внезапно заметил, что грызет ноготь большого пальца.

— Как вам будет угодно. Но мне кажется, вы передумаете, когда я вам все объясню. В первый месяц наши люди будут следить за вами. Вы заметите некоторых, но не всех. За вами будут следить постоянно. Если они увидят, что вы закурили, то сообщат об этом.

— И меня привезут сюда, и посадят вместо кролика. — Моррисон пытался говорить с сарказмом, но неожиданно ощутил дикий страх.

— Нет, — ответил Доннати. — Вместо кролика посадят вашу жену.

Моррисон тупо посмотрел на него.

Донатти улыбнулся.

— А вы будете смотреть в окошко.

По словам Донатти, корпорацию «Бросайте курить» основал человек, изображенный на картине, который чрезвычайно успешно занимался традиционными делами своей «семьи» — игральными автоматами, подпольной лотереей, торговлей наркотиками. Морт Минелли по кличке Трехпалый был заядлым курильщиком — выкуривал по три пачки в день. Листок бумаги, который он держит в руке на картине — окончательный диагноз врача: рак легких. Морт умер в 1970 году, передав все деньги «семьи» корпорации «Бросайте курить».

Курс лечения оказался до ужаса прост. Первое нарушение — и Синди привозят, как выразился Донатти, в «крольчатник». Второе нарушение — и там оказывается сам Моррисон. Третье — током бьют их обоих вместе. Четвертое влечет за собой более суровое наказание: в школу к Эльвину придет человек…

— Представьте себе, — улыбаясь говорил Донатти, — как ужасно будет мальчику. Он не поймет никаких объяснений. До него только дойдет, что его больно бьют из за того, что папа плохой. Поймите меня правильно: я уверен, этого не случится. К сорока процентам наших клиентов мы не применяем никаких дисциплинарных мер, и только десять процентов допускают три нарушения. Пятое нарушение — вас с женой в «крольчатник», вашего сына изобьют во второй раз, а жену в первый.

Не понимая, что он делает, Моррисон бросился через стол на Донатти. Тот, хотя и сидел в ленивой, расслабленной позе, действовал с удивительной быстротой: отодвинулся вместе со стулом назад и ударил Моррисона в живот ногами.

— Сядьте, мистер Моррисон, — благожелательно сказал он. — Поговорим как благоразумные люди.

Когда Моррисон отдышался, он сел на стул, как и просил Донатти.

Существует десять градаций наказаний, объяснял Донатти. Шестая, седьмая и восьмая провинность — сила тока возрастает, а избиения становятся все ужаснее. Когда Моррисон закурит в девятый раз, его сыну сломают обе руки.

— А в десятый раз? — пересохшими губами спросил Моррисон.

Донатти печально покачал головой.

— В этом случае мы сдаемся. Вы войдете в два процента клиентов, которых нам не удалось убедить. — Донатти открыл один из ящиков стола и достал «Кольт 45» с глушителем. — Но даже эти два процента никогда не закурят. Мы это гарантируем.

— Что с тобой? — спросила жена.

— Вроде ничего… я бросил курить.

— Когда? Пять минут назад? — засмеялась она.

— С трех часов дня.

— Прекрасно. Почему ты решил бросить курить?

— Я должен думать о тебе… и об Элвине.

Ее глаза расширились — Дик редко говорил о сыне.

— Я очень рада. Даже если ты снова закуришь, мы с Элвином благодарны тебе за заботу о нас.

— Я думаю, что больше курить не буду, — сказал он и вспомнил глаза Донатти, — затуманенные глаза убийцы.

Ночью он спал плохо, а в три часа проснулся окончательно. Ему показалось, что у него жар, так ему хотелось закурить. Он спустился в кабинет, открыл верхний ящик стола, как завороженный уставился на коробку с сигаретами и облизнул губы.

Постоянная слежка в течение первого месяца, сказал Донатти. В течение последующих двух месяцев за ним будут следить по восемнадцать часов в сутки. Четвертый месяц (именно тогда большинство клиентов закуривают) снова двадцать четыре часа в сутки. Затем до конца года по двенадцать часов в сутки. Потом? До коца его жизни слежка будет возобновляться.

ДО КОНЦА ЖИЗНИ…

— Мы можем проверять вас через каждый месяц, — сказал Донатти. — Или через день. Или через два года организуем круглосуточную недельную слежку. Вы об этом знать не будете.

Моррисон проклял себя за то, что влез в эту историю, проклял Донатти, а самые страшные проклятия слал Джимми Маккэнну. Подлец, ведь все знал! У Моррисона задрожали руки, так хотелось схватить за горло Джимми Маккэнна.

Моррисон взял сигарету. Что это за шорох в стенном шкафу? Конечно, показалось. А если в той комнате окажется Синди?

Он напряженно прислушивался, все тихо. Надо только подойти к стенному шкафу и распахнуть дверцу. Ему стало очень страшно при одной мысли, что может там оказаться. Моррисон лег в постель, но сон еще долго не приходил.

Сцены из жизни Ричарда Моррисона, октябрь — ноябрь: .. Моррисон встречает в баре «Джек Дэмпси» приятеля, тот предлагает ему закурить. Моррисон крепче сжимает в руке стакан.

— Я бросил.

Приятель смеется.

— Больше недели не продержишься.. .. Моррисон ждет утреннюю электричку, смотрит на молодого человека в синем костюме. Он видит его здесь почти каждое утро.. .. Моррисон приезжает к сыну, привозит ему в подарок большой мяч, который пищит, если на него нажать. Слюнявый восторженный поцелуй Элвина почему то не так противен, как раньше. Крепко обнимая сына, он понимает то, что Донатти и компания поняли раньше: любовь сильнее тяги к курению.. .. И вот Моррисон застревает в туннеле, в гигантской автомобильной пробке. Темно. Рев клаксонов, вонь выхлопных газов, рычание неподвижных машин. Внезапно Моррисон открывает перчаточный ящик, видит пачку сигарет, достает одну и закуривает. Если что то случится, Синди виновата сама, дерзко говорит он себе. Я же ее просил выкинуть все сигареты.

Первая затяжка — он кашляет как заведенный. От второй начинают слезиться глаза. Третья — у него кружится голова, он готов потерять сознание; жуткая штука, думает он. И сразу без перехода: боже мой, что я делаю?

Сзади загудели клаксоны. Он гасит сигарету в пепельнице и едет домой.

— Синди, это я, — позвал он.

Никто не ответил.

Зазвонил телефон. Моррисон поспешно схватил трубку:

— Синди? Ты где?

— Здравствуйте, мистер Моррисон, — раздался бодрый деловой голос Донатти. — Мне кажется, нам надо обсудить один вопрос. Вы сможете зайти к нам в пять?

— Моя жена у вас?

— Да, разумеется, — снисходительн роняет Донатти.

— Послушайте, отпустите ее, — сбивчиво бормочет Моррисон. Это больше не повторится. Я затянулся всего три раза — это было ужасно, я не получил никакого удовольствия!

— Жаль. Значит, я могу рассчитывать, что вы придете в пять?

— Мистер Донатти, к вам пришел мистер Моррисон, — сказала в селектор секретарша и кивнула Моррисону.

— Проходите.

Донатти ждал его в коридоре вместе с гориллообразным человеком в майке с надписью «Улыбайтесь» и револьвером в руке.

— Послушайте, — сказал Моррисон, — мы же можем договориться. Я заплачу вам. Я…

— Заткнись, — отрезал гориллообразный.

— Рад вас видеть, — произнес Донатти. — Жаль, что это происходит при столь прискорбных обстоятельствах. Пройдемте со мной, будьте любезны. Сделаем все быстро. Будьте спокойны, с вашей женой ничего страшного не произойдет… в этот раз.

Моррисон напрягся и приготовился броситься на Донатти.

— Не вздумайте, — сказал тот обеспокоенно. — Если вы это сделаете, Костолом изобьет вас рукояткой револьвера, а жену все равно тряхнут током. Какая в этом выгода? Пойдемте.

Моррисон вошел в комнату первым. Зеленая занавеска отодвинута — за окошечком, ошеломленно озираясь, сидит на полу Синди.

— Синди, — жалобным голосом позвал Моррисон. — Они…

— Она не видит и не слышит вас, — объяснил Донатти. — Это зеркальное стекло. Ладно, давайте побыстрее с этим закончим. Провинность небольшая — тридцать секунд будет достаточно. Костолом!

Одной рукой Костолом нажал кнопку, другой дуло револьвера упер в спину Моррисона.

В его жизни это были самые долгие тридцать секунд.

Когда все закончилось, Донатти сказал:

— Пойдемте со мной. Вам придется кое что объяснить жене.

— Как я смогу смотреть ей в глаза? Что я ей скажу?

— Думаю, вас ожидает сюрприз.

В комнате, кроме дивана, ничего не было. На нем, беспомощно всхлипывая, лежала Синди.

— Дик, — прошептала она. Он обнял ее. — В дом пришли двое мужчин. Они завязали мне глаза, и… и… это было ужасно. Но почему?

— Из за меня. Я должен тебе кое что рассказать, Синди…

Он закончил рассказ, помолчал и сказал:

— Я думаю, ты меня ненавидишь.

— Нет, Дик. Я не испытываю к ненависти. Благослови господь этих людей. Они освободили тебя.

— Ты серьезно?

— Да, — сказала она и поцеловала его. — Поедем домой. Мне гораздо лучше. Не помню, когда мне было так хорошо.

Когда через неделю зазвонил телефон и Моррисон узнал голос Донатти, он сказал:

— Ваши люди ошиблись. Я даже в руки не брал сигарету.

— Мы знаем. Надо обсудить кое что. Вы можете зайти завтра вечером? Ничего серьезного, просто для отчетности. Кстати, поздравляю с повышением по службе.

— Откуда вы это знаете?

— Мы ведем учет, — небрежно бросил Донатти и повесил трубку.

Когда они вошли в маленькую комнату, Донатти обратился к Моррисону.

— Что вы так нервничаете? Никто вас не укусит. Подойдите сюда.

Моррисон увидел обычные напольные весы.

— Послушайте, я немного потолстел, но…

— Да да. Это происходит с семьюдесятью тремя процентами наших клиентов. Пожалуйста, встаньте на весы.

Моррисон весил семьдесят девять килограммов.

— Сойдите с весов. Какой у вас рост, мистер Моррисон?

— Метр семьдесят девять сантиметров.

— Посмотрим. — Донатти достал из нагрудного кармана маленькую карточку, закатанную в прозрачную пластмассу. — Совсем неплохо. Ваш максимальный вес будет… (он посмотрел на карточку) восемьдесят три килограмма. Сегодня первое декабря, значит, первого числа каждого месяца жду вас на взвешивание. Не можете прийти — ничего страшного, если, конечно, заранее позвоните.

— Что случится, если я буду весить больше восьмидесяти трех килограммов?

Донатти улыбнулся:

— Кто то из наших людей придет к вам в дом и отрежет вашей жене мизинец на правой руке. Счастливо, мистер Моррисон, можете выйти через эту дверь.

Прошло восемь месяцев.

Моррисон снова встречает своего приятеля в баре «Джек Дэмпси». Моррисон, как гордо говорит Синди, в своей весовой категории — он весит семьдесят пять килограммов, три раза в неделю занимается спортом и великолепно выглядит. Приятель выглядит ужасно, хуже некуда.

Приятель:

— Как тебе удалось бросить курить? Я курю даже больше своей жены. — С этими словами он с настоящим отвращением тушит в пепельнице сигарету и допивает виски.

Моррисон оценивающе смотрит на него, достает из бумажника маленькую белую визитную карточку и кладет ее на стойку.

— Знаешь, — говорит он, — эти люди изменили мою жизнь.

Прошел год.

Моррисон получает по почте счет:

К О Р П О Р А Ц И Я

«БРОСАЙТЕ КУРИТЬ»

237 Ист, Сорок шестая улица.

Нью Йорк, штат Нью йорк 10017

Курс лечения 2500 долларов

Услуги специалиста

(Виктор Донатти) 2500 долларов

Электроэнергия 50 центов

ВСЕГО (просим заплатить) 5000 долларов 50 центов

— Сукины дети! — взрывается он. — Они включили в счет электричество, которым…

— Заплати, — говорит жена и целует его.

Прошло еще восемь месяцев.

Моррисон и Синди случайно встречают в театре Джимми Маккэнна с женой. Они знакомятся. Джимми выглядит так же, как и в аэропорту, если не лучше. Моррисон никогда раньше не встречался с его женой. Она красива, как бывают красивы обыкновенные женщины, когда они очень и очень счастливы.

Моррисон пожимает ей руку. У нее странное рукопожатие. Только в середине второго действия Моррисон понимает, почему у жены Маккэнна на правой руке нет мизинца.

[Вовун]

Злая пуля учи меня жить

Добрый камень учи меня плавать

Гуманизм породил геноцид

Правосудие дало трибунал

Отклонения создали закон

Что мы сеем то и пожинаем

Пуля-дура учи меня жить

Каземат научи меня воле

Отдай им свой ужин отдай им свой хлеб

Отдай им свою печень отдай им свой мозг

Отдай им свою юность отдай им свой страх

Не стоит ждать пока они прийдут за тобой сами

Пуля-дура учи меня жить

Агитатор учи меня думать

Кто бы мне поверил если б я был прав

Кто бы мне поверил если б я был жив

Кто бы мне поверил если б я был трезв

Кто б меня услышал если б я был умен

Пуля-дура учи меня жить

Аттеист научи меня верить

Пуля-дура учи меня жить

вообщем......печальные новости из инета

На 44-м году жизни скончался Егор Летов (ФОТО), лидер мегапопулярной некогда группы "Гражданская оборона".

Сообщения о смерти Летова подтвердил барабанщик "Гражданской обороны" Павел Перетолчин. По предварительной информации, Егор скончался у себя дома в Омске. Возможно, причиной смерти стала болезнь сердца.

светлая память, Егорка! ещё не раз под гитару споём твои песни в прокуренных кухнях

[В.К.]

В преддверии праздника...

Охлобыстин Иван(С)

"ДМБ"

Киносценарий

— Есть такое слово надо! — говорил военком, обходя строй вновь призванных защитников отечества.

— А я тогда присягу принимать не буду, — крикнул один из призывников, стоящих на самом краю со связанными за спиной руками.

— Эх дружок, молод ты, — вздыхал военком, — не ты выбираешь присягу, а присяга выбирает тебя. Секретарь запишите эти простые, но в тоже время великие слова.

Секретарь прапорщица быстро зачирикала в блокноте.

Через огромный пустырь сломя голову бежал парень с перекошенным от ужаса лицом. Следом за ним мчались два милицейских мотоцикла с распущенной рыболовной сетью. Несколько прыжков, несколько поворотов колес, дикий выкрик и все было кончено — парня поймали.

— Жизнь без армии, это все равно, что любовь в резинке — движение есть, а прогресса нет, — продолжал военком.

Секретарь прапорщица продолжала записывать.

— Толя, ты зачем работу нашу пожег? — спросил мастер молодого человека, стоящего на дымящихся руинах завода.

— Я не нарочно, — ответил тот, — эксперимент это был, на предмет рационализаторского предложения.

— А нельзя было хотя бы бухгалтерию со столовой оставить?

— Чой та?

— Сегодня получка должна была быть.

— Я не подумал.

— Не подумал? Теперь думай, как первым поездом в войска укатить — иначе за решетку усадят, как жирафу.

— В человеке все должно быть прекрасно — погоны, кокарда, исподнее, иначе это не человек, а млекопитающее, — вещал военком.

Секретарь записывала.

Один молодой брюнет кушает макароны и говорит маме. — мама я в солдаты не хочу идти, боюсь.

Она ему отвечает. — надо дядю Витю звать из Ерденево. Дядя Витя зоотехник и знает, как в армию не ходить.

За окном университетской аудитории грохотала гроза, но в самом помещении царил уют.

— Применяя это средство, вы гарантируете предельно долгий срок деятельности карбюратора и поршневых колец... — вдохновенно декламировал еще один герой статной деканше, стоя у нее за спиной и производя ритмические телодвижения поясницей. У деканши, как у породистой лошади, в такт словам вздрагивали ноздри и икра правой ноги.

Тут в аудиторию заглянул декан, поправил очки, узнал жену и обнаружил приспущенные штаны на студенте.

— Зинаида к маме с чемоданами, а вы молодой человек наденьте брюки и зайдите ко мне с зачеткой, а потом в армию, годы у вас подходящие. — тут же с академической строгостью решил он.

— Есть разные люди. Одни родину от врага защищают, другие жен своих педагогов без трусов за сиськи по институтам таскают. И те и другие могут быть солдатами, только первые уже солдаты, а вторые еще нет, их мать! — разглагольствовал военком.

В грязном переулке Бирюлево, у разрисованной ######ганами стены стоит доктор в белом халате и с ларингоскопом на лбу, в руках врача целлофановый мешок таблеток. К доктору подходит молодой шатен.

— Пациент вы деньги принесли? — спрашивает у него врач.

Молодой человек молча отдал ему пачку денег и забрал пакет.

— Простите, — не выдерживает доктор, — а зачем вам столько галоперидолу?

— Я его натурально съем и меня повезут в дурдом, — спокойно ответил тот, попутно разглядывая хрупкий шрам от лоботомии на своем лбу в зеркало врача.

— Но зачем? — не понял тот.

— Не плющет меня в солдаты идти, — сказал шотен и удалился.

— Природа не храм и уж тем более не мастерская, природа — тир и огонь в нем нужно вести на поражение, — откровенничал военком, стоя перед группой кришнаитов.

— У нас убеждения, — сказал один из них.

— Какие такие убеждения? — брезгливо спрашивает военком.

— Веруем, — говорят, — в Господа Говинду Харе Кришну. А он нам в людей стрелять не велит.

— Все, — говорит военком, — вы нам подходите. И Говинда ваша ничего, жидковата, но ничего. И стричь вас опять же не надо. И люди вы видно выносливые — четыре часа \"харе кришну\" орать ни каждый сдюжит. Пойдете в химвойска.

Молодой шатен сидел на краю крыши с Карлосоном и делился своими мыслями — понимаешь брат Карлсон, который живет на крыше, я галоперидолу скушал, а меня в армию тянет все больше и больше. Что же мне делать брат Карлсон, который живет на крыше?.. Ладно полетели к военкомату.

— Нет военный — это не профессия, это половая ориентация, — пришел к выводу военком, разглядывая в зеркале на своей голой и мускулистой груди татуировку изображающую мчащегося волка байкера на \"харлее\".

Из ванны, закутанная в полотенце и с неизменным блокнотом в руках, вышла голая прапорщица секретарь. Она аккуратно перешагнула растяжку с гранатой, приделанной к косяку двери, и плюхнулась в кровать, сверкнув на мгновение ягодицей с изображением тарантула пожирающего тучную птицу.

Ночь. Военкомат. Внутрь не пускают. Шотен стучится. Приезжает милиция, два человека о трех головах. Спрашивает, — что мол гражданин, не спится?

Он говорит, — Не искушай Горыныч без нужды. Мы хотим с Карлсоном, который живет на крыше, служить в артиллерии.

— Нет препятствий патриотам! — ответили они, отдали честь и выдохнули три длинных языка пламени.

Распахиваются огромные, мерцающие чистотой и богатством, двери казино. По красной ковровой дорожке на порог, в сопровождении толпы шикарно одетых господ, выходит худощавый молодой человек, зачесанный на прямой прибор. Он победно окидывает взглядом площадь перед казино, вытянувшихся во фронт перед ним швейцаров, выстроившиеся перед порогом такси, затягивается сигарой и получает крепкий пинок под зад от здоровенного охранника, отчего летит со ступенек к такси.

— Как обычно в Эль Гаучо? — спокойно интересуется таксист.

— В военкомат, — отвечает молодой человек.

Открылась дверь, на кухню вошел дядя Витя и говорит — надо ему указательный палец отвалить. Без указательного пальца в солдаты не берут, потому что стрелять нечем. Предлагаю циркулярку. Но если на дому, то и кусачками можно.

Молодой человек ему возражает — как же я без указательного пальца, дядя Витя, жениться буду?

А тот говорит — а чего, говорит, ты указательным пальцем с женой делать будешь?

А я говорю — поди знай, я человек молодой!

А дядя Витя ему говорит — раз ты такой молодой, то тебе тогда надо в штаны по маленькому ходить, иначе говоря — ссаться, по научному — инурез. С инурезом тоже не берут.

А молодой человек недоумевает — дядя я ссаться не хочу, я брезгую. И потом, как же я буду по маленькому, если меня бабушка в одно время приучила — в четыре утра, бабушка дояркой была, у нее в пять дойка начиналась. Брала, значит, меня малыша и на очко.

А дядя говорит — четыре утра — отличное время! Делу время, а потехе час. Ссысь на людях, либо палец отнимать будем.

— Сынок будь мужчиной, как твой пропавший без вести отец, — кивнула мама.

Привели его в военкомат.

Военком ему говорит — Что солдат ссымся?

— Так точно! — отвечает, — ссусь!

— Ну это солдат не беда, — говорит, начальник, — такая сегодня экологическая обстановка, все ссутся и я ссусь и даже главком пысается бывает, но по ситуации. Что ж нам — из за этого последний долг родине не отдавать? Твой позорный недуг мы в подвиг определим — пошлем тебя в десантники, ты там еще и ###### начнешь.

Для убедительности начальник надул себе в голифе, повернулся к строю новобранцев и объявил, — а теперь всех на распределительный пункт! Чао буратины! Можете даже писать мне письма до востребования, меня зовут Себастьян Перейра — торговец черным деревом. Шутка. Ха! Ха! Ха!

Холеные руки, унизанные золотыми перстнями выкладывают на стол пачки денег, золотые часы, бриллиантовые колье и прочие предметы буржуазного быта, звучит голос за кадром:

Да жизнь это колода карт!.. Кстати я именно тот чувак которого выкинули из казино.

Сложный был год. Налоги, катастрофы, проституция, бандитизм и недобор в армию. С последним мириться было нельзя и за дело принялся знающий человек — наш военком. Он собрал всех тунеядцев, дураков и калек в районе. Даже глухих определил в погранотряд \"альпийские тетерева\". Столько лет уже прошло, а они еще где-то чудят в горах. В отличие от всех остальных я пошел по духовным соображениям. Мне было душно от мира, мир ко мне симпатий тоже не испытывал. Надо было сделать выбор. В монастырях не давали курить, в тюрьмах пить, оставалась армия. Армия — прекрасная страна свободы... и от мира и от себя.

Двое крепких солдат выгрузили из автобуса пьяных в дым призывников и сложили штабелями у порога распределительного пункта под памятником мифическому герою революции.

Выгрузили — не помню в деталях как и где. Помню только, что меня тошнило и над головой кто-то хмурый, бронзовый стоял в бурке, и еще кто-то рядом визжал:

— А чего я нанялся за ним убирать!

А ему добрым голосом отвечали:

— Это сынок и называется — Родину защищать.

В общем, приехали. Ночью того же дня я поднялся и пошел с помещением знакомиться.

Пункт напоминал собой спортзал в молдавской спецшколе: повсюду расставлены деревянные лавки, на стенах бумажные плакаты героического содержания. В зале находилось человек двести. Один с лицом спринтера у телефона стоял:

— Марина, ты меня жди и я вернусь. Да! Да! Что? Нет, Марина, к Баринову на день рождения не ходи, и к Толяну не ходи, а к тете Вере ходи. Ты дома зайчик? Что? А спишь! А кто у тебя там кашляет? Передай деде привет. А ты чего сопишь? Простудилась? Надо лечиться. Ты ложись в больницу. Я тебе письмо написал, на семи листах. На место доберусь, конверт куплю и пошлю. Ты мне сушки с маком пришли и аудиокассету с Борисом Гребенщиковым.

Стоящий рядом призывник его поторапливал:

— Давай, давай! Сворачивайся, мне домой надо позвонить, у меня сеструха рожает от завцеха...

На другом конце зала у дверей стонал дядя Витя, обращаясь к часовому:

— Да ты чего!.. Я тебе, дубина, говорю, я в армию уже ходил, а теперь я племянника провожал, вон такой обоссанный, губастенький у стены валяется. Ты проверь. Мне через час на дойку идти. Башмаков моя фамилия. Виктор Эдвардович.

Непреклонный часовой шмыгал гайморитом и отвечал:

— Дежурный придет, там разберутся...

Подошел я к стоящим у окна бойцам и спрашиваю:

— Где, говорю, мужики, берут в \"морские котики\"? В стройбат у меня нет настроения, не выношу бесплатного физического труда.

У них глаза повыпучивались:

— А ты чего \"косить\" не будешь? — Видно, так им здесь не понравилось.

— Смешные вы люди! — удивляюсь я. — Зачем же мне тогда было сюда ехать? \"Косить\" дома надо. Хотя на любителя. Я вам советую бутылку разбить и стекла нажраться. Верное дело. А я лично еду на халяву здоровья и знаний набираться.

Да! — говорят ребята. — Ишь как тебя тыркнуло. Ну, на, выпей, может, отпустит... — и протягивают стакан с \"топорами\".

Я выпил и упал навзничь, как в кино про войну. И опять все тот же голос заверещал:

— Что вы издеваетесь!? Я только что за этой тварью убирал! Что я виноват, что с ним рядом все время оказываюсь?

И все тот же добрый голос отвечал:

— Это сынок называется — Родину защищать.

Мне снилось, что за окном кто то толстый летает.

Когда я открыл глаза, то увидел, что лежу там же где упал вчера

Один из бойцов — рыжий в панаме достал ее из за пазухи и предложил:

— Шмалите друзья сколько хотите, у Карлсона, который живет на крыше, там же и парники. Как вы уже наверно поняли — я Малыш.

Потом к нам привели генерала-ветерана в орденах — чуть ни за взятие Шипки.

— Внучки! — крикнул он, — Пуля — дура, а штык — молодец!

— Не рви, батя, глотку, — посоветовал ему кто-то из толпы, — Лучше угости.

— А как же! — обрадовался тот и выставил из авоськи две трехлитровые банки зеленоватого самогона. — Только здесь бабка не достанет, не унизит гвардейца.

— Может, не надо?! — пробовал его остановить провожатый капитан авиации. — Помните, как в прошлый раз нехорошо вышло?

— Молчать! У меня ваш маршал под Кенигсбергом сортиры чистил, когда я тараном эсминец брал за чакушку! Восемь машин положил, а на мне ни царапины! — взвизгнул старый озорник. — Даешь Беломорканал! За родину! За победу! Хлебай внучки ханку!

Что внучки послушно и исполнили.

— Лютый дед, — долго еще мы вспоминали ветерана, — Таким дедам надо памятники чугунные на вокзалах ставить, а не руки ремнем вязать и уж ни как ни в вытрезвитель сдавать. За деда — чудо богатыря! — и выпили.

И видим на пункт пришел офицер с зелеными погонами и заперся в комнате у туалета.

— Особист, разведчик, — объяснил один из бойцов.

Начали к нему водить по одному всех находящихся в пункте. Выходили оттуда чаще с задумчивым видом, что уже наводило на серьезные размышления. Одни говорили:

— Угрожал.

Другие:

— Взятку предлагал, но не дал.

Третьи просто плевались

Последним вышел тощий кришнаит.

— Какой хитрый человек! — сокрушался он.

— Чего спрашивал то? — спросил я.

— Я не понял, — признался кришнаит и удалился.

Когда я вошел в комнату капитан пил чай с вафлями, потрясая у уха колокольчиком.

— А! А! — спрятал колокольчик и простонал он, когда я закрыл за собой дверь, — плохие у вас дела гражданин призывник.

— А у кого они сейчас хорошие? — согласился я.

— У вас дела не просто плохие, а еще хуже, — продолжил он и откусил кусок вафли.

— Чем раньше? — не на шутку встревожился я.

— Гораздо, — кивнул он и откусил еще кусок.

— Кошмар! — схватился я за сердце.

— Кошмар! — согласился капитан и отпил глоток чаю.

— Что будем делать товарищ контрразведчик? — с надеждой спросил я.

— Будем помогать соответствующим органам выявлять неблагонадежных элементов в армии, — сообщил заговорческим тоном особист.

— Я как раз знаю одного такого, — столь же таинственно прошептал я.

— Побожись? — уточнил он.

— Чтоб мне пусто было! — быстро поклялся я и доложил, — У дежурного офицера газы!

— Поподробнее! Какие газы? Маркировка, производные. — вяло заинтересовался контрразведчик и откусил очередной кусок вафли.

— Газы сугубо удушливые. Срок годности истек, производные — копченая колбаса, сыр \"Волна\", лимонад \"Колокольчик\". Как в туалет сходит, полчаса невозможно войти — глаза режет. — отчеканил я.

— Понятно. Ведите наблюдение. Мы с Вами свяжемся. Свободны. —

По выходу от разведчика я послал к нему Малыша и Карлсона, а сам, соответственно, выпил водки.

На четвертый день меня облили холодной водой и привели к начальнику распределительного пункта, к полковнику.

— Вы, молодой человек, собираетесь служить или вы к нам на побывку? — прищурившись, спрашивает полковник. — Три набора сменилось, а вы все шалите. Вами весь пункт провонял.

— О чем разговор!? — киваю я, и тут же предлагаю. — Пошлите меня куда ни будь в \"горячую\" точку. Снайпером. Я очень усидчивый.

— Что-то такое мы вам и прописали, — отвечает начальник — А заодно и вашему дружку...

У меня после этих слов упало. Если бы вы знали моих друзей! (фото: на фоне милицейской линейки братья Алиевы, в профиль и анфас) Я им денег немало был должен. Ну, не получилось отдать. Ну, не получилось. Надеялся из армии паек присылать... Хотя они сами нарывались — в руки купюры совали. В лицо кидались. ( фото: переулок у ресторана \"Уют\", в лицо герою летят пяти долларовые купюры ) Восточная кровь, пенная. Братья Алиевы — Улугбек и Максуд. Братья держали ресторан \"Уют\" на Сходненской и на момент нашего нежного знакомства только-только продали свой годовалый \"БМВ\". (фото: переулок у ресторана \"Уют\", на его фоне стоят братья Алиевы и их \"БМВ\") К сути: как-то невзначай проговорился я Максуду, что могу под его деньги хороший процент взять. (фото: Герой и один из братьев Алиевых стоят у ресторана \"УЮТ\")

Говорю:

— Максуд, как я восхищаюсь твоим умом и мужеством! Ты не человек, а газонокосилка. К тебе доллары так и липнут. Даже не думал о таком герое.

Максуд кушал киви и особо не протестовал:

— Я, — говорит, — Хачапури торговал, куртками торговал, \"Соней\" торговал и имел уважение.

— Так вот, — рассказываю я, — Тут меня один министр с одним банкиром познакомил. Ну, мы поехали сначала с ними в музей, посмотрели бивень мамонта, а потом он мне и говорит: \"Не хочешь по блату деньги поместить? Дашь тридцать и через месяц возьмешь сорок.\" Я ему отвечаю: \"Надо посмотреть мои депозиты, но у меня есть один близкий друг — практически родственник. Предложу, конечно, если он ни в Париже на сельскохозяйственной выставке.\"

Максуд, киви бросил, своим калькулятором позвенел и к Улугбеку. Слово за слово. Они подрались даже от перевозбуждения. (2фото: на фоне ресторана \"УЮТ\" Максуд бьет Улукбека в ухо, потом Улукбек бьет Максуда в нос) Дали мне денег. (фото: на фоне ресторана \"УЮТ\" братья Алиевы протягивают в объектив пачки денег) В тот же день сплошные флешь рояли. (фото: Герой сидит в казино за игральным столом, пьет коктейль и курит сигару. Лицо довольное ) А потом пошел пиковый, черный период неудач, в которые моментально включись все оставшиеся у меня на руках средства сирот Алиевых. (фото: Герой сидит в казино за игральным столом, пьет чай, курит сигарету. Лицо недовольное ) Падение орла и сокола!.. Бородинская битва, где я мог лишиться зрения, до первой звезды. (надорванное фото: чья то туфля бьет Героя в копчик )

В общем, спрашиваю у полковника:

— Какому дружку? С усами или без? — спрашиваю.

— Очень умному, но очень аккуратному, — смеется полковник, машет рукой, и вводят длинного такого, тощего, в очках — не Алиева, слава Богу.

А он, не гляди что в очках, злой видно. Орет:

— Не имеете права! Я с ним не поеду! У него желудок больной! Я буду ходатайствовать!

А я ему говорю:

— Не гони на мой желудок. Я в детстве подшипник переварил.

— Он еще и идиот! — взвизгнул длинный. Да так громко, что меня опять выворотило. На этот раз на полковника.

— В приемник! — загудел полковник. — В нагрузку к \"тормозу\".

Ему докладывают:

— Нам так и не удалось выяснить, как \"тормоза\" зовут.

— Назовите пока в \"приписных\" Федей, у него морда толстая, ему подойдет! — махнул рукой начальник и пошел мундир застирывать.

Нас с тощим вывели из кабинета сначала в зал, потом в коридор, а потом уж в приемник. Там мы обнаружили сидящего у стены мордоворота. Хмурый такой, как бобр.

Я его спрашиваю:

— Тебя как, \"Федя\", зовут?

Тут произошло чудо. \"Федя\" минуты три пожевал губами и дамским грудным голосом сказал:

— Меня зовут Анатолий Васильевич Пестемеев. Я слесарь инструментальщик четвертого разряда.

— А чего ж ты им-то имя не называл? — поинтересовались мы.

Он глубоко задумался, да так глубоко, что мы надежду потеряли. Наконец, он опять пожевал и ответил:

Че баловать!? Пусть документы ищут. Сами потеряли.

К вечеру нашли \"Федины\" документы у медбрата, а чуть позже за нами пришел \"покупатель\" прапор. С огромной головой и от него так воняло перегаром, что меня опять чуть не стошнило.

Новые друзья, щурясь от солнца, выходят из распределительного пункта, вслед за ними воровато выглядывает мятое лицо прапора.

\"Дикий прапор и Сирена\".

— Товарищи призывники, — сказал прапор. — Надо понимать всю глубину наших глубин. Короче поехали.

— Командир, — спросил очкарик. — А нам оружие дадут?

— Триста тридцать пять, — как-то качнувшись на месте, обещал прапор и вывел нас на влажный вечерний проспект.

Мимо шли гражданские люди, в своих нелепых заботах и переживаниях.

— Трезвые люди! — изумлялся \"Федя\", изрядно одуревший за время своего сидения в приемнике.

— Женщины! — вторил ему тощий.

— Без бороды! — поддакивал я, трогая себя за колючий подбородок.

Всю дорогу прапор у нас клянчил деньги:

— Мужики, а у вас деньжат нэма? Треба сувенир командиру купить. Генералу. Циркуль для схем.

— Нэма, мужик, деньжат, — отвечал я.

— Не дам, у меня только для еды, — говорил \"Федя\" и почему-то щупал себя за массивный пах.

Наконец, у тощего, который оказался студентом института международных отношений и Владиком, средства нашлись . . .

— Заманал ты меня военный, — вздохнул он и выудил из кармана котлету пятидесятитысячных купюр и представился нам, — меня, однополчане, зовут Владислав, для вас — Владик. Я продал папин микроскоп.

— Папа микробы смотрел? — спросил Федя.

— Смотрел курилка, — согласился Владик.

Мы пришли в ресторан на речном вокзале и сели за стол у самой эстрады. Тут же к нам подскочил вертлявый официант и замер над головами в ожидании солидного заказа.

— Что будем кушать мальчики? — спросил у нас бывший студент.

— Я много, — тут же сориентировался Федя и добавил, — оливье и майонеза побольше. У нас в столовой хорошую оливье давали, много. Однажды я даже в обморок упал. Обкушался. Меня мастер домой нес.

— Какая отвратительная история, — брезгливо сморщился Владик и повернулся к официанту, — Мне рулечку жирненькую и винца молодого.

Официант быстро зачирикал карандашом в блокноте.

— Труа бутте де водка. Авек плизир, — отчего перешел на французский прапор.

Я взял шашлык.

Официант вильнул отвислым задом и удалился за заказом.

И началось.

Владик женщину практолога из Уфы заклеил и пошел танцевать, я пел со сцены \"Сиреневый туман\", \"Федя\" все \"оливье\" в ресторане сожрал.

— Мадмуазель, — кружась в танце, шептал Владик своей партнерше. — Вы прекрасны!

— Как Эдита Пьеха? — кокетливо уточняла та.

— Определенно! — восторженно вздыхал очкарик и просил. — Можно я вас мягко потрогаю за талию?

— Но талия гораздо выше, — смущалась докторша.

— Разве это сможет стать препятствием для наших флюидов? — не понимал Владик.

— Это не может, но вот тот мужчина с патлатой бородой за третьим столиком может, — объясняла блондинка.

— Почему? — негодовал наш влюбленный призывник.

— Потому что это мой муж — Григорий Савельевич Топоров — серебряный призер чемпионата Европы по метанию молота, — информировала она и любопытствовала, — а как вас зовут?

— Зовите меня просто — Элвис Пресли, поэт песенник, — откликался расстроенный студент.

Пока мы ели, пели и танцевали, прапор опустошил бутылку \"столичной\" в одно лицо и \"сдал\" окончательно. Он поднялся из-за стола, вышел на мягких ногах в центр зала и с криком:

— Пропади все пропадом! — начал выделывать такие лихие фортеля ногами, что дважды его из салатов на ближнем столе вытаскивали. Кончилось это предсказуемым появлением военного патруля. Начальник патруля, майор по званию, отдал распоряжение двум морячкам и те, деловито заломив прапору руки, потащили его спиной к выходу.

— Негодяи! — орал, как резаный, прапор. За неимением лучшего плана я подошел к патрулю и сказал:

— Товарищи военные! В принципе, я не против, чтобы вы этого гидроцефала спеленали, но он меня и моих закадык в армию транспортирует на выполнение почетного героического задания. Если вы его все-таки заберете, то мы однозначно поменяем явки и разбежимся по району, как крысы. Решать вам.

Майор подумал и решил:

— Армии нужны солдаты. Без солдат в армии абсурд и коррупция. Счас урегулируем.

С присущей всем армейцам смекалкой, он подошел к нашему столу и налил два стакана водки. Один стакан офицер употребил сам, другой заставил выпить прапора. Тот выпил, издал гортанный выкрик и опал, как озимые. Майор удовлетворенно хмыкнул и, сопровождаемый морячками, удалился.

Пришлось нам самим на сопроводительные документы смотреть. Между карманным календарем с голой гражданкой и фантиком от соевой шоколадки \"Балет\" мы нашли свои военные билеты. По документам мы плыли на пароходе \"Рихард Зорге\" в город Икс, в часть со сложной цифрой, служить ракетчиками стратегического назначения.

— Федя, ты хотя бы понимаешь, что тебе доверят кнопку от атомной бомбы? — поздравлял Владик.

— От ядерного щита, дружище, — кивал я.

— Надо очень, — пожимал плечами невозмутимый слесарь-инструментальщик.

— А я бы бахнул, — сознался я.

— Юноши, а не хотите продажной любви? — на привокзальной площади предложила нам, возникшая неведомо откуда привокзальная \"синявка\".

— Я тебе сейчас лицо обгладаю, — сообщил \"Федя\".

\"Синявка\" отчего-то сразу прониклась и растворилась в толпе столь же стремительно, как и появилась.

Тут наш прапор пришел в себя, оглядел площадь безумным глазом и пытался от нас убежать с опереточным криком:

От меня не убежишь!

Мы кинули ему в спину сумкой и поймали. Потом на вокзале он, как пес, захотел в туалет.

— Хочу пипи, — заявил он и остановился.

— Елки палки военный — тебя в спешке делали, твоя жизнь реклама — безопасного секса, — вздохнул Владик.

— Иди вон в кусты. — посоветовал я прапору.

— Офицеры в кустах не слабятся, — гордо возразил тот.

— Что нам тебе баобаб искать? — рассердился студент.

— Давайте его в туалет на вокзале отведем, — предложил сердобольный Федя, — чего ему страдать? Пусть поссыкает.

Мы отвели прапора на вокзал в туалет. Он вошел туда и заперся в кабинке навсегда.

— Открывай, подонок! — полчаса кричали мы ему.

— Сарынь на кичку! — неслось из кабинки, после чего прапор обязательно спускал воду и дико хохотал.

— Прапор — глубоко невоспитанный тип! — сформулировал Владик.

— Определенно, — согласился \"Федя\".

— Что там невоспитанный — дикий прапор! — поправил я.

Пришлось прапора через дырку под дверью, за ноги вытаскивать. Я его за левую туфлю тащил и отчего-то представлял, что, скорее всего в этот момент, на другом конце города, в моей съемной квартире, среди распоротых подушек дико тоскуют по мне братья Улугбек и Максуд.

Короче, еле прибыли к кораблю. Прапора нес на плече, как казак невесту, Бомба. Стюард не хотел нас пускать, ему не нравилось настроение прапора.

— Он не пассажир, а дрянь какая-то! — беспокоился моряк.

— Вы что такое говорите! — вмешался я и объяснил, — данный субъект — герой трех горячих точек, балтиец, с контузией на всю башку. У него к вечеру давление подскакивает до трехсот шестидесяти.

— Точно? — не поверил стюард.

— К гадалке не ходи, — заверили мы его в один голос.

— Ладно, заноси, — смягчился моряк, — но в коридор героя не отпускать. У меня ковры.

Уже в каюте мы еще попили пивка, положили прапора, где чемоданы, и договорились называться по военному, для азарту: я — Пулей, Владик — Штыком, \"Федя\" — Бомбой.

— Будешь ты Федя Бомбой.

— Почему Бомбой?

— Потому что вспыльчивый. Ты Владик будешь Штыком, потому что стройный, а я буду Пулей, потому что в цель.

Пароход, как обдолбанный, мчался прочь от нашего города, за бортом стремительно проплывали дохлые собаки с мечтательными выражениями на застывших мордах и речные семафоры, с багажной полки беспрерывно пердел проказник прапор, в миру Коля Казаков, а мы мечтали о подвиге.

— Если пошлют в горячую точку и наградят звездой, то квартира без очереди, — сказал Бомба. — И конечно везде без очереди.

— А если еще и ногу оторвет, — продолжил я, — в собесе деревянную дадут, попугая матершинника и черную метку.

— А пиратов больше нет, — с грустью заключил Бомба и откусил пирожок.

Бомба ошибался.

На верхней палубе пробили склянки и я предложил:

— Может по кораблю погуляем, с морскими традициями познакомимся?

— Я проголодался, — поддержал мою инициативу Бомба.

— И я не прочь предаться легкой, поэтической флегме, — с достоинством согласился Штык.

Мы связали спящего прапорщика простынями и вышли из каюты. Сразу же в коридоре мы столкнулись с матросом, который тащил ящик шампанского куда то вглубь.

— Кто гуляет? — спросили у него.

— Леопольда Роскошного жениться везут, — ответил моряк и облизнулся, — с цыганами и кордебалетом.

— Обожаю кордебалет, — вздохнул Штык.

— Про этого Леопольда в газете \"Гудок\" писали, что он цыганский барон и наркотиками торгует через ларьки \"Союзпечати\", — вспомнил Бомба.

— Роскошно жить не запретишь! — заключил я.

Мы поднялись по лестнице на палубу. Прошли мимо окон ресторана. Уселись на деревянные шезлонги у борта и стали смотреть на темный берег, проплывающий мимо.

— Когда то я хотел стать капитаном подводной лодки, — признался Штык, помолчал и добавил, — но у меня клаустрофобия.

— А я с папой каждое лето плавал на пароходе \"Иван Сусанин\", — включился я в романтическую беседу, — папа ночью воровал воблу, которую моряки сушили на корме.

— Вобла соленая и хрустящая, — кивнул Бомба.

— Правда помимо воблы папа еще воровал личные вещи пассажиров и однажды нас крепко потузили и высадили на берег. Больше мы не плавали, а скоро папа умер от глубокой старости и не оставил никакого наследства, — закончил я рассказ.

— Сквалыга, — крякнул Штык.

— Романтик! — поправил я его и предложил — может немного расслабимся?

— У меня кончились деньги, — пожал плечами Штык.

— Но у нас есть Леопольд Роскошный, — напомнил я.

— Предполагаешь, что Леопольд — хлебосол и душка? — нехорошо улыбнулся Штык.

— А как же! — кивнул я, — он же барон, у них это в крови.

Мы спустились вниз, подошли к двери куда матрос затаскивал шампанское и постучались.

— Ес!! — утвердительно раздалось с той стороны.

Дверь распахнулась и нашему неискушенному взору предстало зрелище достойное кисти художника Ренессанса: в окружении пожилых цыган стоял молодой человек тридцати с небольшим, в дорогой английской \"тройке\" и обнимал крепкого брюнета. Лицо брюнета нам рассмотреть не удалось, поскольку он стоял к нам спиной. Единственное, что определяло барона как представителя древней нации, так это многочисленные золотые кольца с бриллиантами, унизывающие его тонкие пальцы, да еще гигантская золотая серьга в левом ухе. На наше появление он отреагировал взлетом правой брови и ехидным вопросом, — что кавалеры погадать пришли?

Очарованный сказочной фигурой этнического аристократа, я не нашел ничего лучшего, как сразу предложить, — может в картишки перекинемся?

— Играть на что будем? — стольже ехидно продолжил свои распросы барон, огрядев нас с головы до ног, — на спички?

— При вашем высоком положении, как то на деньги и не удобно предлагать, — тут же парировал я и предложил, — на просьбу. Мы тут в армию собрались и очень бы хотели, что бы вы нам спели песню.

— Песню?! Спел!? Я?! — изумился Леопольд, оглядел окружавших его цыган и оглушительно захохотал. Цыган тоже, как прорвало. Когда первые страсти утихли, барон выкушал еще одну рюмку и сказал: Значит песню. А вы? Что вы можете?

Тут проявил себя Бомба. Эксинструментальщик шагнул вперед и решительно буркнул: Все!

— Это ставка! — с уважением согласился Леопольд и опять захохотал на минуту. Наконец он успокоился и спросил, — какую игру выберем? Блек джек, голд джек, покер?

— Чего тянуть ваше драгоценное время, — ответил я, — Предлагаю \"нумеро\".

— \"Нумеро о\", простота мать совершенства, — кивнул Леопольд, ослабил объятья и брюнет, как мешок с селедкой тяжело осел на пол. Леопольд отбросил окровавленный нож, обтер руку платком и тут же выложил передо мной колоду.

Я полистал карты, нашел их приятными и положил назад на стол.

— Ну так я беру?! — улыбнулся барон.

— О чем разговор!? — развел я руками.

Леопольд, не задумываясь взял из колоды карту, перевернул ее и положил передо мной. Туз пик.

Я тоже взял карту и тоже туз пик. На столе лежало два туза одинаковой масти. Цыгане привстали и потянули руки за пазухи.

— Немного странно, но по всему выходит, что нам с вами везет! — развел руками Леопольд и показал на дверь, — пойдемте веселиться, вот только я к папе зайду на секунду. Спрошу разрешения. Законы. Кровь не водица, тем более цыганская.

Мы вышли в коридор, Леопольд постучался в соседнюю каюту, открыл дверь и вошел туда. Посреди каюты в кресле с высокой спинкой сидел пожилой господин и слушал радиоприемник. Передавали Баха.

— Что тебе скотина? — грозно спросил он вошедшего Леопольда.

— Папа я попеть хочу, — ласково ответил тот.

— Пошел вон скотина! — рыкнул на него папа, схватил прислоненную к поручню кресла тяжелую дубовую трость с серебрянным нашабашником и замахнулся на родственника.

— Спасибо, папа! — спешно ретировался тот.

— Чтоб ты сдох скотина! — летело ему вслед.

— Милейший человек, — закрывая за собой дверь, в полголоса признался барон, — терпеть его не могу. Редкая мразь. Вообще он мне не папа, а тесть. Будущий. Чтоб его черти съели! Пошли!

Нас провели в ресторан, заказали еду и напитки. Сам Леопольд ушел куда то вглубь сцены.

Не успели мы докушать жульен, как кулисы разъехались и на сцену с визгом выскочили сначала кордебалет, потом четверо цыган с гитарами наперевес и наконец появился Леопольд. Он действительно был очень роскошный.

После феерического вступления кордебалета, отчего Штык потерял аппетит и покрылся холодной испариной, Леопольд сложил руки на груди и запел на итальянском языке \"Санта Лючию\"

— А это тоже цыганская песня? — полюбопытствовал я у сидящего рядом огромного цыган.

— Хорошие песни все цыганские, — кивнул он.

И он был прав, поскольку на припеве в дело вступили гитары.

К финалу девицы кордебалета выскочили в зал, схватили нас за руки и затянули на сцену.

Уже стихали последние аккорды, как в зал вошла высокая, но при этом беременная цыганка со стервозным лицом. Все сидящие в зале цыгане почтительно встали.

— Это моя невеста — Сирена Владимировна, гадюка подколодная, молодости меня лишить хочет, бай бай электрошоком укладывает — шепнул нам Леопольд и закричал в зал, — Сиричка — нежность моя! Зачем ты встала, тебе же доктор сказал больше спать! Так будет лучше для нашего бэби!

— Не рви мне нервы Леля, — грозно начала она, — ты опять пил! Мое сердце сказало, что это правда. Карты подтвердили.

— Сирик! Майн либэ! Это ложь! Отвратительная, мерзкая ложь! Твой орган заблуждается, а карты — просто суеверия — взвизгнул барон, перегнулся через стойку бара, ухватил там из блюда горсть зерен кофе и сунул себе в рот.

— Леля, мерин ты поволжский, я тебя предупреждала! — негодовала невеста, приближаясь и на ходу доставая из под подола электрошоковую дубинку.

От расправы барона спасло неожиданное появление дикого прапора. Нашему славному вояке, каким-то образом удалось избавиться от пут и на данный момент он с неистовым воплем \"######-и!!\" мчался через ресторан неся перед собой на вытянутых руках оборванный штурвал и рынду. За прапором с криком \"полундра\" бежало пятеро потных матросов.

— Так гвардейцы! — схватил нас за рукав барон, — вот моя просьба — я жениться не хочу, я хочу с вами в армию. Я два раза от ее отца бегал — с самолета прыгал, с поезда сигал. Результат нулевой...

— Говно вопрос!.. В армии тебя не достанут — за два года либо тебя убьют, либо Сирена разлюбит... Армейская традиция... — кивнули мы и начали незаметно пробираться к выходу.

Пока мы спускали лодку на воду, в ресторане происходили следующие мероприятия: обезумевший от свободы прапор размахивал над головой рындой. Подойти к нему не представлялось возможным. Положение спасла Сирена Владимировна. Она, как-то особенно посмотрела военному в глаза, два раза щелкнула пальцами и спросила:

— Потанцуем красавчик?

Прапор непроизвольно выпустил рынду и шагнул навстречу прекрасной цыганке.

А та его тут же увалила добрым разрядом в молочные железы.

А мы уже плыли. Я, Бомба и Штык гребли, а Леопольд стоял на носу лодки, задумчиво смотрел на приближающийся берег и бормотал:

— Ночь пройдет — и спозаранок в степь, далеко, милый мой, я уйду с толпой цыганок за кибиткой кочевой. Идеальный вариант! Проклятый прогресс! Век расшатался! Цыган — брокер! Цыган — хакер! Абсурд! Где традиции? Пора к корням! Шлеп, шлеп и по кибиткам кочевым!

— Леопольд вернись! — донеслось с палубы парохода, — Леопольд папа сердится! Леопольд я тебя люблю! Леопольд я тебя зарежу!

— Так! — закричал на голос барон, попутно производя всякие неприличные жесты руками, — Жениться не буду! Папу в жопу! Я тебя тоже очень, но все равно не дождетесь! Назад к традициям! Чавелла!

Стоящая у поручней палубы Сирена кивнула и, подошедшие сзади, цыгане тронули гитары за струны. И Сирена запела. Что это была за песня!? Что это была за страсть!? В звуках невидимыми серебренными нитями слились страх, смех, смерть, неразделенная любовь, мерцание далеких звезд, дефолт и выход \"Спартака\" в четверть финал.

Леопольд зажимал ладонями уши, но слезы все равно струились по его смуглым щекам. Мы рыдали просто в голос. Наконец барон не выдержал, отчаянно крикнул нам, — поворачиваем!! — и запел сам.

Утром пароход нас высадил на пристани города Икс, а сам поплыл дальше, увозя влюбленных навстречу их цыганскому счастью.

Обстоятельный с бодуна прапорщик, построил нас, тщательно пересчитал и прочел нотацию:

— Товарищи призывники! Наш священный долг защищать родину и соблюдать правила гигиены, иначе все пойдет через жопу. Поэтому для более эффективного следования в часть, нужно сесть на автобус и проследовать в часть.

— Совсем ведь другой человек! — восхищался Штык, глядя на вчерашнего безобразника.

— Пьяница мать — горе в семье, — поддержал его Бомба.

А я не удержался и спросил: Товарищ начальник, а вы помните, что вчера генерала за выю укусили?

— Не согласен, — отрезал Казаков, — что погулять — мог да. Цыгане тем более! У нас, у военных такое водится. А как же! Мы должны иметь некоторый гражданский отдых. Но что бы генерала, да еще в такое место.....! Нет. Отставить. У нас — субординация и выслуга лет.

Он посадил нас на автобус и повез в часть.

Вскоре автобус выкатил за город и затормозил на остановке у длинного бетонного забора. Мы, позевывая, вышли на улицу.

— Вот она родная! — восхищенно сказал прапор и показал на забор.

— На склад похоже, — отметил Бомба.

— Нет, товарищ призывник, — это не склад, это то место, где вы интересно проведете два года, — заявил Казаков.

— Не сомневаюсь, — кивнул Штык.

После сдачи документов в штаб, Казаков повел нас в баню, где отобрал личные вещи и выдал наше первое обмундирование, при этом снабдив первой мудростью. Он сказал:

— Без свадьбы только мухи женятся. — На что именно он намекал нам так и не открылось.

Пока прапор вел нас в баню, нам удалось сложить свои первые армейские чувства.

Проходя по плацу, мимо спящих на теплом асфальте тощих армейских собак, Бомба сказал:

— Здесь нам кушать не дадут.

Штык посмотрел на стоящего на другом конце плаца полковника и заметил:

— Кадр с постера \"Не хватайтесь за оголенный провод\".

Я сказал проще:

— Полное говно.

После того, как мы приняли ледяной душ с хозяйственным мылом и ски######ом, прапор выдал нам портянки.

В итоге портянки повязал только опытный Бомба, а мы попрятали их по карманам.

За этим прапор выдал нам по белой тряпочке и по нитке с иголкой.

— Пришивайте подворотничок к воротничку на гимнастерке, — приказал он.

— Мы не умеем, — сказали мы.

— Никто не умеет, — ответил Казаков, — дело ни в умении, ни в желании и вообще ни в чем, а в самом пришивании подворотничка.

Скрепя сердце, мы принялись колоть иголками жесткую материю.

— Армия — не просто доброе слово, а очень быстрое дело, — гудел над нашими головами прапор, — так мы выигрывали все войны. Пока противник рисует карты наступления, мы меняем ландшафты, причем вручную. Когда приходит время атаки, противник теряется на незнакомой местности и приходит в полную не боеготовность. В этом смысл, в этом наша стратегия.

— Еще немного и я сойду с ума, — вздохнул Штык.

— Я уже сошел. — признался я, — у меня глаз дергается.

— А я себе палец пришил, — вставил Бомба.

После бани Казаков, в качестве первичного ознакомления с местом несения службы, показал нам секретный объект — установку запуска межконтинентальной ракеты. По началу нам показалось, что это очистительные сооружения.

Перед нами высились два полупроржавленных цилиндра десятиметровой высоты.

— Отсюда ребятки, — торжественно объявил нам прапорщик, — наша Родина диктует свою непреклонную волю остальному мировому сообществу.

Внутри установка напоминала трансформаторную будку, и Бомба тут же наступил в собачью какашку.

— Ишь, ты! — сказал он, и вытер подошву об край чугунного люка, ведущего непосредственно к пульту управления.

— Может, бахнем?! — предложил я Казакову и кивнул на заветную кнопку размером со спелый помидор.

— Обязательно бахнем и не раз, весь мир в труху, но потом, — пообещал тот и повел в столовую, где нас накормили не пойми чем, без единого витамина. Кормили за отдельным столом. Кроме нас в столовой сидело еще триста человек на одно лицо, причем голодное. Сидящие ближе всего к нам, принялись живо обсуждать наши гастрономические преимущества.

— Этих жарить нельзя, — изрек один из сидящих.

— Нельзя, ужарятся, — поддержал его другой.

— Лучше тушить, — добавил третий.

Штык брезгливо пододвинул к себе алюминиевую миску, взял двумя пальцами оловянную ложку, ковырнул бурый ком каши, поднес к лицу, понюхал и кинул опять в тарелку.

— Гадость какая! — сказал он.

— А мне нравится, — наворачивая кашу за обе щеки, вставил Бомба.

— Очень бы я не хотел с тобой в голодный год на необитаемом острове очутиться, — бросил ему Штык.

Солдатик с подагрическим лицом, который раскладывал по нашим тарелкам неизвестный продукт спросил нас:

— Как там на гражданке? Бабы есть?

— Практически нет, — ответил я, — диву даемся.

— Слушайте. Где наш дикий прапор? — неожиданно заметил Штык.

Мы огляделись и действительно не обнаружили Казакова. Это нас в некотором роде даже напугало. Мы тихенько покинули свой стол и вышли на улицу.

— Скажите, военный, — тут же обратился к первому попавшемуся офицеру Штык, — а где у вас тут буфет?

— Новые что-ли? — хмыкнул тот.

— Да, — кивнули мы.

— Ну, тогда, новые военные, отдайте мне быстренько честь, а потом берите эту хреновину, — и он показал на огромную катушку с кабелем, — и тащите ее вон к тому мужику, — офицер показал на другой конец плаца, — мужик тоже военный, не забудьте отдать ему честь. Что же касается буфета, то бишь \"чипка\", то \"чипок\" там же. — и он показал на утлое, двух этажное здание желтого цвета.

Мы не стали возражать, понимая бесперспективность, отдали, как могли честь, и покатили катушку.

— Не нравится мне это, — вздыхал Штык, — Так можно грыжу получить.

— Главное буфет, — возразил Бомба, — грыжа на голодный желудок, это не дело. Вот когда я в армию уходил мы скушали семь ящиков оладий. Меня весь цех провожал.

— А меня весь факультет, — вставил Штык.

— А меня все казино, — добавил я.

Наконец мы докатили мерзкую катушку до другого военного. Он списал номер на катушке и распорядился:

— Кругом шагом марш. Катушку катить обратно.

— Очень все как-то здесь странно, — задумался Штык, — у меня плохие предчувствия.

— Мне наплевать на предчувствия, плохо, что мы от еды уходим. — сказал Бомба.

— Так в чем дело! — решил я и отпустил катушку. Остальные последовали моему примеру.

Ни кем не удерживаемая, катушка покатилась вниз, быстро набирая скорость. Когда мы входили в буфет, вдали что-то грохнуло и кто-то душераздирающе вскрикнул.

Первым, что мы увидели, был огромный портрет пожилого, грузного мужчины со свирепым лицом в генеральском мундире над стойкой.

— Кто этот герой? — ехидно поинтересовался Штык у буфетчика.

— Это батя, — сухо ответил тот.

— Вопросов нет, — согласился Штык и попросил, — дайте меню.

— Я сам меню, — сказал буфетчик, — Ром с бабой, корзинка с повидлом, булка с маком, лимонад \"Колокольчик\", сигареты \"Прима\".

— А кофе? — уточнил бывший студент.

— Кофе, только офицерам, — ответил буфетчик и объяснил, — от кофе нервы. Приказ генерала.

— Давайте все. — не выдержал напряжения Бомба.

Тут в буфет вошел наш прапор. Увидев нас, он облегченно вздохнул, — Нашлись!

— Присаживайтесь товарищ прапорщик, съешьте корзинку с повидлом, — предложил я?

Казаков охотно принял корзинку и сообщил: Надо в казарму идти, койки занимать.

— А кушать дадут? — спросил Бомба, — запихивая целиком в рот булку с маком.

— Дадут, дадут, все дадут, — кивнул прапор.

После \"чипка\" он нас привел в казарму и оставил наедине с десятком хмурых дембелей. Они переминались с ноги на ногу, чесали себе между карманами на штанах и недружелюбно рассматривали нас. Мы замерли.........

\" ЗАТРЕЩИНА \"

От строя дембелей отделился и подошел к нам ефрейтор-карлик. Он лениво прошепелявил:

— Так, что бы вы чухали — кто барабанил полгода, тот молодой, он шестерит черпаку — это кто протянул год, а черпак ходит под дедом, дед разменял полтора года, он уважает дембеля.

— Переведи на наш, — попросили мы.

— Перевожу: жизнь ваша — полная параша. В армии вы — духи бесплотные. Духов чмурят все. Дык? — пояснил карлик.

— Любопытно, — согласился Штык, и продолжил расспросы. — Типа голосуй или проиграешь!?

— Видите этих прекрасных парней во главе со старшим сержантом Лавровым? — показал ефрейтор на стоящих поодаль хмурых вояк. — Это дембеля. Им ноги мыть по сроку службы не положено. А чистоту они любят. Будете их портяши стирать, с детским мылом. Дембеля микробов боятся.

— Чушь какая! — хихикнул Штык.

— Передай этим прекрасным парням во главе со старшим сержантом Лавровым, что у нас к стирке интереса совсем нет, что мы Родину защищать пришли, — сказал я.

— Порву, как тузик грелку, — откровенно сознался Бомба.

— Вопросов нет, — кивнул карлик. Дембеля осмотрели нас со всех сторон и по старой, доброй армейской традиции вывихнули Бомбе указательный палец, которым он беспрерывно ковырял в правой ноздре.

— А где тут у вас медсанчасть, — спросил Бомба, когда ему вывихнули палец.

— Прямо и направо, — ответили ему.

— Не проводите? — поинтересовался Штык, и ему надорвали ухо.

— Не стоило беспокоиться, — примирительно сказал я. — Они бы и сами нашли. — И мне раскололи зуб.

Не бил нас только старший сержант Лавров, потому что ему уже и это было в падлу.

Воодушевленные таким приемом, мы отправились в лазарет, где начальник медслужбы майор Шкатов прописал нам клизму, дал аспирину и благословил на дальнейшее прохождение службы.

Шкатов проверил у нас пульс, заставил показать язык и что то быстро зачирикал в рецепте.

— Прикольно... Могло быть и хуже, — запивая аспирин желтой водой из крана, сказал я.

— Да!.. — согласился Штык. — Я примерно так все себе и представлял.

Скорей бы автоматы дали... — мечтал Бомба. — Автоматы, гранат побольше и одну мину.

Потом Шкатов молча отвел нас в узкую проходную палату с коричневыми дерматиновыми лежанками, где узкоплечий фельдшер в сизом халате поставил нам по клизме и велел лежать пять минут. Через стеклянное окно двери с надписью \"изолятор\" на нас сиротски глядели несколько широких монголоидных лиц, перемазанных зеленкой.

— Их там девять штук, — сказал фельдшер. — У них ветрянка.

Я махнул им рукой:

— Хелоу братьям по разуму.

— Тунгусы — по-русски не понимайт ни хрена, — пояснил фельдшер и ушел.

— А я не знал, что у нас тунгусы тоже служат, они повымерли же после метеорита! — сказал Бомба.

Они, наверное, по обмену, — предположил Штык. — К нам в институт по обмену тоже присылали не пойми кого... М-да... С лишаями, как правило — добавил он и задумался, наверно, вспомнил деканшу...

Днем в казарму, когда нас били второй раз, пришел капитан Мерзоев, начальник караула и человек без ногтей. Ногти у него сорвало во время испытаний новой ракетной установки. Он понюхал воздух и изрек:

— Не забывайте солдаты, что вам поручена ответственная роль — служба в ракетных войсках стратегического назначения и по сему, либо прекращайте тараньку в казарме лопать, либо яйца помойте.

Зато ночь нам компенсировала весь моральный ущерб — до четырех утра мы играли со старшим сержантом Лавровым в дембельский паровоз.( Бомба качал койку с дембелем и гудел, а мы со Штыко, сержант выпал из поезда (Сержант падает на стоящий у койки стакан с торчащим из него кипятильником.) сломал себе ногу и получил ожог второй степени. (Сослуживцы колотят новобранцев табуретками, кладут вместе с сержантом на шинели и несут в лазарет.) После такого стресса нас вместе с ним сослуживцы отнесли на шинелях в лазарет.

В лазарете Лавров с нами подружился, так как мы были одни, и больше ему дружить было не с кем. (Сержант Лавров лежит на койке с загипсованной ногой и перевязанной рукой и спит.)

— Что, — говорит он, просыпаясь, — духи поганые! Будем, как положено служить или будем глазки строить?

— Будем, будем, — спешно согласились мы, уже наученные горьким опытом.

— Тогда ты, — и он ткнул пальцем в Штыка, — рассказывай мне историю про черного дембеля, а ты — он ткнул пальцем в меня, — маши надо мной полотенцем, только гляди, чтобы меня не продуло, а ты гад, — и он ткнул пальцем в Бомбу, — мух истребляй, безжалостно. И вот, что, знаете какая радость у духа?

— Какая? — в один голос отозвались мы.

— Дух рано или поздно становится дембелем, — \"открыл нам глаза\" Лавров, — а перед дембелем лежат все мечты! И здесь его любят очень и там. В пожарные берут и в милицию. Там курорты от профсоюза, бесплатный проезд в автобусе, девки с дойками так и плачут по дембелю, потому что дембеля больше в армию не берут...

Короче, дружба у нас наладилась.

Утром следующего дня, обследовав лазарет, Лавров поинтересовался у Штыка, как у самого образованного — чем грозит болезнь-ветрянка, и насколько она опасна. Штык, хотя в медицине ничего и не смыслил, ответил:

— Ветрянка болезнь не опасная, но очень заразная, поэтому заболевший должен быть надолго изолирован от общества в стационаре.

Лаврову так понравилось слово \"стационар\", что он велел нам принести в палату кого-нибудь из больных тунгусов. Мы принесли. Сначала оленевод всего боялся, но после предложенной \"Примы\" освоился и задумчиво сел в уголке.

— Брат! — отчетливо выговаривая слова, сказал Лавров. — Ты мне поможешь, я тебе помогу — все люди друзья и братья!.. Миру мир! Так? — Тунгус не реагировал, но это Лаврова не смутило, и он продолжил. — Все должны друг другу помогать!.. Так?

— Руск ни бе ни мат... — сказал житель севера и, как то по вдовьи, развел руками.

— Не понимает, — вздохнул Лавров. — Год служит — и не понимает!.. Слушай, тварь дикая, — строго начал Лавров, взяв тунгуса за шкирку. — Плюй мне в рожу, как родного прошу!

И тут произошло чудо — тот вдруг все понял и, как показалось, не без удовольствия, ядовито плюнул Лаврову в небритую физиономию. Лавров успокоился, оленевода отпустил, в ожидании полезного недуга спел старинную дембельскую песню и снова прилег вздремнуть.

— Интересно, — сказал Штык, — как он понял, что товарищу старшему сержанту надо в рожу харкнуть, если ни слова по-русски не знает.

— А может, он некоторые слова все таки знает? — предположил я.

Проснувшись, старший сержант Лавров послал Бомбу за водкой в город. ( — Бомба, иди на кухню и из бачка у стены еденые продукты на себя маж, потом бери бачок и иди в город за водкой. Такую парашу ни один патруль не остановит, — сказал Лавров и дал денег.)

По инструкции сержанта, Бомба зашел на кухню, облился пищевыми отходами и взял бачок с ними же.

Бомба беспрепятственно — так как им все брезговали — миновал КПП на улице Новаторов. Также благополучно он дошел до магазина. Возвращаясь обратно, солдат был остановлен братьями Алиевыми.

-Джигит, иди сюда!.. — подозвали они его, выйдя навстречу из-за угла. — Ты любишь маму?

— Маму люблю и тетю Таню люблю, и Олю Крымову люблю, она у нас на заводе в ОТК работает, — на всякий случай разоткровенничался Бомба.

— А деньги любишь?

— Очень.

— Где Гена Бобков спит?

— Какой Гена Бобков?

— Ты что — дурак, что ли? Гена Бобков, где спит?

— Не знаю.

-Так ты узнай. Мы его братья. Только ему не говори, а то он стесняться будет.

Максуд очень интеллигентно сунул в карман Бомбе деньги.

— Я тебе еще много денег дам, если спросишь, где Гена Бобков — шакал спит, — пообещал он и ушел с Улугбеком за тот же угол.

Бомба решил, что это американские шпионы, но деньги взял и обещал все узнать. На деньги Бомба купил ящик эклеров, три бутылки водки и зашел в книжный магазин.

— Тетя, — обратился он к пышнотелой продавщице, — А у вас есть \"Наука и жизнь\".

— Наука есть, — шумно продышала она, — а жизни нет, у меня прошлой зимой мужик застудился на рыбалке. Теперь так — не супруг, а сувенир. Одни усы стоят. Если бы ни вы солдатики, так хоть плачь. Пойдем, щекастик, в подсобное помещение, я тебе барбарисок насыплю.

— Нет, вы уж лучше дайте \"Технику молодежи\", — попросил, напуганный темпераментом продавщицы, Бомба, быстро рассчитался за журнал и вернулся в казарму...

Допивая вторую бутылку, я признался, что Бобков Гена — это я, . ( Пуля кидает свою пилотку на пол и стучит себя кулаком в грудь. Лавров наливает ему еще один стакан и дает сушку.)

а сержант Лавров, (одним пальцем задумчиво ковыряет в ухе, а другим пальцем показывает на дверь ) заинтересовавшись оставшейся частью денег, решил все дальнейшие переговоры по моему вопросу взять на себя и приказал позвать в лазарет своего младшего брата — младшего сержанта Лаврова и кума — ефрейтора Галагуру Александра Петровича

Родственники явились незамедлительно, ( В палату молча входят родственники, молча наливают себе по стакану, молча выпивают и молча закуривают папиросы ) выгнали нас из палаты и начали держать совет.

Бомба спросил:

— Ты единственный ребенок в семье?

А Штык порекомендовал:

— Дергать надо дружище.

Но убежать я не успел.

Младший сержант Лавров и кум Галагура взяли меня под руки и повели на сдачу.

В качестве переводчиков решили взять хлебореза Фаруха Газимова и коптера Геру Либермана.

Фаруха застали за нарезкой сливочного масла, он вытер руки о фартук и без дискуссий проследовал за нами.

Либермана обнаружили лежащим на тюках со свежим исподним и нюхающим жидкость для выведения пятен.

— Гера, ты здесь? — заглядывая коптеру в глазные яблоки, цвета молодого тутовника, осведомился младший сержант.

— Я здесь, я там, я всегда.... — невнятно откликнулся тот и закрыл глаза.

— Э! — крякнул Галагура, — кто же так с коптером говорит. Вот как надо, — он склонился над Либерманом и выкрикнул заклинание, — Чужое! Халява! Взять, взять!

— Что будем пить девочки? — ни к тому ни к сему ответил коптер, но на ноги встал.

Мы пошли дальше.

— Не надо! — кричал я всю дорогу до бетонного забора, выкрашенного синим цветом с отливом в зеленое.

— У нас товар, у вас купец, — по приходу на место, где в заборе была дыра, сказал Алиевым Галагура. — Покажите деньги.

— Деньги есть, — небрежно похлопал себя по карману Улугбек, нехорошо моргая в мою сторону.

— Деньги счет любят, — резонно заметил коптер Либерман.

Тут Улугбек сделал трагический промах, вытащил деньги наружу и тут же получил от Галагуры затрещину, отчего потерял сознание и передние зубы. Максуд тоже не долго продержался, переводчик Фарух свистанул ему ногой в нос, а коптер ударил в пах.

— Ишь лазят! — негодовал Галагура, дотошно пересчитывая деньги.

Фарух забрал у Алиевых пистолеты и начал возиться с перстнем Максуда.

Не снимается... Пистолеты на закуску поменяем... — думал он вслух и смотрел на не снимающийся перстень. — Придется палец отделять.

Палец отрезать не стали. Сбегали за мылом. Золотые коронки тоже не взяли. Побрезговали. ( Фарух входит в хлеборезку и начинает разглядывать ножи, наконец берет кусок мыла и выходит )

— Если соскучитесь, милости просим, — уходя, посоветовал младший сержант Лавров стонущим на земле братьям Алиевым. И помните, что армия для хороших людей — родная мать, а для плохих — теща.

По дороге назад дембеля живо любопытствовали:

— Слышь, а у тебя много долгов на гражданке?

— Где-то на пароход, — сказал я.

— И типа: они все сюда поедут? — спросили они.

— К гадалке не ходи, — пообещал я.

— Ты дух — правильный военный, мы с тобой на гражданку в портяшах от Версаче уйдем. Береги себя, — обрадовались дембеля.

В этот момент мое сердце переполнилось нежностью и трепетом к своему воинскому подразделению.

Неожиданно, идущий рядом со мной, Галагура что-то заподозрил и сделал знак рукой остановиться. Мы остановились.

Че такое Сашок? — спросил у него младший сержант Лавров.

Людей нет. Где люди? — показал на пустующую часть Галагура.

И птицы затихли, — заметил кто-то.

— Талалаев! — вытаращив глаза, прошипел младший сержант и приказал. — Всем в укрытие!

Мы едва успели спрятаться под стоящий у казармы грузовик, как над нашими головами раздался свирепый рык.

— Сгною сволочи! Расстреляю, как бешеных собак! — и мимо грузовика протопала пара начищенных хромовых сапог.

— Что это было? — как только тревога чуть стихла, спросил я у дембелей.

Батя был — генерал майор Талалаев. Командир нашей части. — Ответили они и обтерли рукавами выступивший на лбах холодный пот. — Пронесло!..

Придя в лазарет, я доложил старшему Лаврову диспозицию:

-Товарищ старший сержант! Разрешите доложить?! Бомба ел эклеры и зевал. Штык читал инструкцию к гранате. Они мне очень обрадовались.

— Тут в лазарет заходила медсестра, — сообщил Штык. — Я ее потрогал и лишился покоя. Такая сладенькая, ушки красненькие, носик в угрях. Гудок толстый и шершавый, как ананас. Валькирия! Дергать кольцо, не выпуская рычага!

Потом еще три дня наши старшие сослуживцы продолжали осваивать средства братьев Алиевых. По мимо конопли было куплено много разных ингредиентов и составлена армейская винная карта. Особенной популярностью пользовались коктейли \"Земля — воздух\" — две трети пива и треть водки, а так же \"Сои-3\" — треть водки, треть пива, треть конопляного отвара. . ( В кадре отплясывают ноги в сапогах, в тапочках, босиком. Одни притоптывают, а другие вальсируют. На пол падают пустые бутылки, окурки папирос, аудиокассеты и пустые гильзы. Наконец в кадр впадает зеленое лицо Либермана. )

Смешивать доверили Либерману, скоро у него приключились видения, и на утреннем построении он увидел над штабом летающую тарелку.

— Вижу, — говорит Либерман, — неопознанный летающий объект над штабом зеленого цвета.

— Какой объект? — встрепенулся майор Бурак. — Не положено над штабом объект, зеленый объект.

Вскоре коптер был отправлен от греха майором Бураком на подсобное хозяйство, куда заодно сослали и нас со Штыком и Бомбой до присяги на карантин.

Окончание следует...

Изменено 19 Февраля 2008 пользователем Владимир Каратицкий

[В.К.]

"ДМБ", окончание.

\" ХРЯК САМУРАЙ \"

Туда нас отвезли на грузовой машине вместе с бачками с помоями.

— Подсобное хозяйство — это где свиней растят, для питания, — объяснил нам по дороге Либерман, не отнимая от лица тряпку смоченную бензином, — К свиньям, на ферму, нас не пустят, а мы будем посильно охранять стрельбище и обеспечивать отдых генералам.

— Каким же образом? — поинтересовался Штык.

— Все очень просто, — объяснил коптер, — в субботу нам привезут свинью с фермы и генералов из города, вместе с батей.

— Свинку кушать? — заинтересовался Бомба.

— Свинью расстреляют, как Гитлера из пулемета, если попадут конечно, — ответил Гера и утратил сознание до пункта назначения.

По приезду на место, мы прежде всего огляделись. Нам очень понравилось. С одной стороны стрельбища простиралась бескрайняя долина, кое где покрытая низким кустарником, с другой стороны находилось городское кладбище, вдали за ним мерцал желтыми огнями город Икс. Жить предполагалось в вагончике.

— А кормят здесь как? — спросил у коптера Бомба.

— Ни как, — невозмутимо откликнулся он, направляясь к вагончику, — Сухари и вода. Это армия молодежь!

— Вот те на! — огорчительно шлепнул себя по ляжке ладонью Бомба.

— Не грусти, — успокоил его Штык и показал на кладбище, — Есть волшебная русская традиция оставлять на могилах усопших разного рода свежие продукты и напитки.

— Я покойников боюсь, — сознался мнительный Бомба.

— Дичь какая! — усмехнулся Штык и шагнул в сторону кладбища, — Пуля идешь?

— Нет, я лодыжку отсидел, — отказался я и сел на ступеньку вагончика рядом с Либерманом.

— Мне всегда задают три вопроса, — ни с того ни с сего начал коптер, — сколько мне лет, почему я армии и отчего у меня волосы на груди крашенные. Начну с последнего вопроса. Волосы у меня на груди окрасились потому что я случайно на них ракетный окислитель в коптерке вылил. В армии я потому что меня с жена с тещей хотели в сумашедший дом отдать за убеждения. А лет мне двадцать девять, через месяц юбилей. Видишь суслика? — коптер показал в поле.

— Нет, — честно признался я.

— И я не вижу, а он есть, — глубокомысленно проинформировал Гера.

— Понял, — быстро сориентировался я поспешил удалиться, оберегая свой мозг от излишнего напряжения.

Тем временем Штык перелез через кладбищенский забор и направился тенистыми аллеями в поисках съестных припасов. Неожиданно его взгляд был привлечен к чувственной спине одинокой гражданки, стоящей у чугунного купидона на чьей то могиле. При ближайшем рассмотрении Штыку удалось определить приблизительный возраст скорбной посетительницы погоста, как 25-27 лет. Посетительница к тому же была хороша собой. Подобное стечение обстоятельств лишило Штыка способности к сопротивлению и направило его ноги к купидону.

— Соболезную мадам, — сказал он гражданке, — ваши чувства близки мне.

— Вы тоже пережили подобное? — тут же откликнулась она, внимательно разглядывая молодого человека.

— Нет, но очень надеюсь пережить, то есть наоборот, — запутался Штык.

— Я понимаю вас, — помогла ему гражданка и представилась первой, — Лариса. Вдова Петра Алексеевича.

— Владислав, вдовец Зинаиды Петровны, — поклонился Штык и предложил, — А не прогуляться ли нам Лариса, осмотреть местные достопримечательности, излить посильно друг другу горе?

— Конечно, — согласилась она, повторила вслух, — Излить посильно....! — и предложила — Здесь есть такие забавные склепы. Прошлый век. Мрамор.

— Обожаю склепы, — вздохнул бывший студент и взял молодую вдову под локоть.

Пока Штык знакомился с достопримечательностями погоста города Икс, Бомба пытался приручить стаю жирных кладбищенских собак, которые весело метались по долине. Для этой цели он сколотил из досок крупную клетку с коварной, самозакрывающейся дверью. В центр клетки Бомба поставил миску с помоями и сел неподалеку в ожидании. Однако хитрые млекопитающиеся не торопились попасть в ловушку.

— Сразу говорю, — предупредил я своего вечно голодного дружка, — Я собак жрать не буду. Я живых собак люблю.

— Хозяин барин, — зло огрызнулся тот и посмотрел в сторону кладбища, — где этот Штык — гад? Небось сам все стрескал.

Напрасно Бомба осуждал бывшего студента, тому было не до еды. Вместе с безутешной, но на данный момент обнаженной вдовицей, он прыгал на могиле действительного статского советника Бергольца, безвременно почившего от грудной жабы в 1872 году.

— Какой вы прямо ненасытный гардемарин! — стонала одинокая женщина.

— Надышаться можно только ветром, — поддакивал ей строкой великого русского поэта наш герой.

День прошел незаметно. Солнце екнуло за горизонт и на его место выползла нахальная луна. Мы быстро перекусили принесенными с погоста Штыком яйцами и конфетами.

— Нет, положительно в армии есть свои плюсы, — разглагольствовал Штык, — с солдата взять нечего, от этого искренность отношений.

— И режим опять же, — засовывая по три яйца себе в рот, поддержал Бомба.

— В армии главное не упустить! — глубокомысленно резюмировал коптер.

— Спать пойду, — решил я и пошел.

Мне снились братья Алиевы, уплывающие на плоту под красным парусом вдаль. — Чудом ушли! — шепнул напоследок Максуд. — Ой чудом! — вторил ему Улугбек. — Бывайте Ихтиандры хуевы! — крикнул я им и проснулся.

За окном стрекотали несносные цикады. Я потер взмокшую грудь, вышел из вагончика на во двор покурить и обнаружил, сидящего на ступеньках, коптера. Он печально нюхал тряпку и таращился на звездное небо.

— Не спится товарищ дембель? — почтительно поинтересовался я, в душе искренне желая ему скорой и страшной смерти.

— На том свете успею, — словно читая мои мысли, ответил Либерман, — я размышляю о жизни и ее смысле.

Неожиданно где то далеко в долине раздался злобный, душераздирающий вопль.

— Ишь как мается! — многозначительно крякнул коптер.

— Кто!? — испугался я.

— Черный дембель! — поднял к звездам узловатый палец Либерман.

— Товарищ коптер, а что это за черный дембель?

— О! Это очень старая история. В одной артиллерийской части под Киевом служил один дембель. ( У одинокой березки в поле стоит дембель ) И оставалось ему служить три дня и три ночи. Очень дембель любил медсестру Олесю из соседнего с частью хутора. Должны они были пожениться. ( Через распаханное поле бегут голые дембель и Олеся. На нем сапоги, а на ней фата ) А в части еще служил один прапор. ( У пожарного щита стоит прапор и смотрит на топор ) Гад редкий. Он тоже на Олесю глаз положил. ( Олеса бежит голая через поле в фате, но уже одна ) И как то ночью, когда дембель уснул, прапор подкрался к нему с красным пожарным топором и отрубил голову. ( Дембель спит на стогу, круг полной луны перекрывает черный силуэт топора. Долго катится отрубленная голова дембеля через поле ) Послали дембеля в гробу с пришитой головой домой. Написали, мол погиб ваш сынок за родину — с дерева упал на топор. ( Окровавленная рука прапора кладет в почтовый ящик конверт с печатью )

Прошло два года. Отплакала Олеся все слезы и за прапора душегуба замуж собралась. ( Через поле поле бежит голая Олеся в фате и прапор в фуражке) Во общем собрались свадьбу играть. Собрались все: и комполка пришел и замполит, и прапоровы дружки. ( В мазанке накрыт праздничный стол, за столом гости и молодые. ) Тут стук в дверь.( Все гости смотрят на дверь. Со стены срывается и падает на пол крынка с молоком ) Входит какой то мужик в капюшоне и блюдо с крышкой несет. ( Входит странная фигура в черной плащпалатке ) Поставил на стол перед молодыми. Те крышку открыли и видят — это дембельская голова отрубленная. (Голова на блюде лежит в листах салата, обложенная резанной морковкой )

— Ты кто!? — крикнул прапор незнакомцу. ( Крупный, неприятный рот прапора )

И с тех пор черный дембель ходит по свету,( Через поле, через которое все бегали голые бредет ночь темная фигура) ищет новую невесту, и нет его черной душе покоя. — коптер замолчал, понюхал тряпку и закрыл глаза.

— Да, лажа, — неопределенно отреагировал я и пошел дальше спать.

Такая вот армейская драма — Шекспир и племянники. Тут хоть вывернись, а все идет по накатанному сюжету. И жизнь, и слезы и любовь. Не ко сну сказано. ( Пуля, зевая и сплевывая через левое плечо, идет к вагончику )

И о любви. После триумфального появления Штыка на кладбище женская половина города Икс, естественно ее вдовья половина, собралась в городской библиотеке вокруг вдовы Петра Алексеевича. ( Вешалка библиотеки, на ней висят дамские шляпки с рюшками и зонтики)

Неизвестно что именно рассказывала та, но при этом румяная вдовица заразительно гоготала и производила разные хитрые жесты, из серии, как рыбаки показывают пойманную ими накануне щуку.

И наступила суббота. С раннего утра на двух \"Уазиках\" приехали ребята из хозвзвода. Деловито переругиваясь, они быстро приделали к, торчащей из земли, ржавой водопроводной трубе финский хромированный кран, покрасили из наспинных, помповых распылителей, вагончик в желтый цвет, а жухлые лопухи у дороги в зеленый.

Сразу после их отъезда с фермы привезли поросенка и поместили в печально пустой клетке ловушке. В воздухе носился страшный дух праздника.

Но случилось непоправимое — пока мы все отсыпались, вконец обалдевший от голода, Бомба тайком выбрался из вагончика, ( На безмятежно лежащую свинку ложится зловещая тень Бомбы )

быстро развел костер, бесшумно удавил свинку, обжарил ее и сожрал. ( На земле лежит обглоданный начисто скелетик свинки и удаляется тень Бомбы )

— Мать моя женщина! Кого же батя тиранить будет? — озадачился Либерман.

— Я во всем сознаюсь, — предложил грустный, но сытый Бомба.

— Тогда он тебя расстреляет на месте и отошлет назад, бандеролью, с диагнозом — скоропостижная кончина от дизентерии, — сказал генетически сообразительный коптер, — лучше мы тебя вместо свиньи по кустам пустим. Будешь шуршать — типа хряк.

— А стрелять он будет? — уточнил я.

— Как же, — кивнул Гера и успокоил, — но он бывает и промахивается, но редко.

— Лучше не придумаешь, — поддержал задумку Штык, собираясь на кладбище.

— Мне это все не нравится, при таких рамсах обычно и свидетелей валят — признался я и предложил, — давайте может я на ферму схожу и попытаюсь еще одного порося взять.

— Бесполезно, — пожал плечами коптер, — эти не дадут. У них завхоз — сыроед. Фюрер — кличка. Сам из Харькова.

Талалаев с друзьями прибыл на закате. Друзья оказались генералом авиации и контрадмиралом флота. Авиатор прибыл на красной волге, моряк на белой, батя предпочитал синюю.

После непродолжительного чаепития генералы перешли на пиво, ну а потом своей участи и водка не избежала. ( Генералы садятся за стол с самоваром, брезгливо нюхают содержимое и выплескивают на землю. Взамен наливается водка )

По достижении начальством гвардейской кондиции, адъютант Талалаева вытащил из багажника \"Волги\" пулемет Дегтярева и вложил бате в руки.

— Выпускай хряка! — скомандовал он.

— Прощай Бомба! — попрощались мы с сослуживцем.

— Он встал на карачки и натужено ускакал в кусты.

В полукилометре от генералов качнулись кусты и послышалось озабоченное хрюканье. Под одобрительные возгласы товарищей Талалаев обрушил на кусты шквал огня. Хрюканье сменилось визгом и затихло.

— Хана толстому духу! — равнодушно заметил коптер и присел на ступеньки вагончика.

Но ни тут то было, вскоре хрюканье раздалось вновь. Кусты качнулись в другой стороне поля. Батя тут же послал добрую сотню свинцовых отрубей туда. Однако и это не помогло — через пять минут кусты качнулись в другом месте.

— Матерый! — восхитился генерал, оглушительно пустил ветра, и застрекотал из пулемета от всей души.

В это время Штык совокуплял четвертую и пятую вдовицу. Те млели от интеллигентной манеры Штыка, плюс ко всему его выгодно отличало от местных кавалеров нежелание бить своих партнерш по спине кулаком в момент оргазма. Штыку льстило подобное внимание, хотя его начало смущать, что у иных внешне благопристойных покойников оказывалось по две или того больше вдов. ( Праздничный половой акт )

— Очи черные, очи страстные! — голосил на всю округу Штык, попутно разливая шампанское по бокалам в руках обнаженных женщин.

— Страстные!!!! — подпевали они ему, стучали пятками по надгробной плите и визжали от сладострастия и бесстыдства.

Ветер разносил их голоса по всей округе.

— Подранок! — заметил капитан авиации, — ишь как визжит, видно зацепило.

— Уходит кабан, — опустошив очередной магазин пулемета, крякнул Талалаев.

— Надо его кортиком запороть! — схватился за кортик моряк и побежал в поле.

— Стой! — пробовали его удержать, но куда там, адмирал летел, как зюйд зюйд вест в сторону поросячьего визга.

— Сейчас он подрежет мордатого, — отрывая лицо от тряпки, сказал Либерман.

Но ни тут то было — моряку не удавалось и на пятьдесят метров подойти к Бомбе. Наш сослуживец, напуганный своей возможной участью, с неимоверной скоростью покрывал гигантские расстояния. Но парня надо было выручать.

Набравшись смелости, я подошел к Талалаеву и предложил: Товарищ генерал разрешите поймать самому свиненка.

— За контрадмирала беспокоишься? — спросил батя и с интересом оглядел меня.

— Так точно! — отрапортовал я, — Кабаны — дико свирепое животное. Вдруг он контрадмирала потопчет!

— Да хрен с ним, с Семенычем! — неожиданно махнул рукой Талалаев, — О своем генерале надо думать. Он скучает.

Он сел за стол, лихо дерябнул стакан водки, взялся за карты и задумался, — На что же нам с тобой боец сыграть?

— На деньги, — невольно вырвалось у меня.

— Деньги — брызги! — стукнул кулаком по столу Талалаев, откинул в сторону колоду, и спросил, — Готов сгинуть, как настоящий солдат?

— Готов голову сложить! — лихо отрапортовал я.

— Именно это я и хочу тебе предложить, — захохотал батя и сунул мне в руку револьвер, — заряди один патрон и дай мне.

Генерал налил себе стакан водки, лихо усугубил его и протянул ко мне руку, взял револьвер, приставил ствол к своей голове и нажал на курок. Выстрела не последовало.

— Вот так то! — хмыкнул Талалаев и вернул револьвер мне, — теперь ты служивый повеселись. Выпей сначала для храбрости.

Я выпил водки, взвел курок, приложил револьвер к голове, зажмурился, и отчаянно повторил действия генерала.

Следует ли говорить, что мне повезло? Варианта нет! Тем более, зная понаслышке характер начальства, я естественно ни одного патрона в револьвер не вставил. ( Из рукава Пули незаметно в его же карман перепадает патрон )

— Беркут! — восхитился батя, — к тебе можно в бане спиной поворачиваться. Повторим?

— Гавно вопрос! — ответил я.

Стоящий рядом с нами авиатор скоро заскучал, походил немного вокруг вагончика и наконец присел рядом с коптером.

— Что солдат сидишь?

— НЛО стерегу, — вяло откликнулся Либерман.

— Какое НЛО?

— Натуральное, зеленое. Чистый изумруд. Оно здесь часто крутится.

— Познавательно. Но почему зеленое? НЛО по определению красное.

— Красное — это с Марса, а зеленое — это с Венеры.

— Нет, красное — это не из нашей галактики, — осведомленно возразил авиатор.

— Я ведь догадывался, — покачал головой коптер, — как-то оно ни так на посадку ходит. Ни по нашему.

— Это уж точно! — согласился генерал, — они от нас далеки.

— Куда уж дальше, — поддержал его Гера, — бывает одна голова, а бывает и две.

— Эти опасные, — предупредил генерал, — я этим не доверяю. Были случаи они в мозг лучами проникали. Дай ка, — он протянул руку забрал у Либермана тряпку и понюхал, — авиационный, без осадка.

— Ракетный, — похвалился коптер, — там плохого нет. Все лучшее детям.

— Американским, — поддержал авиатор.

— Товарищ генерал, а как же с ети быть?

— Ети надо мыть чаще.

— Да нет, я про снежного человека.

— А! Надо бы с контрадмиралом посоветоваться, — согласился летчик, — он Атлантиду видел.

Но контрадмиралу было не до Атлантиды, контрадмирал, потрясая кортиком над головой, яростно топтал кусты, пытаясь нагнать неуловимого поросенка. Временно исполняющий обязанности свиньи, а иначе — говоря Бомба, по понятным причинам, шанса ему не давал.

Где то на городской окраине пропел первый петух. Изнеможенный половыми происшествиями Штык открыл глаза и обнаружил в проеме двери ведущей в склеп темную фигуру.

— Командор? — хрипнул солдат и сбросил с груди блондинку.

— Я не командор, сторож я, — скороговоркой ответила фигура, — собирайтесь молодые люди, скоро кладбище открывается, люди придут плакать, им вас видеть никакого удовольствия.

С первыми лучами солнца к вагончику вернулся контрадмирал. Он вернулся грязный, в изорванной одежде, с фингалом под глазом и без кортика.

— Надо бы вам здесь испытания прекратить, — заявил он, — ваш свиненок мутантом оказался — мне в глаз дал и кортик отобрал.

— Учтем, — кивнул ему Талалаев, выпил последний,согласились и разошлись по машинам.

— Молодец боец! Потешил старика! Понимаешь теперь почему нам отступать некуда и почему за нами Москва. — похвалил меня Талалаев и тоже сел в машину.

— Понимаю, — выдавил я.

Кортеж автомобилей пукнул выхлопными трубами и умчался к городу.

Со стороны кладбища подошел усталый Штык, а со стороны поля приплелся измученный Бомба.

— Как ? — осторожно спросил меня Штык.

— Так, — ответил я.

Бомба вообще ни чего не смог сказать, а только хрюкнул.

Мы обнялись и долго еще стояли, глядя на пурпурный горизонт, за которым лежало наше прекрасное будущее.

Через несколько дней нас привели к присяге. Мне выдали бумагу с ее текстом и поставили перед строем, но вдруг появился Талалаев.

— Солдаты! — выкрикнул он, — вы знаете, что я могу вам сказать, я знаю, что вы мне можете ответить. Короче — служите! — и он, при помощи двух офицеров, раздал всем автоматы, а кому не досталось — саперные лопатки.

— Читай, беркут! — хлопнул меня со всего маху ладонью по спине генерал и застучал сапогами дальше.

Я прочел и вот тут-то, и началось самое интересное.

Эпилог.

Что наша жизнь? Игра! А самая азартная игра начинается тогда, когда на кону, как минимум твое здоровье, но еще прикольней — если жизнь. Можно давать в прикуп. Только армия способна раскрыть ваши внутренние резервы и превратить тухлых мечтателей в покорителей звездных меридианов и прочего межгалактического продукта. Вот взять меня! Кем я был? А кем я стал? Мягко говоря всем! А почему? А потому что я русский солдат! А русский солдат никогда не сдается. Один хрен ему терять нечего. Это и есть наша главная военная тайна. Кстати я уже говорил, что это налет? — Пуля опустил кольт, торжественно посмотрел на сидящего справа арабского шейха и на лежащего слева с простреленной грудью японского магната, поправил бабочку на смокинге, отпил глоток виски из бокала, затянулся сигарой, сгреб деньги и бриллианты к себе, расслабленно откинулся назад и выпустил в воздух кольцо табачного дыма. Кольцо сначала зависло над игральным столом, над Бомбой меняющем в автомате обойму, над Штыком ласкающим на рулетке женщину крупье, потом, под легким дуновением теплого ветерка, выплыло сквозь приоткрытое окно казино на утреннюю улицу Монте-Карло и растворилось в ароматах цветущего каштана.

МОСКВА 1999 год

Изменено 19 Февраля 2008 пользователем Владимир Каратицкий

[В.К.]

О подарках, которые мы дарим, и об их ценности, измеряемой порой совсем не в деньгах...И пусть такое счастье, - дарить подарки, которые ценят те, кому мы их дарим, - выпадает нам почаще.

О.Генри

ДАРЫ ВОЛХВОВ

Один доллар восемьдесят семь центов. Это было все. Из них шестьдесят центов монетками по одному центу. За каждую из этих монеток пришлось торговаться с бакалейщиком, зеленщиком, мясником так, что даже уши горели от безмолвного неодобрения, которое вызывала подобная бережливость. Делла пересчитала три раза. Один доллар восемьдесят семь центов. А завтра Рождество.

Единственное, что тут можно было сделать, это хлопнуться на старенькую кушетку и зареветь. Именно так Делла и поступила. Откуда напрашивается философский вывод, что жизнь состоит из слез, вздохов и улыбок, причем вздохи преобладают.

Пока хозяйка дома проходит все эти стадии, оглядим самый дом. Меблированная квартирка за восемь долларов в неделю. В обстановке не то чтобы вопиющая нищета, но скорее красноречиво молчащая бедность. Внизу, на парадной двери, ящик для писем, в щель которого не протиснулось бы ни одно письмо, и кнопка электрического звонка, из которой ни одному смертному не удалось бы выдавить ни звука. К сему присовокуплялась карточка с надписью: "М-р Джеймс Диллингем Юнг". "Диллингем" развернулось во всю длину в недавний период благосостояния, когда обладатель указанного имени получал тридцать долларов в неделю. Теперь, после того, как этот доход понизился до двадцати долларов, буквы в слове "Диллингем" потускнели, словно не на шутку задумавшись: а не сократиться ли им в скромное и непритязательное "Д"? Но когда мистер Джеймс Диллингем Юнг приходил домой и поднимался к себе на верхний этаж, его неизменно встречал возглас: "Джим!" -- и нежные объятия миссис Джеймс Диллингем Юнг, уже представленной вам под именем Деллы. А это, право же, очень мило.

Делла кончила плакать и прошлась пуховкой по щекам. Она теперь стояла у окна и уныло глядела на серую кошку, прогуливавшуюся по серому забору вдоль серого двора. Завтра Рождество, а у нее только один доллар восемьдесят семь центов на подарок Джиму! Долгие месяцы она выгадывала буквально каждый цент, и вот все, чего она достигла. На двадцать долларов в неделю далеко не уедешь. Расходы оказались больше, чем она рассчитывала. С расходами всегда так бывает. Только доллар восемьдесят семь центов на подарок Джиму! Ее Джиму! Сколько радостных часов она провела, придумывая, что бы такое ему подарить к Рождеству. Что-нибудь совсем особенное, редкостное, драгоценное, что-нибудь, хоть чуть-чуть достойное высокой чести принадлежать Джиму.

В простенке между окнами стояло трюмо. Вам никогда не приходилось смотреться в трюмо восьмидолларовой меблированной квартиры? Очень худой и очень подвижной человек может, наблюдая последовательную смену отражений в его узких створках, составить себе довольно точное представление о собственной внешности. Делле, которая была хрупкого сложения, удалось овладеть этим искусством.

Она вдруг отскочила от окна и бросилась к зеркалу. Глаза ее сверкали, но с лица за двадцать секунд сбежали краски. Быстрым движением она вытащила шпильки и распустила волосы.

Надо вам сказать, что у четы Джеймс Диллингем Юнг было два сокровища, составлявших предмет их гордости. Одно - золотые часы Джима, принадлежавшие его отцу и деду, другое - волосы Деллы. Если бы царица Савская проживала в доме напротив, Делла, помыв голову, непременно просушивала бы у окна распущенные волосы - специально для того, чтобы заставить померкнуть все наряди и украшения ее величества. Если бы царь Соломон служил в том же доме швейцаром и хранил в подвале все свои богатства, Джим, проходя мимо, всякий раз доставал бы часы из кармана - специально для того, чтобы увидеть, как он рвет на себе бороду от зависти.

И вот прекрасные волосы Деллы рассыпались, блестя и переливаясь, точно струи каштанового водопада. Они спускались ниже колен и плащом окутывали почти всю ее фигуру. Но она тотчас же, нервничая и торопясь, принялась снова подбирать их. Потом, словно заколебавшись, с минуту стояла неподвижно, и две или три слезинки упали на ветхий красный ковер.

Старенький коричневый жакет на плечи, старенькую коричневую шляпку на голову - и, взметнув юбками, сверкнув невысохшими блестками в глазах, она уже мчалась вниз, на улицу.

Вывеска, у которой она остановилась, гласила: "M-me Sophronie. Всевозможные изделия из волос". Делла взбежала на второй этаж и остановилась, с трудом переводя дух.

- Не купите ли вы мои волосы? - спросила она у мадам.

- Я покупаю волосы, - ответила мадам. - Снимите шляпку, надо посмотреть товар.

Снова заструился каштановый водопад.

- Двадцать долларов, - сказала мадам, привычно взвешивая на руке густую массу.

- Давайте скорее, - сказала Делла.

Следующие два часа пролетели на розовых крыльях - прошу прощенья за избитую метафору. Делла рыскала по магазинам в поисках подарка для Джима.

Наконец она нашла. Без сомнения, это было создано для Джима, и только для него. Ничего подобного не нашлось в других магазинах, а уж она все в них перевернула вверх дном. Это была платиновая цепочка для карманных часов, простого и строгого рисунка, пленявшая истинными своими качествами, а не показным блеском, - такими и должны быть все хорошие вещи. Ее, пожалуй, даже можно было признать достойной часов. Как только Делла увидела ее, она поняла, что цепочка должна принадлежать Джиму. Она была такая же, как сам Джим. Скромность и достоинство - эти качества отличали обоих. Двадцать один доллар пришлось уплатить в кассу, и Делла поспешила домой с восемьюдесятью семью центами в кармане. При такой цепочке Джиму в любом обществе не зазорно будет поинтересоваться, который час. Как ни великолепны были его часы, а смотрел он на них часто украдкой, потому что они висели на дрянном кожаном ремешке.

Дома оживление Деллы поулеглось и уступило место предусмотрительности и расчету. Она достала щипцы для завивки, зажгла газ и принялась исправлять разрушения, причиненные великодушием в сочетании с любовью. А это всегда тягчайший труд, друзья мои, исполинский труд.

Не прошло и сорока минут, как ее голова покрылась крутыми мелкими локончиками, которые сделали ее удивительно похожей на мальчишку, удравшего с уроков. Она посмотрела на себя в зеркало долгим, внимательным и критическим взглядом.

"Ну, - сказала она себе, - если Джим не убьет меня сразу, как только взглянет, он решит, что я похожа на хористку с Кони-Айленда. Но что же мне было делать, ах, что же мне было делать, раз у меня был только доллар и восемьдесят семь центов!"

В семь часов кофе был сварен, и раскаленная сковорода стояла на газовой плите, дожидаясь бараньих котлеток.

Джим никогда не запаздывал. Делла зажала платиновую цепочку в руке и уселась на краешек стола поближе к входной двери. Вскоре она услышала его шаги внизу на лестнице и на мгновение побледнела. У нее была привычка обращаться к богу с коротенькими молитвами по поводу всяких житейских мелочей, и она торопливо зашептала:

- Господи, сделай так, чтобы я ему не разонравилась!

Дверь отворилась, Джим вошел и закрыл ее за собой. У него было худое, озабоченное лицо. Нелегкое дело в двадцать два года быть обремененным семьей! Ему уже давно нужно было новое пальто, и руки мерзли без перчаток.

Джим неподвижно замер у дверей, точно сеттер, учуявший перепела. Его глаза остановились на Делле с выражением, которого она не могла понять, и ей стало страшно. Это не был ни гнев, ни удивление, ни упрек, ни ужас - ни одного из тех чувств, которых можно было бы ожидать. Он просто смотрел на нее, не отрывая взгляда, и лицо его не меняло своего странного выражения.

Делла соскочила со стола и бросилась к нему.

- Джим, милый, - закричала она, - не смотри на меня так! Я остригла волосы и продала их, потому что я не пережила бы, если б мне нечего было подарить тебе к Рождеству. Они опять отрастут. Ты ведь не сердишься, правда? Я не могла иначе. У меня очень быстро растут волосы. Ну, поздравь меня с Рождеством, Джим, и давай радоваться празднику. Если б ты знал, какой я тебе подарок приготовила, какой замечательный, чудесный подарок!

- Ты остригла волосы? - спросил Джим с напряжением, как будто, несмотря на усиленную работу мозга, он все еще не мог осознать этот факт.

- Да, остригла и продала, - сказала Делла. - Но ведь ты меня все равно будешь любить? Я ведь все та же, хоть и с короткими волосами.

Джим недоуменно оглядел комнату.

- Так, значит, твоих кос уже нет? - спросил он с бессмысленной настойчивостью.

- Не ищи, ты их не найдешь, - сказала Делла. - Я же тебе говорю: я их продала - остригла и продала. Сегодня сочельник, Джим. Будь со мной поласковее, потому что я это сделала для тебя. Может быть, волосы на моей голове и можно пересчитать, - продолжала она, и ее нежный голос вдруг зазвучал серьезно, - но никто, никто не мог бы измерить мою любовь к тебе! Жарить котлеты, Джим?

И Джим вышел из оцепенения. Он заключил свою Деллу в объятия. Будем скромны и на несколько секунд займемся рассмотрением какого-нибудь постороннего предмета. Что больше - восемь долларов в неделю или миллион в год? Математик или мудрец дадут вам неправильный ответ. Волхвы принесли драгоценные дары, но среди них не было одного. Впрочем, эти туманные намеки будут разъяснены далее.

Джим достал из кармана пальто сверток и бросил его на стол.

- Не пойми меня ложно, Делл, - сказал он. - Никакая прическа и стрижка не могут заставить меня разлюбить мою девочку. Но разверни этот сверток, и тогда ты поймешь, почему я в первую минуту немножко оторопел.

Белые проворные пальчики рванули бечевку и бумагу. Последовал крик восторга, тотчас же - увы! - чисто по женски сменившийся потоком слез и стонов, так что потребовалось немедленно применить все успокоительные средства, имевшиеся в распоряжении хозяина дома.

Ибо на столе лежали гребни, тот самый набор гребней - один задний и два боковых, - которым Делла давно уже благоговейно любовалась в одной витрине Бродвея. Чудесные гребни, настоящие черепаховые, с вделанными в края блестящими камешками, и как раз под цвет ее каштановых волос. Они стоили дорого -- Делла знала это, - и сердце ее долго изнывало и томилось от несбыточного желания обладать ими. И вот теперь они принадлежали ей, но нет уже прекрасных кос, которые украсил бы их вожделенный блеск.

Все же она прижала гребни к груди и, когда, наконец, нашла в себе силы поднять голову и улыбнуться сквозь слезы, сказала:

- У меня очень быстро растут волосы, Джим!

Тут она вдруг подскочила, как ошпаренный котенок, и воскликнула:

- Ах, боже мой!

Ведь Джим еще не видел ее замечательного подарка. Она поспешно протянула ему цепочку на раскрытой ладони. Матовый драгоценный металл, казалось, заиграл в лучах ее бурной и искренней радости.

- Разве не прелесть, Джим? Я весь город обегала, покуда нашла это. Теперь можешь хоть сто раз в день смотреть, который час. Дай-ка мне часы. Я хочу посмотреть, как это будет выглядеть все вместе.

Но Джим, вместо того чтобы послушаться, лег на кушетку, подложил обе руки под голову и улыбнулся.

- Делл, - сказал он, - придется нам пока спрятать наши подарки, пусть полежат немножко. Они для нас сейчас слишком хороши. Часы я продал, чтобы купить тебе гребни. А теперь, пожалуй, самое время жарить котлеты.

Волхвы, те, что принесли дары младенцу в яслях, были, как известно, мудрые, удивительно мудрые люди. Они-то и завели моду делать рождественские подарки. И так как они были мудры, то и дары их были мудры, может быть, даже с оговоренным правом обмена в случае непригодности. А я тут рассказал вам ничем не примечательную историю про двух глупых детей из восьмидолларовой квартирки, которые самым немудрым образом пожертвовали друг для друга своими величайшими сокровищами. Но да будет сказано в назидание мудрецам наших дней, что из всех дарителей эти двое были мудрейшими. Из всех, кто подносит и принимает дары, истинно мудры лишь подобные им. Везде и всюду. Они и есть волхвы.

[Галина]

К.Никольский - Облако

Куда влечет меня слепое счастье

Среди друзей, знакомых и подруг?

Я как то облако, что ветер рвет на части,

Не дав ему дождем пролиться вдруг.

И выбирать, какая доля слаще,

Мне недосуг ни сердцем ни умом.

Смеясь в душе над участью своей пропащей,

Я только жду, когда же грянет гром.

Пусть стороной шумят сухие ветры,

Я пред землей, как в неоплаченном долгу...

Мне только нужно чтоб совпали все приметы,

Жить в небесах я больше не могу.

Мне надоело ожиданье злое,

Пусть грянет гром в натянутую тишь.

Средь бела дня, в разгар полуденного зноя,

Я буду бить в железо гулких крыш.

За нитью нить, ткань дождя сплетая,

Раскатом гроз рожденная вода

Напоит землю, а сама растает,

И не оставит в небе ни следа.

Куда влечет меня слепое счастье

Среди друзей, знакомых и подруг?

Я как то облако, что ветер рвет на части,

Не дав ему дождем пролиться вдруг.

[Madam Tani]

К.Никольский - Облако

Слепое счастье - это здорово, но так редко. В целом imho позитивно, вот только смущает фраза о злом ожиданьи...

[Галина]

Сестра, от Никольского позитива ждать, что от Мэрилина Мэнсона - приветливой улыбки.

Никольский вечно рефлексирует.

Квинтэссенция - "Я сам из тех, кто спрятался за дверью". Обожаю. Про меня, как ни грустно.

[B-52]

Нарисуйте мне дом

да такой, чтобы в масть!

В масть козырную, лучше бы в бубну...

В доме том укажите место, где бы упасть,

Чтоб уснуть и не слышать зов глашатаев трубный.

Нарисуйте мне дом,

да такой, чтобы жил,

Да такой, чтобы жить не мешали.

Где, устав от боёв, снова силы б копил,

И в котором никто никогда бы меня не ужалил.

Я бы сам, я бы сам,

Да боюсь, не сумею,

Не найти мне никак

эти полутона.

По дремучим лесам

Всё скачу, всё скачу на коне я,

И в холодном поту

через день просыпаюсь от сна.

Нарисуйте очаг, хоть на грубом холсте,

На кирпичной стене, только чтобы тянуло,

Нарисуйте же так, чтоб кулак захрустел,

И с холодных ресниц тёплым домом однажды подуло.

Я бы сам, я бы сам -

Нету красок заветных,

Знаю лишь только две,

их сжимаю рукой.

То бела полоса,

То черна беспросветно,

Рассинить бы...

да нет у меня акварели такой.

Нарисуйте меня, да такого, чтоб в крик,

Чтобы мама моя не боялась за сына.

Нарисуйте меня журавлём лишь на миг,

Я хочу посмотреть на людей с высоты журавлиного клина.

Я бы сам, я бы сам,

Да ломаются кисти,

Только грифу дано

пальцев вытерпеть бунт.

И летят, и летят, и летят

в небеса,

В облака поднимаются листья

Этих нот, горьких нот,

облетевших с разорванных струн.

А.Розенбаум

[В.К.]

Последний бой

Муз. и слова Михаила Ножкина

(из к/ф "Освобождение")

Мы так давно, мы так давно не отдыхали.

Нам было просто не до отдыха с тобой.

Мы пол-Европы по-пластунски пропахали,

И завтра, завтра, наконец,

Последний бой!

Ещё немного, ещё чуть-чуть...

Последний бой - он трудный самый.

А я в Россию, домой хочу,

Я так давно не видел маму!

Четвёртый год нам нет житья от этих фрицев,

Четвёртый год солёный пот и кровь рекой.

А мне б в девчоночку хорошую влюбиться,

А мне б до Родины

Дотронуться рукой...

Ещё немного, ещё чуть-чуть...

Последний бой - он трудный самый.

А я в Россию, домой хочу,

Я так давно не видел маму!

Последний раз сойдёмся завтра в рукопашной,

Последний раз России сможем послужить.

А за неё и помереть совсем не страшно,

Хоть каждый всё-таки

Надеется

Дожить!

Ещё немного, ещё чуть-чуть...

Последний бой - он трудный самый.

А я в Россию, домой хочу,

Я так давно не видел маму!

А я в Россию, домой хочу,

Я так давно...

Не видел маму...

[Андрэ]

Я люблю тебя, жизнь, что само по себе и не ново,

Я люблю тебя, жизнь, я люблю тебя снова и снова.

Вот уж окна зажглись, я шагаю с работы устало,

я люблю тебя, жизнь, и хочу, чтобы лучше ты стала.

Мне немало дано - ширь земли и равнина морская,

Мне известна давно бескорыстная дружба мужская.

В звоне каждого дня, как я счастлив, что нет мне покоя,

Есть любовь у меня, жизнь, ты знаешь, что это такое.

Как поют соловьи, полумрак, поцелуй на рассвете,

И вершина любви - это чудо великое - дети.

Вновь мы с ними пройдем, детство, юность, вокзалы, причалы,

Будут внуки потом, всё опять повторится сначала.

Ах, как годы летят, мы грустим, седину замечая,

Жизнь, ты помнишь солдат, что погибли тебя защищая?

Так ликуй и вершись в трубных звуках весеннего гимна,

Я люблю тебя, жизнь, и надеюсь, что это взаимно.

Константин Ваншенкин

[Галина]

Несчастья подобны сильному ветру. Я не имею в виду, что он сбивает нас с намеченного пути. Он срывает с нас одежду, и мы остаемся такими, какими на самом деле являемся, а не такими, какими хотели бы казаться. Дочь господина Арашино, например, во время войны потеряла мужа и посвятила себя двум вещам: заботе о своем маленьком сыне и шитью парашютов для солдат. Казалось, она жила только для этого. Она становилась все тоньше и тоньше, и мы знали, на что уходил каждый ее грамм. К концу войны она хваталась за ребенка так, словно он был скалой, за которую она держалась, чтобы не упасть в пропасть.

Артур Голден, "Мемуары гейши"

[Гость Vesna]

***(я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес) (М.Цветаева)

Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,

Оттого что лес - моя колыбель, и могила - лес,

Оттого что я на земле стою - лишь одной ногой,

Оттого что я о тебе спою - как никто другой.

Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей,

У всех золотых знамен, у всех мечей,

Я ключи закину и псов прогоню с крыльца -

Оттого что в земной ночи я вернее пса.

Я тебя отвоюю у всех других - у той, одной,

Ты не будешь ничей жених, я - ничьей женой,

И в последнем споре возьму тебя - замолчи!-

У того, с которым Иаков стоял в ночи.

Но пока тебе не скрещу на груди персты -

О проклятие!- у тебя остаешься - ты:

Два крыла твои, нацеленные в эфир,-

Оттого, что мир - твоя колыбель, и могила - мир!

[Гость Vesna]

а вы смогли бы? (В.Маяковский)

Я сразу смазал карту будня,

плеснувши краску из стакана;

я показал на блюде студня

косые скулы океана.

На чешуе жестяной рыбы

прочел я зовы новых губ.

А вы

ноктюрн сыграть

могли бы

на флейте водосточных труб?

[Сакура]

Венчалась Мери в ночь дождей,

и в ночь дождей я проклял Мери.

Не мог я отворить дверей,

восставших между мной и ей,

и я поцеловал те двери.

Я знал - там упадают ниц,

колечком палец награждают.

Послушай! Так кольцуют птиц!

Рабынь так рабством утруждают!

Но я забыл твое лицо!

Твой профиль нежный, твой дикарский,

должно быть, темен, как крыльцо

ненастною порой декабрьской?

И ты, должно быть, на виду

толпы заботливой и праздной

проносишь белую фату,

как будто траур безобразный?

Не хорони меня! Я жив!

Я счастлив! Я любим судьбою!

Как запах приторен, как лжив

всех роз твоих... Но бог с тобою.

Не ведал я, что говорю, -

уже рукою обрученной

и головою обреченной

она склонилась к алтарю.

И не было на них суда -

на две руки, летящих мимо...

О, как я молод был тогда.

Как стар теперь. Я шел средь дыма,

вкруг дома твоего плутал,

во всякой сомневался вере.

Сто лет прошло. И, как платан,

стою теперь. Кто знает, Мери,

зачем мне показалось вдруг,

что нищий я? - И в эту осень

я обезумел - перстни с рук

я поснимал и кинул оземь?

Зачем "Могильщика" я пел?

Зачем средь луж огромных плавал?

И холод бедственный терпел,

и "Я и ночь" читал и плакал?

А дождик лил всю ночь и лил

все утро, и во мгле опасной

все плакал я, как старый Лир,

как бедный Лир, как Лир прекрасный.

Галактион Табидзе

"Мери"

1915

Перевод Беллы Ахмадулиной

[Андрэ]

Жадней всего из преподанных Масой уроков Сенька внимал самой главной из наук – как покорять женские сердца.

...

Если коротко пересказать, премудрость выходила такая.

Чтобы отворить женское сердце, нужно три ключа, учил Маса. Уверенность в себе, загадочность и подход. Первые два – это просто, потому что зависят только от тебя самого. Третье – труднее, потому что тут нужно понимать, какая перед тобой женщина. Это называется знание души, а по научному психология.

Женщины, объяснил Маса, не все одинаковые. Делятся на две породы.

– Только на две? – поразился Сенька, который слушал очень внимательно и жалел лишь об одном – под рукой не было бумажки записать.

Только две, важно повторил сенсей. Те, которым в мужчине нужен папа, и те, которым нужен сын. Главное – правильно определить, женщина какой породы перед тобой, а это с непривычки непросто, потому что женщины любят притворяться. Зато если определил, всё остальное – пустяки. С женщиной из первой породы нужно быть папой: про жизнь её не расспрашивать и вообще поменьше разговаривать, являть собой отеческую строгость; с женщиной второй породы нужно делать печальные глаза, вздыхать и больше смотреть на небо, чтобы она поняла: без мамы ты совсем пропадёшь.

Если же тебе от женщины не нужно души, а хватит одного лишь тела, продолжил далее учитель, тогда проще. Сенька торопливо воскликнул:

– Хватит хватит!

В этом случае, пожал плечами Маса, слова вообще не нужны. Громко дыши, делай глазами вот так, на умные вопросы не отвечай. Душу свою не показывай. Иначе нечестно получится – тебе ведь от женщины души не нужно. Ты для неё должен быть не человек, а дзверуська.

– Кто? – не сразу понял Скорик. – А, зверушка.

Маса с удовольствием повторил звучное слово. Да, сказал, зверушка. Которая подбежит, понюхает под хвостом и сразу сверху залезает. От женщин все хотят, чтобы они стеснялись и целомудрие изображали, женщины от этого устают и скучают. А зверушку чего стесняться? Она ведь зверушка.

Долго ещё сенсей про всякое такое поучал, и Сенька, хоть не записывал, но запомнил науку слово в слово.

...

Борис Акунин

«Любовник Смерти»

[В.К.]

Александр Вертинский

Желтый ангел

В вечерних ресторанах,

В парижских балаганах,

В дешовом электрическом раю

Всю ночь ломаю руки

От ярости и муки

И людям что-то жалобно пою

Звенят, гудят джаз-банды,

И злые обезьяны

Мне скалят искалеченные рты.

А я кривой и пьяный

Зову их в океаны

И сыплю им в шомпанское цветы.

А когда настанет утро,

Я бреду бульваром сонным

Где в испуге даже дети

Убегают от меня

Я усталый старый клоун

Я машу мечем картонным

И в лучах моей короны

Умирает светоч дня.

Звенят, гудят джаз-банды

Танцуют обезьяны

И бешенно встречают рождество

А я кривой и пьяный

Заснул у фортепьяно

Под этот дикий гул и торжество.

На башне бьют куранты,

Уходят музыканты

И елка догорела доконца.

Лакеи тушат свечи,

Давно утихли речи,

И я уж не могу поднять лица.

И тогда с потухшей елки

Тихо спрыгнул желтый Ангел.

И сказал :"Маэстро, бедный,

Вы устали, Вы больны.

Говорят, что Вы в притонах

По ночам поете танго?

Даже в нашем добром небе

Были все удивлены".

И закрыв лицо руками

Я внимал жестокой речи.

Утирая фраком слезы,

Слезы боли и стыда.

А высоко в синем небе

Догорало Божьи свечи.

И печальный желтый Ангел

Тихо таял без следа...

[baskervil]

Александр Вертинский

Желтый ангел

Красиво!!! :leb:

[Галина]

Тур Хейердал. Путешествие на "Кон-Тики"

Мы в конце концов так привыкли к морю, что не обращали на него никакого

внимания. Что нам было до того, что под нами тысячи морских саженей воды,

если плот и мы все время находились на поверхности? Но все же возникал

серьезный вопрос: как долго мы еще продержимся на поверхности? Не подлежало

сомнению, что бальзовые деревья поглощали воду. Хуже всего обстояло дело с

поперечным бревном на корме. Мы могли вдавить почти полпальца в

грибоподобную древесину, и вмятина заполнялась водой. Не говоря никому ни

слова, я отщепил кусочек от пропитанного водой бревна и бросил его в море.

Он пошел медленно ко дну. Позже я заметил, что и другие проделывают то же

самое, думая, что никто этого не видит. Затаив дыхание, следили они, как

насыщенный водой кусочек дерева медленно погружается в зеленую воду. Перед

отплытием мы нанесли на плоту ватерлинию*, но в бурном море было невозможно

определить осадку плота.

Бревна были то глубоко в воде, то высоко в воздухе. Мы воткнули нож в

одно из бревен и, к своей радости, обнаружили, что на глубине приблизительно

одного дюйма древесина была сухой. Мы высчитали, что если плот будет и

дальше поглощать воду с такой же быстротой, то он поплывет под водой как раз

к тому времени, когда мы надеялись увидеть землю. Однако мы тут же решили,

что древесный сок воспрепятствует дальнейшему поглощению воды.

[В.К.]

Красиво!!!

Творчество Вертинского!?

Да, очень.

Запустите поиск, найдите в этой же теме "Концерт Сарасате".

Вам понравится.

[baskervil]

Запустите поиск, найдите в этой же теме "Концерт Сарасате".

Вам понравится.

:leb:

[Awaiting for deletion]

Еще не знаю автора, но поверьте песня вонзается словами тысячей спиц в тело.

Песня называтеся "Мы поднялись с коленей!!!" Посвещена успеху футбольной сборной России на Евро-2008.

Вы не верили в нас, вы считали расклады,

Мы дрались за себя и за достоинство флага,

Вы считали размер премиальных конвертов,

Мы сжигали на поле свою кровь, свои нервы.

Вы не верили в нас восхищаясь другими,

Мы терпели сжав зубы и просто рубились,

Вы прикинули шансы по старой системе

Упустив лишь одно - Мы поднялись с коленей!

Вы давали прогнозы и ждали провалов,

Вы не видели крови и слез в раздевалках,

Где рождалась команда в огне поражений,

Вы не знали одно - Мы поднялись с коленей!

Вы не верили в нас, вы считали расклады,

Мы дрались за себя и за достоинство флага,

Мы устали терпеть от своих унижений,

Мы теперь не согласны - Мы встали с коленей!

Мы поднялись с коленей!

[Сакура]

Жадней всего из преподанных Масой уроков Сенька внимал самой главной из наук – как покорять женские сердца.

...

Борис Акунин

«Любовник Смерти»

Что-то покоробило... Неужели все так примитивно?

Андрэ - почему из всей книги Вы привели именно этот отрывок? Откровение/внезапно открывшаяся истина?

Изменено 2 Июля 2008 пользователем Cакура