"О нас,математиках, говорят как о сухарях!"

[В.К.]

А я не читала. Куплю обязательно. Очень понравилось.

И Толстую не читала....Она в каком стиле пишет?

Как-то подвешивал уже этот отрывок, - не могу найти, тема разрослась.

Татьяна Толстая (С) КЫСЬ

"...А еще что в книгах-то хорошо: красавицы эти, что меж страниц платьями шуршат, из-за ставень выглядывают, из-под занавесей кружевных, узорных;красавицы, что руки белые заламывают, с распущенным с волосам под ноги коню бросаются, гневными взглядами вспыхивают, - сама в слезах, а талия в рюмку какую-то; что разметываются с сердцебиением на лежанке, а вскочив, диким взором поводят окрест; что семенят боязливо, потупив синие очи; что пляшут пляски огневые с розой в волосах, - никогда эти красавицы по нужде не ходят, никогда оброненное с полу, кряхтя, не подбирают, не пучит красавиц-то этих, ни прыща у них не вскочит, ни ломоты в пояснице не бывает. Перхоти в златых

кудрях у них не водится, вошь малюткам своим гнездышка не вьет, яичек не откладывает, стороной обходит. Да и кудри те златые - они ж у них цельные сутки кудрявятся, а того не сказано, чтоб полдня с колобашками сидеть. Не случалось им ни чавкать, ни сморкаться, спят тихо, щеками не булькают, никакая Изабелла али Каролина со сна не опухши; зевнув - зубами не клацают, вскакивают освеженные и распахивают занавеси. И все радостно кидаются в объятия избраннику, а избранник-то кто же? избранник - Бенедикт, зовись он хоть дон Педро, хоть Сысой..."

tolstaya_tatyana_kys.doc

[Галина]

Все никак руки не доходят, - создать тему "Соврменное Сетевое творчество".

Оч.грустная история. Палыч, бросьте каку. Читайте «Одиночество в сети» Януша Леона Вишневского - полная картина сетевых отношений. Грусть, в которой, как в бульоне, все и варится.

Признанный автор, фильм снят. Это Вам не «ипотека, блин». :)

Всеми любимая фраза «“Боже, помоги мне стать таким, каким считает меня моя собака».

Не Рубина, но щемящее. Отрывок не лучший. Легковесный - в качестве заманухи.

"К себе на этаж он поднялся в лифте. В эту пору институт уже опустел. У него в кабинете, освещенном только настольной лампой, стоящей рядом с монитором, оклеенным желтыми листочками, напоминающими, что он должен, но все равно забудет сделать, раздавался лишь успокаивающий шум вентилятора в компьютере. Чувствовал он себя уютно и хорошо: у него был компьютер, было вино и были идеи насчет доклада.

Кабинет, и это тоже он недавно осознал, постепенно становился для него чем-то большим, нежели местом работы. Он приносил сюда то, что другие люди, как правило, держат дома: книжки, приемник с проигрывателем компакт-дисков, комплект полотенец, плед, подушку, кроссовки (на тот случай, если захочется позаниматься бегом в ближнем парке — правда, до сих пор у него такого желания не возникало), костюм, два галстука, картины, а также горшки с цветами, которые стояли всюду, где только было место, свободное от книг, заметок и дискет. Да, кабинет для него становился домом.

Она тоже присутствовала здесь, в этом «доме». А где еще ей место? Ведь именно сюда она «постучалась» в первый раз. Тут были даже ее вещи! Она их присылала ему. Он все время обнаруживал маленькие пакетики в своем почтовом ящике. Для того чтобы ощущать присутствие женщины в доме, вовсе не нужно наличие зубной щетки в ванной комнате. Это может быть нечто совершенно иное.

Например, зеленые свечи — ароматизированные, витые, гладкие, высокие, низкие, но обязательно зеленые. Потому что он любит зеленый цвет.

Или книги. По всему кабинету лежали книги от нее. Прочитанные ею. С ее пометками шариковой ручкой на полях либо прямо в тексте. Купленные в двух экземплярах. Причем прочитанный экземпляр неизменно посылался ему. А второй оставался у нее. Чтобы был под рукой, когда они будут говорить об этой книжке.

Или же почтовые открытки. Из каждого города, где она побывала и где у нее не было доступа к Интернету, она посылала ему открытки. Из Кракова прислала как-то целых восемнадцать штук.

«Только на восемнадцатой я поместила то, что сказала бы тебе в первый же час по ICQ. Мне не хватало этого. Очень не хватало. Некоторые открытки повторяются. Извини. У киоскерши было только двенадцать разновидностей».

Но это мог быть и ее лифчик. Как-то он спросил, какого цвета сейчас у нее белье. Было это вечером. Он выпил слишком много вина. Звучала музыка. И получилось както само собой. Сперва она проигнорировала его вопрос. Но через час вернулась к нему. Тоже излишек вина. И музыка тоже. Видимо, и у нее это вышло само собой, потому что она написала:

«Я не могу описать тебе этот цвет. Он на границе между оливковой зеленью и бирюзовым. Я сейчас сняла лифчик и положила в конверт. Сам увидишь, какого он цвета».

Через четыре дня он обнаружил в почтовом ящике небольшой пакет. Он прекрасно помнит, что всякий раз, прикасаясь к оливковобирюзовому лифчику губами, он чувствовал запах духов. И еще помнит, как он был возбужден.

Да, кабинет стал его вторым домом. Притом именно здесь она бывала чаще всего. Хотя не только здесь. Но только в кабинете у него было ощущение, когда они бывали вместе в Интернете, что он пригласил ее в гости к себе в дом. Причем «бывать» означает разговаривать с ней на ICQ, открывать с нею чат, писать ей или получать от нее электронную почту. Ее присутствие в его жизни было связано с компьютером. И он умел связать определенный компьютер с конкретным воспоминанием. На подсоединенном в номере цюрихской гостиницы к Интернету ноутбуке с заполненным предела диском она впервые написала: «Я тосковала по тебе и не могла дождаться понедельника». А от цветного «Макинтоша» в Интернеткафе в Берлине он узнал, что «последнее время она больше всего боится слов „никогда“ и „всегда“, а еще также „ничто“ и „никто"“. А на сверхмощном компьютере Cray в Штутгартском университете он получил email, где она в первый раз написала: „Еще раз благодарю тебя за все, а главное, за то, что ты есть“.

[В.К.]

Оч.грустная история. Палыч, бросьте каку. Читайте «Одиночество в сети» Януша Леона Вишневского - полная картина сетевых отношений. Грусть, в которой, как в бульоне, все и варится.

Признанный автор, фильм снят. Это Вам не «ипотека, блин». :)

Всеми любимая фраза «“Боже, помоги мне стать таким, каким считает меня моя собака».

Не Рубина, но щемящее.

"Одиночество в Сети"!? Собственно, сестра Галина, - заглядывайте на предыщушие страницы, и будет Вам счастье. И отрывок подвешен (правда, другой), и сам роман....

Но, как ни странно, - не "осилил" я его. Какое-то странное чуство возникло, когда начал читать....Искусственности, что ли? Сам роман показался компиляцией множества сетевых историй, причем рафинированных...

Может быть, попытаюсь позже перечесть, - будет восприниматься по-другому.

[Галина]

"Одиночество в Сети"!? Собственно, сестра Галина, - заглядывайте на предыщушие страницы, и будет Вам счастье. И отрывок подвешен (правда, другой), и сам роман....

Аааа... Тада лана. Двойко мне.

ИМХО, Лена+макака приблизительно то же, только попроще. Тоже "слезовыжималка" по типу "она любила, но померла".

Вишневского еще не дочитала. Может, тоже устану.

[В.К.]

Я искал это стихотворение в Сети несколько лет. В юности была книжка, в мягком переплете, выпущенная когда-то у нас, в Алма-Ате, в издательстве "Жазушы", - "Три арабских лирика". Утеряна было, скорее всего, - кому-то дал почитать.

А потом нигде не мог найти это стихотворение.

Одно из самых красивых, поэтичных и эротичных вещей, из всего, что я когда-либо читал.

Тут творение двух людей, - и Саида Акля, и Михаила Курганцева, великого переводчика. Фактически, Курганцев написал его по-русски. И как написал, - гениально...

Саид Акль

Перевод с арабского Михаила Курганцева

Скажи мне, когда мы увидимся снова,

и вновь невозможное станет возможным?

Ты помнишь начало свиданья ночного -

в молчанье слепом, в ожиданье тревожном.

О как напряглось твоё гибкое тело!

Желанное не было призраком ложным.

А музыка дальняя к небу летела,

к созвездьям, полуночным и непреложным.

И снова твои изумлённые очи

спешили раскрыться навстречу вселенной.

Без нас умерла бы краса этой ночи,

и стала бы ночь одноцветной и тленной.

Цветы миндаля шевелились устало,

став нашей добычей - покорной и пленной.

И небо, расщедрившись, нас одаряло

извечной луной и зарницей мгновенной.

Застыли секунды, уснули минуты,

и время своё прекратило движенье.

И жизнь обновилась внезапно и круто,

как будто свершилось второе рожденье.

Улыбка и взгляд сквозь густые ресницы,

и прикосновенье, и робкое слово...

Скажи мне,

Когда это вновь повторится?

Скажи мне,

Когда мы увидимся снова?

Изменено 29 Сентября 2008 пользователем Владимир Каратицкий

[Галина]

Действительно, потрясающе красивое стихотворение. Заслуга переводчика в том, что оно удивительно современно звучит. Прям :biggrin:

[Awaiting for deletion]

Стих из альбома группы Пилот "1+1=1".

Оборот кармы - 3

Мы сами же есть те,

Кем нас пугали в детстве.

И мы же есть тот Свет,

Что порождает мир.

Поэтому за ВСЁ

С тобою мы в ответе –

За дальних звёзд сияние,

За бездну чёрных дыр.

Полярности свои

Внутри себя мы носим,

Являясь в совокупности

Началом и Концом.

Мы –Альфа и Омега,

Мы – те, кто по Пути идёт,

Мы сами же тот Путь и есть.

Так, связаны кольцом,

Пути все начинаются

Там, где они кончаются,

Идут из ниоткуда

По сути в никуда.

Но Сердца Путь – он в радости,

Другие же – в страданиях.

А выбор между ними

Зависит от тебя.

Дела все наши – пыль,

Сметаемая временем,

Но каждый воин отдавал

Любви, насколько мог.

Так нету в мире дел,

Хоть в чем-то обязательных,

Но каждый должен действовать,

Как действовал бы Бог.

[Iris]

Что в имени тебе моем?

Оно умрет, как шум печальный

Волны, плеснувшей в берег дальный,

Как звук ночной в лесу глухом.

Оно на памятном листке

Оставит мертвый след, подобный

Узору надписи надгробной

На непонятном языке.

Что в нем? Забытое давно

В волненьях новых и мятежных,

Твоей душе не даст оно

Воспоминаний чистых, нежных.

Но в день печали, в тишине,

Произнеси его тоскуя;

Скажи: есть память обо мне,

Есть в мире сердце, где живу я...

"Пушкин - это наше все!"

[Awaiting for deletion]

Леонид Филатов

Пьеса

(Немного устарела, но все равно, читать интересно )

Гамлет

Действующие лица:

Гамлет - принц датский

Тень отца Гамлета

Гораций - друг Гамлета

Ночь. Крепостная стена Эльсинора. На стене - Гамлет и Гораций.

Гораций

(вглядываясь в темень)

Поверьте, Принц, - уже который день я

Отсюда вижу, как вокруг дворца

Нетрезвое гуляет привиденье,

Дух Вашего великого отца!..

Гамлет

(вздрагивает)

Чушь!.. Он же умер!..

Гораций

(со вздохом)

Многим так казалось!..

Но этот слух, как выяснилось, лжив...

Прошло немного лет, - и оказалось,

Что Ваш отец вполне - представьте! - жив!.

Гамлет

(справившись с испугом)

Ну, ладно. Жив так жив. Чего он хочет?..

Небось, свой курс желает навязать?..

Гораций

Он о своих соратниках хлопочет...

- Чтоб Вы их не мочили, так сказать...

Гамлет

(нервно)

Признаться, встреча с ним меня пугает...

Гораций

(успокаивает)

Да эти духи не опасней мух!..

Вы - Всенародный Принц!.. Великий

А это - привиденье!.. Призрак!.. Дух!.;

Гамлет

Но объясни, Гораций, мне, однако, -

Чего он вдруг повадился сюда?..

Гораций

Он искренне надеется, бедняга,

Что в нем еще не кончилась нужда!..

Гамлет

(артачится)

Нельзя ли, - чтоб не ночью, не внезапно?..

Гораций

Мой Принц, Вы что, не знаете отца?..

Откажете сейчас, - припрется завтра

И будет так шататься без конца!..

Гамлет

(решительно)

Что ж, я готов!..

Гораций

(тараща глаза в темноту, кричит)

Король, подайте голос!..

Глаз выколи - такая темнота!..

Гамлет

Прийти на зов ему мешает гордость!..

Гораций

(меняет интонацию)

Король, Вы нас не примете ли?..

Голос из темноты

Шта-а?!..

Появляется Тень отца Гамлета.

Гамлет

(приосанивается)

Привет, отец!..

Тень

(ворчливо)

Повежливей, растяпа!..

Ты датский Принц, а не дворовый хам!..

Семья меня любовно кличет: папа,

А в самых крайних случаях: пахан!..

(Дотошно.)

Что во дворце?..

Гамлет

(с подъемом)

Работаем. Не ропщем.

Тень

(ревниво)

Чай, мой еще не выветрился дух?..

Гамлет

(пожимает плечами )

Да мы и не проветриваем, в общем...

(Находчиво.)

Ведь старый дух дороже новых двух!..

Тень

(ехидно)

Я побывал в одном дворцовом зале...

С фонариком полазал в темноте...

Гляжу, а все мои портреты сняли!..

Гамлет

(конфузится)

Не все. Вернее, все, но не везде!..

Тень

(грозит кулаком кому-то невидимому)

Я - так и быть! - обиду пересилю...

Мой век еще вернется, дайте срок!..

(Гамлету.)

Ведь я ж тебя просил беречь Россию!..

Гамлет

(осторожно поправляет)

Беречь просили - Данию!

Тень

(издевательски)

Сберег?..

Гамлет

Частично. Что - сберег, а что - не очень...

Но берегу. Стараюсь, как могу.

Тень

(хитро)

Не забывай, сыночек, между прочим, -

Ты у меня в пожизненном долгу!..

Гамлет

(с испугом)

В пожизненном?..

Тень

(ядовито)

А ты как думал, скромник?.

Все сыновья обязаны отцам!..

Ты ж мой наёмник... тьфу ты черт... приёмник...

Гамлет

(поправляет)

Преемник.

Тень

(сердито)

Не учи меня, пацан!.

(После паузы.)

Мне жаловались... эти... олигархи...

Ну что ты, понимаешь, к ним пристал?..

Они - народ весьма, конечно, гадкий, -

Но я бы их замачивать не стал!..

Гамлет

(корректно)

Замечу Вам без умысла я злого,

Хоть и не мне Вас грамоте учить...

Замачивать - неправильное слово,

А правильнее было бы - мочить!..

Тень

(раздраженно)

Вот я и говорю: мочить не надо,

Не то нагрянет в Данию беда!..

Отечество подобьем станет ада!..

Ты понял, Гамлет?..

Гамлет

(сдержанно)

Буду краток. Да.

Тень отца Гамлета растворяется в темноте. Снова шмаляется Гораций.

Гораций

(сочувственно)

Похоже, разговорен был горячий?..

Что он сказал Вам, - если не секрет?..

Гамлет

Неважно. Не волнуйся, друг Гораций.

Отец очередной мне дал совет.

(Взрывается.)

К работе подхожу я с меркой строгой,

Но лезут все с советами, - хоть плачь!..

А тут еще отец: того не трогай,

Того погладь, а этого назначь!..

Гораций

Вам надо побеседовать с народом...

Гамлет

Беседовал. Что толку, ё-моё!..

Народ у нас весьма неоднороден:

На встрече всяк советовал свое...

Один в сердцах кричал: "Даешь порядок!.."

Другой: "Свободу!" - яростно кричал...

Гораций

(осторожно)

А Вы им - что?..

Гамлет

(мрачно)

Я был предельно краток.

Гораций

(нетерпеливо)

Так что Вы им сказали?!..

Гамлет

Промолчал.

Одни хотят в стране либерализма,

Другим нужна железная рука...

Гораций

(успокаивает)

У Вас такая мощная харизма -

Вам то и то простят наверняка!..

Гамлет

( в отчаянии)

Одни твердят: я слишком осторожен,

Другие - я диктатор и тиран!..

Путей - мильён. А выбор невозможен.

Скажи, как быть, дворцовый ветеран?..

Гораций

Советом Вам помочь никто не сможет...

Услышьте голос собственной судьбы!..

Всех принцев лишь один вопрос тревожит...

Гамлет

(с надеждой)

Какой вопрос?..

Гораций

(с чувством)

То be or not to be?!..

(Наставительно.)

К вершине путь нелегкий и неблизкий...

Гамлет

(не может успокоиться)

Напомни, как вопрос-то твой звучал?!..

Гораций

(удивленно)

Вы ЧТО, не говорите по-английски?..

Гамлет

Я в юности немецкий изучал.

Гораций

(сладко зевает)

Простите, Принц... Мне сон смыкает очи

И мысли поворачивает вспять...

Бороться нету сил... Спокойной ночи!..

Я ухожу... И Вы ступайте спать!..

Гораций уходит в темноту. Принц остается один.

Принц

(ворчит себе под нос)

Ступайте спать!.. Как будто это просто!..

Винца бы мне сейчас... Да нет винца...

(вслед Горацию)

А как он переводится, вопрос-то?!..

Голос Горация

(издалека)

Не помню, Принц!.. Спросите у отца!..

[Гость Ahmetova]

Какое произошло со мной несчастье, нет, просто скандал... и даже не скандал, а позор навек! Ведь мы с мамой поем в церкви Большого Вознесения у Никитских ворот. Там теперь поет вся «бывшая» Москва. Поем, конечно, бесплатно, ведь сейчас для Церкви очень трудные времена!.. Стоим мы, то есть весь хор, на небольшом отдельном возвышении. Вот уже неделя, как все только и говорят о том, что бывший князь Львов, обладающий чудным голосом, будет петь «Разбойника». И сам-то он молод, высок и красив... Ну, словом, все девушки и дамы в нашем хоре помешались на этом Львове и только о нем и говорили...

И вот за обедней в воскресенье, когда церковь была полна народу, во время чтения Апостола я, как самая младшая в хоре, которой вменено в обязанность подготавливать ноты трудных очередных песнопений и раздавать их по порядку идущей церковной службы, была занята разборкой нот. По моей рассеянности партия басов у меня завалилась за пюпитр, я тороплюсь, волнуюсь, чтение Апостола вот-вот кончится, а я еще только собираю листки, сзади певчих стоя на четвереньках, благо меня не видно. Вдруг слышу — все в хоре зашептали: «Львов! Львов! Смотрите, вот он идет, смотрите — Львов!»

Мне же было совершенно не до Львова, я была занята лихорадочным собиранием разлетавшихся, как нарочно, нотных листков. Кроме того, я была уверена, что весь этот шепот относится к тому, что этот Львов просто появился в храме. Могла ли я догадаться, что он вздумает среди службы пробираться к нам для переговоров с нашим регентом и что он взойдет сюда, на наше возвышение?!

И ужас! Случилось так, что именно в тот момент, когда Львов сделал шаг, всходя на возвышение, где стоял хор, я как раз собрала все нотные листки, порывисто выпрямилась во весь рост и изо всей силы угодила головой в самый живот несчастного, но знаменитого князя Львова. Бедняга испустил стон, побелел и тут же сел на подставленный ему стул. Это трагикомическое происшествие вызвало почти у всего хора еле сдерживаемый смех. Я же, поскольку ударилась головой в живот, боли не почувствовала, зато смеха своего была не в силах сдержать; вынув носовой платок, я, давясь от хохота, хрюкала в него до тех пор, пока наконец наш регент с мамой не выгнали меня вон из церкви. Больше я петь в церкви не буду, так как мне стыдно туда показаться, и вообще я осрамилась на всю жизнь...

Мещерская Е. А. Китти : Мемуарная проза княжны Мещерской / сост. и авт. вступ. ст. Г. А. Нечаев. - М. : Радуга, 2001. - 320 с. : портр. -

Изменено 23 Октября 2008 пользователем Ahmetova

[Гость Ahmetova]

Мещерская Екатерина Александровна (1904-1995)

писатель

1904. — Родилась в Москве. Отец – Александр Васильевич Мещерский (1822–1909?), князь. Мать – Екатерина Прокофьевна Мещерская (урожденная Подборская, 1870–1945), княгиня. Брат – Вячеслав (р. 1901?).

1904–1913. — Детство в имениях родителей в Подмосковье и Полтавской губернии. Домашнее воспитание и обучение. Занятия музыкой с преподавателем Московской консерватории В.Н. Аргамаковым.

1914–1917. — Обучение в Московском дворянском институте.

1917, конец. — Конфискация имущества: имений, дворцов, московской квартиры. Лишение матери права на труд и получение хлеба.

1918. — Арест матери. Приговор: расстрел. Передача советской власти картины С. Боттичелли «Мадонна с ребенком». Отмена приговора. Встреча с Ф.Э. Дзержинским. Освобождение матери. Отъезд с матерью в бывшее подмосковное имение Петровское. Размещение во флигеле дворца, принадлежавшем в то время земской больнице.

1919. — Поездка матери вместе с подругой Н.А. Манкаш на Украину за хлебом. Вторжение во флигель красногвардейцев во главе с политкомиссаром Агеевым. Погром, учиненный солдатами в доме. Домашний арест. Возвращение матери из поездки. Режим содержания арестованных. Отправка матерью письма Дзержинскому. Приезд красногвардейцев из нарофоминской ЧК. Вывоз имущества из флигеля. Снятие ареста. Получение повестки о выселении из Петровского в 24 часа.

1919, осень. — Возвращение в Москву. Жизнь по знакомым, друзьям и на вокзале.

1920, весна. — Арест вместе с матерью. Заключение в Бутырскую тюрьму. Освобождение. Получение матерью при реквизиции сейфа банка части драгоценностей. Поиски матерью работы. Получение на Бирже труда места старшей кухарки на Рублевском водопроводе.

1920, осень. — Отказ в приеме в консерваторию из-за социального происхождения. Отъезд с матерью в Рублево. Назначение матери заведующей столовой. Устройство учителем пения в школу. Организация оркестра. Выступления в клубе. Участие матери с вокальными номерами в новогоднем концерте. Предложение начальника Рублевского водопровода матери возвратиться в Москву для работы преподавателя вокала.

1921. — Возвращение в Москву. Продолжение музыкальной работы в клубах. Получение матерью членского билета педагога-вокалиста и вступление в московский профсоюз работников искусств (РАБИС). Сложности с пропиской. Жизнь на кухне, затем в двух комнатах бывшей квартиры Мещерских. Борьба ответственного съемщика квартиры Ф.С. Алексеева за выселение Мещерских. Работа в детском саду «Галочка» при Коммунистическом университете им. Я.М. Свердлова. Выписка из квартиры. Помощь знакомого эстрадного певца В.Н. Юдина в решении жилищного вопроса. Похищение шкатулки с драгоценностями Мещерских.

1921–1924. — Замужество. Муж – военный летчик-испытатель Н.В. Васильев. Отъезд с мужем в Ленинград. Рождение сына Игоря и его смерть.

1924–1932. — Гибель мужа при испытаниях самолета. Возвращение в Москву. Встреча с матерью, жившей в семье Сергея Николаевича Беляева – бывшего репетитора брата Вячеслава. Захват Беляевыми имущества матери и изгнание ее из дома. Разработка и проведение операции по вывозу мебели из квартиры Беляевых. Жизнь в квартире бывших миллионеров Прянишниковых. Вторичное замужество. Муж – Дмитрий Фокин, изобретатель. Работа секретарем коммерческого директора в «Радиоконструкторе». Занятие переводами технической литературы для мужа. Написание воспоминаний «Детство золотое». Посещение танцевальных курсов. Знакомство с французским инженером Жильбером Пикаром, приехавшим на работу в Советский Союз. Согласие на брак с Пикаром. Развод с мужем. Известие о гибели Пикара в Нижнем Новгороде. Жизнь вместе с матерью. Поиски работы в связи с увольнениями из-за социального происхождения.

1933. — Отказ в выдаче паспорта. Увольнение с работы. Арест. Заключение в подвал Лубянской тюрьмы. Освобождение.

1941–1945. — Работа музыкальным корректором при Союзе советских композиторов.

Замужество. Муж – композитор М.И. Лалинов.

Жизнь в бывшей дворецкой в доме на Поварской. Написание нескольких военных маршей и песен.

Дежурство на посту противовоздушной обороны во время бомбежек Москвы. Награждение медалью за «Оборону Москвы».

1940-е гг., конец – 1978. — Замужество после смерти М.И. Лалинова. Муж – бывший драматический актер Илья Сергеевич Богданов. Работа над написанием воспоминаний. Смерть И.С. Богданова.

1980-е гг. — Назначение персональной пенсии союзного значения. Продолжение работы над написанием и публикацией мемуаров (2000 машинописных листов).

1995. — Скончалась в Москве.

* сведения, выходящие за рамки воспоминаний, выделены курсивом

Дополнительные сведения

Похоронена на Введенском (Немецком) кладбище. Рукопись воспоминаний и другие материалы хранятся у Геннадия Алексеевича Нечаева.

[Laimа]

Мещерская Екатерина Александровна (1904-1995)

писатель

1904. — Родилась в Москве. Отец – Александр Васильевич Мещерский (1822–1909?), князь. Мать – Екатерина Прокофьевна Мещерская (урожденная Подборская, 1870–1945), княгиня. Брат – Вячеслав (р. 1901?).

.....

1995. — Скончалась в Москве.

Из стихотворения «Бородино» (1837) М. Ю. Лермонтова (1814—1841):

Но вспомнилось в тему:

Да, были люди в наше время,

....

Спасибо, очень интересно!

[В.К.]

Я - "Як"-истребитель

Владимир Высоцкий

Я - "Як"-истребитель,

Мотор мой звенит,

Небо - моя обитель,

Но тот, который во мне сидит,

Считает, что он - истребитель.

В этом бою мною "юнкерс" сбит,-

Я сделал с ним, что хотел.

А тот, который во мне сидит,

Изрядно мне надоел.

Я в прошлом бою навылет прошит,

Меня механик заштопал,

Но тот, который во мне сидит,

Опять заставляет - в "штопор".

Из бомбардировщика бомба несет

Смерть аэродрому,

А кажется, стабилизатор поет:

"Мир вашему дому!"

Вот сзади заходит ко мне "мессершмитт".

Уйду - я устал от ран,

Но тот, который во мне сидит,

Я вижу - решил на таран!

Что делает он, ведь сейчас будет взрыв!..

Но мне не гореть на песке -

Запреты и скорости все перекрыв,

Я выхожу из пике.

Я - главный, a сзади, ну чтоб я сгорел!-

Где же он, мой ведомый?

Вот он задымился, кивнул и запел:

"Мир вашему дому!"

И тот, который в моем черепке,

Остался один и влип.

Меня в заблуждениье он ввел и в пике -

Прямо из "мертвой петли".

Он рвет на себя, и нагрузки - вдвойне.

Эх, тоже мне летчик-ас!

И снова приходится слушаться мне,

Но это в последний раз.

Я больше не буду покорным, клянусь!

Уж лучше лежать на земле.

Ну что ж он не слышит, как бесится пульс!

Бензин - моя кровь - на нуле.

Терпенью машины бывает предел,

И время его истекло.

Но тот, который во мне сидел,

Вдруг ткнулся лицом в стекло...

Убит! Наконец-то лечу налегке,

Последние силы жгу.

Но... что это, что?! Я в глубоком пике

И выйти никак не могу!

Досадно, что сам я немного успел,

Но пусть повезет другому.

Выходит, и я напоследок спел:

"Мир

Вашему

Дому!"

[Андрэ]

Он был старше ее. Она была хороша,

В ее маленьком теле гостила душа,

Они ходили вдвоем, они не ссорились по мелочам.

И все вокруг говорили, чем не муж и жена,

И лишь одна ерунда его сводила с ума,

Он любил ее, она любила летать по ночам.

А он дарил ей розы, покупал ей духи,

Посвящал ей песни, читал ей стихи,

Он хватался за нитку, как последний дурак.

Он боялся, что когда-нибудь под полной луной,

Она забудет дорогу домой,

И однажды ночью вышло именно так.

И три дня и три ночи он не спал и не ел,

Он сидел у окна и на небо глядел,

Он твердил ее имя, выходил встречать на карниз.

А когда покатилась на убыль луна,

Он шагнул из окна, как шагала она,

Он взлетел, как взлетала она, но не вверх, а вниз...

А. Макаревич, 1997

[Галина]

Милая японщина. И красные труселя.

Тэцуо Миура

Пресс-папье из окаменелого угря

Речка не журчала тихонько, а стремительно неслась вперед. Мы пошли вниз

по течению вдоль горной тропы, скользкой от водяных брызг, и вскоре

оказались у ветхого здания Красной гостиницы, прилепившегося на выступе

скалы, прямо над быстрым потоком. Горная речка наполовину подмыла скалу под

гостиницей. Впадала она в широкую реку, протекавшую тут же, у подножия горы,

и горячий ключ бил, видимо, из песчаного берега.

Я поселился в Красной гостинице, записавшись в регистрационной книге

как "ученик антиквара". Хозяин гостиницы, прочитав мою запись, сказал:

-Хо-хо! Молодой, а какую редкую профессию имеете.

Мне не хотелось объяснять ему всех обстоятельств, я только спросил, не

попадался ли ему на Глаза в последнее время окаменелый краб с панцирем

величиной с дамскую пудреницу для компактной пудры.

- А что это такое? - спросил хозяин. Я понял, что разговор наш

затянется, и предложил продолжить нашу беседу после того, как я приму ванну.

Хозяин принес мне клетчатое юката и пояс - точно такие, как были на нем.

Пояс, конечно, был красным. Полотенце тоже. Я невольно засмеялся.

- Я вижу, вы любите красный цвет, но не найдется ли у вас черного

пояса? - спросил я.

- К сожалению, такого не держим, - сказал с явной гордостью хозяин. - У

нас все красное. Даже салфетки в туалете и те красного цвета... Поэтому наша

гостиница и зовется Красной.

"Ну и ну! - подумал я. - Даже салфетки в туалете красные. Вот это

забота о лице предприятия!"

Купальня Красной гостиницы находилась внизу, на берегу реки. К ней вела

извилистая лестница.

В густом и белом, как молоко, тумане светила маленькая, словно вишня,

лампочка без плафона. В помещении не было разделения на мужскую и женскую

раздевальню, не существовало и перегородок между раздевальней и купальней.

Все было предельно просто.

Когда я сидел в вязкой на ощупь мутно-белой воде, в купальню спустился

хозяин гостиницы в одних красных трусах и предложил мне потереть спину

вместо банщика. Но я, кинув взгляд на его костлявое тело с выпирающими

ребрами, решил отказаться от услуг.

- Не хотите ли принять ванну вместе со мной? - предложил я.

Он тут же согласился.

Мы уселись рядом на краю чана и некоторое время молча внимали шуму

горной реки. Горячая вода по бамбуковому желобу, укрепленному на потолке,

медленно стекала тонкой струей в деревянный чан, затем так же медленно

бежала по бамбуковому желобу в нижний чан, служивший ванной.

- Значит, это и есть ваш горячий источник? - спросил я.

- Да. Раньше он не был таким. Нет, не был. Теперь вот и вода еле течет.

Хозяин Красной гостиницы горько усмехнулся. Судя по его рассказу,

Красная гостиница стояла на главном источнике Асино. Из поколения в

поколение их семья оберегала этот источник. В его воду погружались и

знаменитый Басе, и Такубоку {Мацуо Басе (1644-1694), Исикава Такубоку

(1886-1912) - знаменитые японские поэты.}, и морской министр. Но после войны

два односельчанина, разбогатевшие на спекуляции рисом, тоже открыли здесь

гостиницы. Они так рьяно бурили берег реки, что в водоносном слое хребта

что-то нарушилось, и горячий источник Красной гостиницы почти иссяк. А

хозяева новых гостиниц, имея деньги, процветают и переманивают к себе

гостей. Нынешний гость предпочитает не старинную вывеску, а кафельную ванну.

Хозяин Красной гостиницы из уважения к односельчанам, с которыми вместе

вырос, не хочет идти на ссору. Придумал только, как выделиться: сделал все

вещи в доме красными, соответственно названию гостиницы.

Сначала он, как бы невзначай, завел красные шнурки на гэта. Однако не

прошло и трех дней, как две другие гостиницы тоже изменили цвет шнурков:

Зеленая дача завела зеленые, а гостиница "Соколиное крыло" -

коричневые. "Ах, вы так!" - возмутился хозяин Красной гостиницы и сделал

красные пояса для юката. Но и это стало неоригинально через три дня. Тогда

хозяин Красной гостиницы разозлился: "Ишь дурака нашли!" - и все вещи для

гостей, а заодно и свои собственные перекрасил в красный цвет. Однако

конкуренты тут же свели его старания на нет. Красная гостиница не смогла

тягаться с ними и вскоре вышла из игры. Дело в том, что конкуренты

облицевали свои ванны цветным кафелем, а у Красной гостиницы, к сожалению,

кафеля не оказалось.

[Сторителлер]

Просто суперская статья Быкова. Особенно понравилось выражение "паралитература".

Ваше переводие, госпожа чужбина

Дмитрий БЫКОВ

В списке бестселлеров наших книжных магазинов из 20 книг в лучшем случае пять отечественных, все остальное — переводная литература. Это самое загадочное явление нашего книжного рынка: почему-то переводится все самое худшее, что только можно найти за границей

Вероятно, этот разговор многих разозлит, но он назрел. Пока киноначальники и простые зрители спорят о необходимости квотировать западные фильмы, с книгами ситуация куда как печальнее. Не грех отдать Америке первенство в кино, которое у нас было выдающимся, но не уникальным. Эйзенштейн, Ромм, Калатозов, Довженко, Тарковский—фигуры, не уступающие Бергману, Брессону, Феллини или Гриффиту, но и не затмевающие их. Спорить с Голливудом по части спецэффектов и затрат тем более бессмысленно. Мы должны конкурировать на том поле, на котором традиционно лидировали,—даже советская власть не убила великой русской литературы, хоть и здорово разбавила ее идеологической макулатурой. Эта-то русская литература, у которой сегодня есть все необходимое для возрождения и роста, сдает позицию за позицией—и это особенно непостижимо на фоне разговоров о том, что страна поднимается с колен. Никуда она не поднимается—подъем выражается не в агрессивной, на грани хамства, политической риторике, а в преобладании отечественного продукта над зарубежным. Если вытеснить импортное масло покамест не в наших силах, то уж изгнание зарубежной макулатуры с книжного рынка не требует ни времени, ни денег. А поддержка отечественного производителя в этой области хоть и затратна, но обходится куда дешевле, чем реанимация промышленности.

Откроем список бестселлеров любого московского книжного магазина. Мы обнаружим в двадцатке хорошо продаваемых авторов два, три, хорошо, если пять отечественных имен, в списке бестселлеров американского или европейского магазина «свои» авторы составляют абсолютное большинство, а уж успех русской переводной книги там почти немыслим. Политические причины ни при чем—в глухие советские времена Запад преспокойно переводил и отлично раскупал Стругацких, Трифонова, Искандера, Битова, Маканина. Правда, чтобы их узнали там—им должны были дать состояться здесь. Признаюсь честно: успех большинства переводных текстов, возглавляющих бестселлерные списки книготорговли, для меня абсолютная загадка. Коэльо, встреченный в России как полубог, и Бегбедер с Уэльбеком сами, кажется, были смущены своей русской славой: примерно так себя чувствовала Вероника Кастро, став самой популярной актрисой России после рядовой теленовеллы «Богатые тоже плачут». Отечественные сериалы быстро потеснили зарубежные, но в книжном бизнесе, в котором мы традиционно были впереди планеты всей, ничего подобного почему-то не случилось. Афиша на дверях моего любимого магазина «Москва» извещает о приезде знаменитого французского писателя Жан-Кристофа Гранже. Братцы, помилосердствуйте! Спросите любого французского критика о Гранже—и он скажет вам, что это весьма посредственный и дурновкусный беллетрист, по «Пурпурным рекам» которого Мэтью Кассовиц снял довольно вторичный фильм. Генетическая лаборатория, подмена новорожденных, девочки-близнецы—набор донельзя стандартный, надуманный и третьесортный, никакой стильностью не спасешь, а Гранже вдобавок и пишет стерто, с множеством клише. У нас своих таких авторов на пятачок пучок—откуда эта святая уверенность в том, что семидесятническое пристрастие отечественного читателя к сборникам «Зарубежный детектив» осталось в силе? Но Бог с ним, с Гранже, он хоть умеет строить фабулу; что заставляет переводить клоны и клоны клонов «Бриджит Джонс», хотя и это сочинение Хелен Филдинг не тянуло на литературу? Что за радость переводить Ника Хорнби, Дуги Бримсона, Тони Парсонса? Очень может быть, что все эти авторы по-своему милы, но это классическая паралитература без скидок, подражание подражаниям, набор азбучных истин, изложенных в стилистике глянцевой колонки. Я уверен, что потребитель на эту жвачку найдется всегда, но почему в таком случае не публиковать в должных количествах нашу собственную жвачку того же уровня? По крайней мере, пролоббируем своих; да и русский язык, и русская реальность так странно устроены, что автор, даже намеренный сочинить сугубо кассовую ерунду, вдруг задевает глубокие и трагические проблемы. Нет у нас европейского скольжения по верхам, легкости истинной нет, и слава Богу. Потому, вероятно, что жизнь не такая безопасная.

Никто не спорит—сегодня в Европе и тем более в Штатах полно серьезных писателей, но я отнюдь не убежден, что в России надо издавать практически все, что написал Йен Макьюэн. Персональная книжная полка Макьюэна есть почти в любом крупном магазине. Переводить восемь его книг—явный и необъяснимый перебор; хотя почему же необъяснимый? Макьюэн—Фаулз или Мердок не для бедных, но для среднего класса; читателю средних интеллектуальных способностей и посредственного вкуса он дает шанс почувствовать себя элитой, у нас одно время выполняла такую роль латиноамериканская проза, которую в 70—80-е можно было переводить хоть километрами… Но и латиноамериканской прозы никогда не было так много (тогда была другая беда—идейная макулатура типа «Комсомол—моя судьба»; на этом фоне даже Олдридж был глотком свободы).

Это же касается и Бэнкса, и Барнса, и Паланика, и Рушди, и, страшно сказать, Памука. Дали человеку Нобелевскую, спасибо, хороший писатель, но, видит Бог, я не понимаю, зачем переводить и издавать все, написанное им. Доррис Лессинг вполне заработала ту же Нобелевскую, кто бы спорил, но срочно выпускать слабые ее сочинения вроде «Расщелины» тоже вовсе не обязательно. Кажется, ясно уже на примере Елинек—штамповать тиражи очередного нобелиата накладно даже на его родине; однако поди ж ты.

И какая оперативность, какая полиграфия и тиражи! Не успевает в Штатах выйти «Террор» Дэна Симмонса—800-страничный талмуд немедленно украшает наши витрины. Вот уж автор безнадежно вторичный, хоть и очень качественно имитирующий литературу: в «Гиперионе» осваивал опыт Фрэнка Херберта, в триллерах—то Кинга, то Лавкрафта. «Террор»—мистичковая, то есть мистическая и очень картонная, история гибели британской полярной экспедиции 1845 года (подлинная судьба которой, до конца так и не выясненная, куда загадочней и страшней любого вымысла). Так же оперативно издают у нас все, что входит в моду в Европе: долго держалась в бестселлерах Анна Гавальда, хотя вот уж где подлинная фальшь и примитив! Януш Вишневский—автор «Одиночества в Сети»—тоже ломится в культовые авторы, хотя среди отечественных блоггеров прозу подобного уровня сочиняют десятки. И у всех этих книг стартовые тиражи—от 10 тысяч, в то время как отечественный дебютант может рассчитывать в лучшем случае на три, да и те не раскупят.

В чем тут дело? Такое засилье переводов мы уже переживали в 20-е, и многим оно жизнь спасло: аристократы, дворяне и другие «бывшие» шли в переводчики, потому что больше ничего не умели. Но тогда-то хоть понятно—отечественная проза была удушена цензурой. Что за цензура стоит сегодня между отечественными читателями и писателями? Я готов поверить, что неконкурентоспособны наши авто и блокбастеры, но насчет литературы, извините, у меня сведения противоположные. Это наш, коренной, многовековой промысел. И тут выясняется, что дело не в политике (по крайней мере пока). Дело в цензуре рынка, куда более жесткой, чем любая идеология.

Это ведь только разговоры, что наши издатели с распростертыми объятьями ждут новую генерацию прозаиков… Молодому автору с улицы или из «самотека» сегодня трудней пробиться, чем при самом густопсовом застое. Рекомендация маститого коллеги, как правило, ничего не значит. Сегодня издают тех, кто успел сделать имя либо при советской власти, либо в 90-е. Особо упорным везет, но их единицы. А если учесть, что молодому писателю надо почти непрерывно выживать,—становится понятно, что литература в России явно стала занятием для людей со слоновьей шкурой. Мне возразят: где же эти десятки молодых талантов, о которых ты говоришь? Приводи, издадим за милую душу! Было, дорогие друзья, приводил, спасибо. Но вы же, к сожалению, рассчитываете на мгновенный успех, а писателя надо растить. С ним должен работать опытный редактор, устраняющий шероховатости и длинноты. Ему необходима раскрутка вроде той, которую получил Сергей Минаев, то есть издатель должен искренне поверить, что успехом способен пользоваться не только предельно бездарный минаевский текст. Сегодня таких издателей очень мало. Я приношу в издательства книги, присланные мне из провинции (впрочем, и из Москвы шлют—это тоже ничего не меняет). И слышу: кто это купит? Кому это нужно? Издателям невдомек, что автора, как плодовое дерево, полагается сначала растить, и уж только потом обирать яблочки,—а не эксплуатировать бездумно и беспощадно, если на него случайно упал луч славы. Да что молодежь! У нас сотни отечественных авторов, совершенно забытых и недоставаемых: понадобился мне недавно «Чапаев» Фурманова—и я не нашел его нигде, кроме как в Сети. Начисто забытые классики второго ряда не переиздаются с советских времен, да и лучшие советские авторы—от Нилина до Пановой, от Абрамова до Шарова, от Сергиенко до Амлинского— забыты начисто. Попробуйте достать хороший роман 20-х, 30-х, 40-х, тогда как «Мастером и Маргаритой» в разных версиях рынок перенасыщен с конца 80-х…

Разумеется, чем мучиться с отечественным производителем—проще взять уже известного, брендового, так сказать, автора, будь он хоть десятиюродный внук Умберто Эко, хоть наибледнейшая тень Джоан Роулинг. Но если надо непременно издавать иностранного автора—у России, кажется, хороший выбор: есть и в Штатах, и в Европе, и в Латинской Америке первоклассная литература. Только ведь каждая страна усваивает то, что ей близко. И нам в нашем нынешнем состоянии нужнее всего как раз «продукт вторичный», как обозначил его Войнович: бледные копии Брауна и тени «Бриджит Джонс». Сегодняшний лозунг прост: брать худшее. Во всем.

Нет, я не призываю к запрету на переводы иностранной прозы, я лишь за то, чтобы относиться к своему писателю не хуже, чем к иностранному. А государству пора поощрять издателя, постоянно работающего с местными авторами. Куриная ножка может быть хоть американской, хоть французской. А литература, чтобы у читателя возникал с ней контакт, обязана быть русской, написанной на здешнем материале, и рассказывающей ему что-то главное о нем самом. Иначе мы так и останемся переводчиками—прежде всего собственного времени и сил.

[В.К.]

МИХАИЛ ЗОЩЕНКО

БЕДА

Егор Иваныч, по фамилии Глотов, мужик из деревни Гнилые Прудки, два года копил деньги на лошадь. Питался худо, бросил махорку, а что до самогона, то забыл, какой вкус в нём. То есть как ножом отрезало — не помнит Егор Иваныч, какой вкус, хоть убей.

А вспомнить, конечно, тянуло. Но крепился мужик. Очень уж ему нужна была лошадь.

«Вот куплю,— думал,— лошадь и клюкну тогда. Будьте покойны».

Два года копил мужик деньги и на третий подсчитал свои капиталы и стал собираться в путь.

А перед самым уходом явился к Егору Иванычу мужик из соседнего села и предложил купить у него лошадь. Но Егор Иваныч предложение это отклонил. И даже испугался.

— Что ты, батюшка! — сказал он.— Я два года солому жрал — ожидал покупки. А тут накося — купи у него лошадь. Это вроде как и не покупка будет... Нет, не пугай меня, браток. Я уж в город лучше поеду. По-настоящему чтобы.

И вот Егор Иваныч собрался. Завернул деньги в портянку, натянул сапоги, взял в руки палку и пошёл.

А на базаре Егор Иваныч тотчас облюбовал себе лошадь.

Была эта лошадь обыкновенная, мужицкая, с шибко раздутым животом. Масти она была неопределённой — вроде сухой глины с навозом.

Продавец стоял рядом и делал вид, что он ничуть не заинтересован, купят ли у него лошадь.

Егор Иваныч повертел ногой в сапоге, ощупал деньги и, любовно поглядывая на лошадь, сказал:

— Это что ж, милый, лошадь-то, я говорю, это самое, продаёшь ай нет?

— Лошадь-то? — небрежно спросил торговец.— Да уж продаю, ладно. Конечно, продаю.

Егор Иваныч тоже хотел сделать вид, что он не нуждается в лошади, но не утерпел и сказал, сияя:

— Лошадь-то мне, милый, вот как требуется. До зарезу нужна мне лошадь. Я, милый ты мой, три года солому жрал, прежде чем купить её. Вот как мне нужна лошадь... А какая между тем цена будет этой твоей лошади? Только делом говори.

Торговец сказал цену, а Егор Иваныч, зная, что цена эта не настоящая и сказана, по правилам торговли, так, между прочим, не стал спорить. Он принялся осматривать лошадь. Он неожиданно дул ей в глаза и в уши, подмигивая, прищёлкивая языком, вилял головой перед самой лошадиной мордой и до того запугал тихую клячу, что та, невозмутимая до сего времени, начала тихонько лягаться, не стараясь, впрочем, попасть в Егора Иваныча.

Когда лошадь была осмотрена, Егор Иваныч снова ощупал деньги в сапоге и, подмигнув торговцу, сказал:

— Продаётся, значится... лошадь-то?

— Можно продать,— сказал торговец, несколько обижаясь.

— Так... А какая ей цена-то будет? Лошади-то?

Торговец сказал цену, и тут начался торг.

Егор Иваныч хлопал себя по голенищу, дважды снимал сапог, вытаскивая деньги, и дважды надевал снова, божился, вытирал рукой слёзы, говорил, что он шесть лет лопал солому и что ему до зарезу нужна лошадь,— торговец сбавлял цену понемногу. Наконец в цене сошлись.

— Бери уж, ладно,— сказал торговец.— Хорошая лошадь. И масть крупная, и цвет, обрати внимание, какой заманчивый.

— Цвет-то... Сомневаюсь я, милый, в смысле лошадиного цвету,— сказал Егор Иваныч.— Неинтересный цвет... Сбавь немного.

— А на что тебе цвет? — сказал торговец.— Тебе что, пахать цветом-то?

Сражённый этим аргументом, мужик оторопело посмотрел на лошадь, бросил шапку наземь, задавил её ногой и крикнул:

— Пущай уж, ладно!

Потом сел на камень, снял сапог и вынул деньги. Он долго и с сожалением пересчитывал их и подал торговцу, слегка отвернув голову. Ему было невыносимо смотреть, как скрюченные пальцы разворачивали его деньги.

Наконец торговец спрятал деньги в шапку и сказал, обращаясь уже на вы:

— Ваша лошадь... Ведите...

И Егор Иваныч повёл. Он вёл торжественно, цокал языком и называл лошадь Маруськой. И только, когда прошёл площадь и очутился на боковой улице — понял, какое событие произошло в его жизни. Он вдруг скинул с себя шапку и в восторге стал давить её ногами, вспоминая, как хитро и умно он торговался. Потом пошёл дальше, размахивая от восторга руками и бормоча:

— Купил!.. Лошадь-то... Мать честная... Опутал его... Торговца-то...

Когда восторг немного утих, Егор Иваныч, хитро смеясь себе в бороду, стал подмигивать прохожим, приглашая их взглянуть на покупку. Но прохожие равнодушно проходили мимо.

«Хоть бы землячка для сочувствия... Хоть бы мне землячка встретить»,— подумал Егор Иваныч.

И вдруг увидел малознакомого мужика из дальней деревни.

— Кум! — закричал Егор Иваныч.— Кум, подикось поскорей сюда!

Чёрный мужик нехотя подошёл и, не здороваясь, посмотрел на лошадь.

— Вот... Лошадь я, этово, купил! — сказал Егор Иваныч.

— Лошадь,— сказал мужик и, не зная, чего спросить, добавил:

— Стало быть, не было у тебя лошади?

— В том-то и дело, милый,— сказал Егор Иваныч,— не было у меня лошади. Если б была, не стал бы я трепаться... Пойдём, я желаю тебя угостить.

— Вспрыснуть, значит? — спросил земляк, улыбаясь.— Можно. Что можно, то можно... В «Ягодку», что ли?

Егор Иваныч качнул головой, хлопнул себя по голенищу и повёл за собой лошадь. Земляк шёл впереди.

Это было в понедельник. А в среду утром Егор Иваныч возвращался в деревню. Лошади с ним не было. Чёрный мужик провожал Егора Иваныча до немецкой слободы.

— Ты не горюй,— говорил мужик.— Не было у тебя лошади, да и эта была не лошадь. Ну, пропил — эка штука. Зато, браток, вспрыснул. Есть что вспомнить.

Егор Иваныч шёл молча, сплёвывая длинную жёлтую слюну.

И только, когда земляк, дойдя до слободы, стал прощаться, Егор Иваныч сказал тихо:

— А я, милый, два года солому лопал... зря...

Земляк сердито махнул рукой и пошёл назад.

— Стой! — закричал вдруг Егор Иваныч страшным голосом.— Стой! Дядя... милый!

— Чего надо? — строго спросил мужик.

— Дядя... милый... братишка,— сказал Егор Иваныч, моргая ресницами.— Как же это? Два года ведь солому зря лопал... За какое самое... За какое самое это... вином торгуют?

Земляк махнул рукой и пошёл в город.

1923

[В.К.]

Хорошая книга - это всегда хорошая книга. В каком бы жанре она не была написана.

Есть такой жанр, - иронический детектив.

Сочетание юмора, острой и умной интриги, великолепного языка, - что еще нужно для того, чтобы получить истинное удовольствие от чтения?

Предлагаю Вашему вниманию один из лучших романов Дональда Уэстлейка, - "Проклятый изумруд". Подвешиваю небольшой отрывок из него, а ниже Вы сможете скачать весь роман.

Не пожалеете!

Дональд Уэстлейк

ПРОКЛЯТЫЙ ИЗУМРУД

Отрывок

"...Нью Йоркский «Колизей» находится между Восточной Пятьдесят восьмой и Восточной Шестидесятой улицами, прямо на площади Колумба. Частный сторож в синей униформе днём и ночью дежурит позади застеклённых дверей запасного выхода.

В конце июня, в пятницу, около трёх часов двадцати минут утра Келп, одетый в светло бежевый плащ, шёл по Восточной Шестидесятой улице, когда как раз напротив входа в «Колизей» с ним сделался припадок: его стало дёргать, он упал на тротуар и забился в конвульсиях.

— Ой, ой… — несколько раз крикнул он хриплым и не очень громким голосом.

Никого поблизости не было — ни пешеходов, ни машин. Сторож сквозь стекло двери увидел Келла перед его падением. Тот шёл спокойно и уверенно, совсем не как пьяный. Сторож мгновение колебался, беспокойно нахмурив брови, но конвульсии Келла, казалось, усилились, и сторож в конце концов открыл дверь и быстро направился к нему, чтобы оказать помощь. Он присел около Келла на корточки, положил руку на его вздрагивающее плечо и спросил:

— Эй, приятель, могу я вам чем нибудь помочь?

— Да, — ответил Келп, прекратив биться, и сунул под нос сторожу кольт тридцать третьего калибра. — Ты можешь очень медленно встать и держать руки так, чтобы я их видел.

Сторож встал, держа руки на виду у Келла, а из машины, стоявшей на другом конце улицы, появились Дортмундер, Чефуик и Гринвуд, одетые как охранники.

Келп поднялся, и четверо мужчин поволокли сторожа в здание.

Они связали его и бросили в конце коридора. Келп снял свой плащ, под которым тоже была форма, и вернулся к двери, где и остался стоять на страже. Между тем Дортмундер и двое других ожидали, глядя на часы.

— Он опаздывает, — сказал Дортмундер.

— Ничего, будет, — сказал Гринвуд.

У главного входа находились два сторожа. В этот момент оба они наблюдали за автомобилем, который появился внезапно и теперь мчался прямо на дверь.

— Нет! — закричал один из сторожей.

За рулём автомобиля, украденного в то утро, сидел Стэн Марч. На машине были другие номерные знаки; произошли и ещё кое какие изменения.

В последний момент перед столкновением Марч выдернул чеку из бомбы, толкнул дверцу и выпрыгнул из машины. Он упал и покатился, причём продолжал катиться в течение нескольких секунд после удара и взрыва.

Столкновение было великолепным. Машина влетела на широкий тротуар, с силой ударила в застеклённые двери и, оказавшись наполовину внутри, превратилась в пылающий факел.

Через несколько секунд огонь достиг бензобака, что произошло благодаря внесённым Марчем изменениям, и взрыв выбил остатки стёкол, уцелевших при ударе.

Никто в здании не мог не услышать прибытия Марча. Дортмундер и другие, услышав взрыв, обменялась улыбками и двинулись вперёд, оставив Келла охранять двери.

Их появление в зале было не простым делом. Им пришлось пройти много коридоров и две лестницы, прежде чем они, наконец, открыли одну из тяжёлых металлических дверей в зал экспозиции на втором этаже. График движения оказался верным — ни одного сторожа не было видно. Все они находились у главного входа, возле горящей машины.

Несколько человек окружили Марча, голова которого лежала на коленях у одного из сторожей. Он явно находился в шоковом состоянии, вздрагивал и бормотал: «Он больше не поворачивается… Больше не поворачивается…» И при этом шевелил руками, будто старался свернуть руль. Другие сторожа столпились вокруг горящей машины, на все лады обсуждая редкостное везение этого счастливчика, в то время как по крайней мере четверо других висели на разных телефонах, вызывая врачей, полицию и пожарников. Внутри здания Дортмундер, Чефуик и Гринвуд быстрыми бесшумными шагами направлялись к экспозиции Акинзи. В полумраке, нарушаемом лишь тусклым светом дежурных лампочек, изощрённые украшения, боевые костюмы и дьявольские маски казались куда более выразительными, чем днём, при скоплении людей. Придя на место, они немедленно принялись за работу.

Нужно было открыть четыре замка, тогда стеклянный куб снимался.

Чефуик принёс с собой большую чёрную сумку — из тех, что популярны у сельских врачей, — и извлёк оттуда Множество замысловатых инструментов из тех, что сельские врачи в жизни своей не видели. И сразу же набросился на замки.

Первый занял у него три минуты, остальные — всего четыре минуты. И всё же эти семь минут тянулись очень долго… Зарево внизу побледнело, шум стихал; скоро сторожа вернутся на свои места. Дортмундер с трудом удерживался, чтобы не торопить Чефуика.

— Всё! — хрипло выдохнул Чефуик.

Стоя на коленях у последнего взломанного замка, он быстро убирал инструменты в свою сумку.

Дортмундер и Гринвуд встали у противоположных сторон куба. Он весил около ста килограммов и был абсолютно гладким, не ухватить. Им пришлось прижать ладони к углам и так поднять его. Дрожа от напряжения и покрываясь крупными каплями пота, они смотрели друг на друга сквозь стекло. Едва куб поднялся на шестьдесят сантиметров, как Чефуик скользнул под него и схватил изумруд.

— Скорей! — хриплым шёпотом сказал Гринвуд. — Скользит!

— Не оставляйте меня внутри! — завопил Чефуик, быстро выскальзывая оттуда.

— У меня влажные ладони, — дрожащим голосом пролепетал Гринвуд, — скорее ставь!

— Не выпускай его, ради бога! — взмолился Дортмундер. — Ради бога, не выпускай!

— Не могу… Я не удержу… Он… Куб скользнул по ладоням Гринвуда. Не поддерживаемый с одной стороны, он выскользнул также и из рук Дортмундера и упал на пол.

Он не разбился. Он просто громко стукнулся и задребезжал: БрррууррааНННННГГГпп нгнги… Снизу донеслись крики.

— Бежим! — заорал Дортмундер.

Испуганный Чефуик сунул изумруд в руку Гринвуда.

— Возьми его, — сказал он, хватая свою чёрную сумку.

Наверху лестницы появились сторожа.

— Эй, вы! — закричал один из них. — Не двигаться, оставаться на месте!

— Разбегайтесь! — крикнул Дортмундер, рванувшись вперёд.

Чефуик побежал налево. Гринвуд побежал прямо.

Тем временем приехала санитарная машина. Появилась полиция. Подъехали пожарные. Полицейский в форме пытался задавать Марчу вопросы, санитар в белом халате просил оставить пострадавшего в покое. Пожарные приступили к тушению огня.

Кто то достал из кармана Марча бумажник, в котором находились фальшивые документы, положенные им туда полчаса назад. Марч, ещё явно не пришедший в себя, всё время повторял:

«Он больше не поворачивается… Я поворачиваю, а он не поворачивается…»

— По моему, — сказал полицейский, — вы просто запсиховали. Что то случилось с рулевым управлением, а вы, вместо том, чтобы нажать на тормоз, нажали на газ. Такое бывает сплошь и рядом.

— Оставьте раненого в покое, — сказал санитар.

Марча уложили на носилки, внесли в санитарную машину, которая и отъехала с включённой сиреной.

Чефуик сломя голову мчался к ближайшему выходу, услышав сирену, прибавил скорости. Не хватало попасть в тюрьму, в его то годы! Тогда не будет ни поездов, ни Мод, ни шоколадного крема.

Он на бегу распахнул дверь, кубарем скатился по лестнице, побежал по коридору, повернул и внезапно оказался перед входной дверью и сторожем.

Он попытался повернуться, не замедляя бега, уронил сумку, споткнулся и упал. Сторож помог ему подняться. Это был Келп.

— Что происходит? Вышла осечка?

— Где остальные?

— Я не знаю. Не лучше ли смыться?

Чефуик выпрямился, и оба прислушались. Шума погони не было.

— Подождём пару минут, — решил Чефуик.

— Да, лучше подождать, — согласился Келп. — Ключи от машины всё равно у Дортмундера.

За это время Дортмундер бегом обогнул «Колизей» и присоединился к преследователям.

— Стойте! — вопил он, мчась среди сторожей. Он увидел, как Гринвуд скользнул за какую то дверь и закрыл её за собой. — Стой! — снова завопил он, и сторожа вокруг завопили в свою очередь: Стой!

Дортмундер первым достиг двери. Он широко раскрыл её и держал открытой, пока не пробежали все сторожа, закрыл за ними дверь и спокойно прошёл к ближайшему лифту. Потом спустился на первый этаж и достиг бокового входа, где ждали Келп и Чефуик.

— А где Гринвуд? — спросил он.

— Не знаю, — ответил Келп.

— Будет лучше, если мы подождём его в машине, — подумав, решил Дортмундер.

Что касается Гринвуда, то он в это время считал, что находится на первом этаже. Увы! В четырёхэтажном «Колизее» было ещё два мезонина между этажами по периметру здания. Гринвуд этого не знал и, спустившись со второго этажа на один пролёт лестницы, считал, что он на первом. На самом же деле он оказался в промежуточном коридоре, опоясывающем здание кольцом, и теперь бежал по этому коридору, зажав в руке изумруд и тщетно разыскивая выход на улицу.

Тем временем в санитарной машине Марч солидным ударом в челюсть оглушил санитара. Санитар тут же отключился, и Марч устроил его на соседних носилках. Когда машина притормозила на повороте, Марч открыл заднюю дверь и спрыгнул.

Санитарная машина рванулась вперёд и быстро исчезла, устрашающе ревя сиреной, а Марч помахал проезжавшему мимо такси.

— «Бар и Гриль» на Амстердам авеню, — велел он.

В другой украденной машине, предназначенной для бегства, Дортмундер, Чефуик и Келп с беспокойством наблюдали за боковым выходом. Дортмундер завёл мотор и то и дело нервно давил на педаль газа.

Послышался вой полицейских сирен.

— Больше ждать нельзя, — сказал Дортмундер.

— Вот он! — воскликнул Чефуик, увидев, как открылась дверь и из неё выскочил сторож в униформе.

— Это не он, — сказал Дортмундер, — его тут нет.

И быстро отъехал.

В первом мезонине Гринвуд продолжал бежать по кругу, как борзая, догоняющая механического зайца. Топот погони слышался сзади, а теперь послышался и спереди.

Гринвуд остановился, сообразив, что попал в западню.

Мгновение он смотрел на камень на своей ладони — почти круглый, со множеством граней, глубокого зелёного цвета, немногим меньше мяча для гольфа.

— Проклятье! — пробормотал он.

И проглотил изумруд...."

uyestleik_donald_proklyatyi_izumrud.rtf

[Awaiting for deletion]

Стих

Юля Крыса

Хана, человечки

Выйти на yлицy с остpым железом,

Hе отвлекаясь на мелочи быта,

Подyмать о чем-то большом и полезном,

Что было когда-то, а нынче забыто.

Войти в чью-то двеpь, поздоpоваться тихо,

Поставить оpyжие в yгол y печки.

Пpедложенный чай, не обидев хозяев,

Отпить и подyмать: "Хана, человечки".

[Андрэ]

... Свинья ... трусы ... ... ящик вискаря .... Бл... нажралась как... нахрен был ...

Мне почему-то кажется, это не похоже на стиль письма Татьяны к Онегину.

Владимир Палыч, Шамиля Баса... Абиль Шамиева пинать ногами хто буит?

Ведь извращение темы, предназначенной для тончайшего аки высочайшего искусства, как Вы изволите видеть, налицо. :biggrin:

Изменено 6 Марта 2009 пользователем Андрэ

[В.К.]

Мне почему-то кажется, это не похоже на стиль письма Татьяны к Онегину.

Владимир Палыч, Шамиля Баса... Абиль Шамиева пинать ногами хто буит?

Ведь извращение темы, предназначенной для тончайшего аки высочайшего искусства, как Вы изволите видеть, налицо.

Да, не говорите. О темпора, о морес!

"Бездуховность, бл*!"(С) Андрей Макаревич.

На самом деле, - времени нету почистить тему.

И немного грустно, что Абиль в этом что-то находит, что-то же его "зацепило"?

Ладно, почищу потом.

[Awaiting for deletion]

Мне почему-то кажется, это не похоже на стиль письма Татьяны к Онегину.

Владимир Палыч, Шамиля Баса... Абиль Шамиева пинать ногами хто буит?

Ведь извращение темы, предназначенной для тончайшего аки высочайшего искусства, как Вы изволите видеть, налицо.

"Если в фразе есть слово «задница», публика, как бы она ни была изысканна, услышит только это слово"

Жюль Ренар

Ага, вот они значит где попрятались, "цензоры времени", внуки и правнуки тех, кто пинал нагами Маяковского и Булгакова.

А покажите ж мне ту грань, между "высоким искусством" и бульварным чтивом.

[В.К.]

"Если в фразе есть слово «задница», публика, как бы она ни была изысканна, услышит только это слово"

Жюль Ренар

Ага, вот они значит где попрятались, "цензоры времени", внуки и правнуки тех, кто пинал нагами Маяковского и Булгакова.

А покажите ж мне ту грань, между "высоким искусством" и бульварным чтивом.

"Хорошо излагает, собака,-шепнул Остап на ухо Ипполиту Матвеевичу,-учитесь."(С)И.Ильф, Е.Петров, "Двенадцать стульев"

Но непотребности все равно позже почищу. :biggrin:

[В.К.]

Малиновка

Малиновка моя, не улетай!

Зачем тебе Алжир, зачем Китай?

Каких ты хочешь мук? Какой ты ищешь рай?

Малиновка моя, не улетай!

Не покидай меня и не зови с собой,

Не оставляй меня наедине с судьбой,

Чтоб вечно петь и петь, кричать в сердца людей

И укрощать зверей!

Твоя судьба - звенеть и вить свое гнездо.

Я ж обречен лететь упавшею звездой,

Полнеба озарив, погаснуть без следа,

Как луч на дне пруда.

И как сказать тебе, мой светлый Май,

Что ты последний сон, последний рай,

Что мне не пережить холодного "прощай"...

Малиновка моя, не улетай!

Вертинский А. 1935

У моих дочурок много есть игрушек

У моих дочурок много есть игрушек -

Целый деревянный коробок.

Мы читали книжку,

Мы поймали мышку.

Мы посадим мышку в башмачок.

Чтобы в шкаф не лазила,

Чтоб не безобразила,

Чтоб не грызла бабушкин сундук,

Чтобы книг не кушала.

Чтобы старших слушала

И не приводила к нам подруг.

Дочь сказала: "Папа,

У медведя лапа.

Кажется, распухла и болит..."

Я ответил сухо.

Пришивая ухо

Зайцу, у которого бронхит:

"Твой любимец Мишка -

Пакостный воришка:

Лижет в холодильнике он мед.

И, бродя по шкапу,

Отморозил лапу,

А теперь он плачет и ревет"

Вертинский А. 1951

[В.К.]

Аквариум(С)

Никита Рязанский

Никита Рязанский

Строил город, и ему не хватило гвоздя.

Никита Рязанский

Протянул ладони и увидел в них капли дождя;

Никита Рязанский

Оставил город и вышел в сад.

Никита Рязанский

Оставль старца и учаше кто млад...

Святая София

Узнав о нем, пришла к нему в дом;

Святая София

Искала его и нашла его под кустом;

Она крестила его

Соленым хлебом и горьким вином,

И они молились и смеялись вдвоем:

Смотри, Господи:

Крепость, и от крепости - страх,

И мы, дети, у Тебя в руках,

Научи нас видеть Тебя

За каждой бедой...

Прими, Господи, этот хлеб и вино,

Смотри, Господи, - вот мы уходим на дно;

Научи нас дышать под водой...

Девять тысяч церквей

Ждут Его, потому что Он должен спасти;

Девять тысяч церквей

Ищут Его, и не могут Его найти;

А ночью опять был дождь,

И пожар догорел, нам остался лишь дым;

Но город спасется,

Пока трое из нас

Продолжают говорить с Ним:

Смотри, Господи:

Крепость, и от крепости - страх,

И мы, дети, у Тебя в руках,

Научи нас видеть Тебя

За каждой бедой...

Прими, Господи, этот хлеб и вино;

Смотри, Господи, - вот мы уходим на дно:

Научи нас дышать под водой...

Изменено 8 Марта 2009 пользователем Владимир Каратицкий