:-)

[Investigator]

Уже третий день Швейк служил в денщиках у фельдкурата Отто Каца и за это время видел его только один раз. На  третий  день пришел  денщик поручика Гельмиха и сказал Швейку, чтобы тот шел к ним за фельдкуратом.

    По  дороге  денщик  рассказал   Швейку,   что   фельдкурат

поссорился с поручиком Гельмихом и разбил пианино. Фельдкурат в доску  пьян  и  не  хочет  идти  домой, а поручик Гельмих, тоже пьяный, все-таки выкинул его на лестницу, и тот сидит  у  двери на полу и дремлет.

    Прибыв  на место, Швейк как следует встряхнул фельдкурата.

Тот  замычал  и  открыл  глаза.  Швейк  взял  под   козырек   и

отрапортовал:

    -- Честь имею явиться, господин фельдкурат!

    -- А что... вам... здесь надо?

    -- Осмелюсь   доложить,   я   пришел   за   вами,  господа

фельдкурат. Я должен был прийти.

    -- Должны были прийти за мной? А куда мы пойдем?

    -- Домой, господин фельдкурат.

    -- А зачем мне идти домой? Разве я не дома?

    -- Никак нет, господин фельдкурат, вы  --  на  лестнице  в чужом доме.

    -- А как... как я... сюда попал?

    -- Осмелюсь доложить, вы были в гостях.

    -- В...  гостях...  в  го...гостях  я  не... не был. Вы... о...ошибаетесь...

    Швейк приподнял  фельдкурата  и  прислонил  его  к  стене. Фельдкурат  шатался из стороны в сторону, наваливался на Швейка и все время повторял, глупо улыбаясь:

    -- Я у вас сейчас упаду...

    Наконец Швейку удалось прислонить его к стене, но  в  этом новом положении фельдкурат опять задремал.

    Швейк разбудил его.

    -- Что  вам  угодно?--  спросил  фельдкурат, делая тщетную попытку съехать по стене и сесть на пол.

    -- Кто вы такой?

    -- Осмелюсь  доложить,  господин   фельдкурат,--   ответил

Швейк, снова прислоняя фельдкурата к стене,-- я ваш денщик.

    -- Нет  у  меня  никаких  денщиков,-- с трудом выговаривал фельдкурат, пытаясь упасть на Швейка,-- и я  не  фельдкурат.  Я

свинья!..--  прибавил  он  с  пьяной  откровенностью.-- Пустите меня, сударь, я с вами не знаком!

    Короткая борьба  окончилась  решительной  победой  Швейка, который воспользовался этим для того, чтобы стащить фельдкурата с  лестницы  в  парадное,  где  тот,  однако,  оказал серьезное сопротивление, не желая, чтобы его вытащили на улицу.

    -- Я с вами, сударь, не знаком,-- уверял он, сопротивляясь

Швейку.-- Знаете Отто Каца? Это -- я.

    -- Я у архиепископа  был!--  орал  он  немного  погодя  за

дверью.--   Сам  Ватикан  проявляет  интерес  к  моей  персоне.

Понимаете?!

    Швейк  отбросил  "осмелюсь   доложить"   и   заговорил   с

фельдкуратом в интимном тоне.

    -- Отпусти руку, говорят,-- сказал он,-- а не то дам раза! Идем домой -- и баста! Не разговаривать!

    Фельдкурат отпустил дверь и навалился на Швейка.

    -- Тогда  пойдем куда-нибудь. Только к "Шугам" я не пойду, я там остался должен.

    Швейк вытолкал фельдкурата из парадного и поволок  его  по тротуару к дому.

    -- Это   что   за  фигура?  --  полюбопытствовал  один  из

прохожих.

    -- Это мой  брат,--  пояснил  Швейк.--  Получил  отпуск  и приехал  меня  навестить  да  на  радостях выпил: не думал, что застанет меня в живых.

    Услыхав последнюю  фразу,  фельдкурат  промычал  мотив  из

какой-то   оперетки,  перевирая  его  до  невозможности.  Потом

выпрямился и обратился к прохожим:

    -- Кто из вас умер, пусть явится в  течение  трех  дней  в штаб  корпуса,  чтобы труп его был окроплен святой водой...-- и замолк, норовя упасть носом на тротуар.

    Швейк,  подхватив  фельдкурата  под  мышки,  поволок   его

дальше.  Вытянув  вперед  голову  и  волоча  ноги,  как кошка с перешибленным хребтом, фельдкурат бормотал себе под нос:

    -- Dominus  vobisclim,  et  cum   spiritu   tuo.   Dominus

vobiscurn  /Благословение  господне  на  вас, и со духом твоим. Благословение господне на вас (лат.)/.

    У стоянки извозчиков Швейк посадил фельдкурата на тротуар,

прислонив  его  к  стене,  а   сам   пошел   договариваться   с

извозчиками.  Один  из  них  заявил, что знает этого пана очень хорошо, он уже один раз его возил и больше не повезет.

    -- Заблевал мне  все,--  пояснил  извозчик,--  да  еще  не заплатил  за проезд. Я его больше двух часов возил, пока нашел, где он живет. Три раза я к нему ходил, а он только через неделю дал мне за все пять крон.

    Наконец после долгих переговоров какой-то извозчик  взялся отвезти.

    Швейк  вернулся  за  фельдкуратом. Тот спал. Кто-то снял у него с головы черный котелок (он обыкновенно ходил в  штатском) и унес.

    Швейк  разбудил фельдкурата и с помощью извозчика погрузил его в закрытый экипаж. Там фельдкурат впал в  полное  отупение. Он принял Швейка за полковника Семьдесят пятого пехотного полка Юста и несколько раз повторил:

    -- Не сердись, дружище, что я тебе тыкаю. Я свинья!

    С  минуту  казалось,  что от тряски пролетки по мостовой к нему возвращается сознание.  Он  сел  прямо  и  запел  какой-то

отрывок   из   неизвестной  песенки.  Вероятно,  это  была  его

собственная импровизация.

    Помню золотое время,

    Как все улыбались мне,

    Проживали мы в то время

    У Домажлиц в Мерклине.

    Однако  минуту  спустя  он  потерял   всякую   способность

соображать и, обращаясь к Швейку, спросил, прищурив один глаз:

    -- Как  поживаете,  мадам?.. Едете куда-нибудь на дачу? -- после краткой паузы продолжал он.

    В глазах у него двоилось, и он осведомился:

    -- Изволите иметь уже взрослого сына? -- И указал  пальцем на Швейка.

    -- Будешь ты сидеть или нет?! -- прикрикнул на него Швейк, когда  фельдкурат  хотел  встать  на сиденье.-- Я тебя приучу к порядку!

    Фельдкурат затих и  только  молча  смотрел  вокруг  своими маленькими  поросячьими  глазками,  совершенно не понимая, что, собственно, с ним происходит.

    Потом, опять забыв обо всем  на  свете,  он  повернулся  к Швейку и сказал тоскливым тоном:

    -- Пани,  дайте  мне  первый  класс,--  и  сделал  попытку спустить брюки.

    -- Застегнись  сейчас  же,  свинья!  --  заорал  на   него

Швейк.--  Тебя  и так все извозчики знают. Один раз уже облевал все, а теперь еще и это хочешь.  Не  воображай,  что  опять  не заплатишь, как в прошлый раз.

    Фельдкурат  меланхолически  подпер  голову  рукой  и  стал

напевать:

    Меня уже никто не любит...

    Но внезапно прервал пение и заметил:

    -- Entschuldigen  Sie,  lieber  Kamerad,  Sie   sind   ein

Trottel!  Ich  kann  singen,  was  ich will! /Извините, дорогой товарищ, вы болван! Я могу петь, что хочу! (нем.)/

    Тут он, как видно, хотел просвистать какую-то мелодию,  но вместо  свиста из глотки у него вырвалось такое мощное "тпрру", что экипаж остановился.

    Когда спустя некоторое время они, по распоряжению  Швейка, снова  тронулись  в  путь,  фельдкурат  стал раскуривать пустой мундштук.

    -- Не закуривается,-- сказал он, понапрасну  исчиркав  всю коробку спичек.-- Вы мне дуете на спички.

    Но внезапно он потерял нить размышлений и засмеялся.

    -- Вот смешно! Мы одни в трамвае. Не правда ли, коллега?

    И он стал шарить по карманам.

    -- Я  потерял  билет!  -- закричал он.-- Остановите вагон, билет должен найтись!

    Потом покорно махнул рукой и крикнул:

    -- Трогай дальше!

    И вдруг забормотал:

    -- В большинстве случаев... Да, все в порядке...  Во  всех случаях...  Вы  находитесь в заблуждении... На третьем этаже?.. Это --  отговорка...  Разговор  идет  не  обо  мне,  а  о  вас, милостивая государыня... Счет!.. Одна чашка черного кофе...

    Засыпая,   он   начал   спорить  с  каким-то  воображаемым

неприятелем, который лишал его права сидеть в ресторане у окна. Потом принял пролетку за поезд и, высовываясь наружу,  орал  на всю улицу по-чешски и по-немецки:

    -- Нимбурк, пересадка!

    Швейк с силой притянул его к себе, и фельдкурат, забыв про поезд,  принялся подражать крику разных животных и птиц. Дольше всего он подражал петуху, и его "кукареку" победно  разносилось по улицам.

    На  некоторое  время он стал вообще необычайно деятельным, неусидчивым и попытался даже выскочить из пролетки, ругая  всех прохожих  хулиганами. Затем он выбросил в окно носовой платок и закричал, чтобы пролетку остановили, так как он потерял  багаж. Потом стал рассказывать:

    -- Жил  в  Будейовицах  один  барабанщик. Вот женился он и через год умер.-- Он вдруг расхохотался.-- Что,  нехорош  разве анекдотец?

    Все это время Швейк обращался с фельдкуратом с беспощадной

строгостью.   При   малейших   попытках   фельдкурата  отколоть

очередной номер, выскочить, например, из пролетки или  отломать сиденье,  Швейк  давал  ему  под  ребра,  на что тот реагировал

необычайно  тупо.   Только   один   раз   он   сделал   попытку

взбунтоваться  и  выскочить  из пролетки, заорав, что дальше не поедет, так как, вместо того чтобы ехать в Будейовицы, они едут в Подмокли. Но  Швейк  за  одну  минуту  ликвидировал  мятеж  и заставил  фельдкурата  вернуться  к  первоначальному положению, следя за тем, чтобы он не уснул. Самым деликатным из того,  что Швейк при этом произнес, было:

    -- Не дрыхни, дохлятина!

    На  фельдкурата  внезапно  нашел припадок меланхолии, и он залился слезами, выпытывая у Швейка, была ли у него мать,

    -- Одинок  я  на  этом  свете,  братцы,--  голосил   он,--

заступитесь, приласкайте меня!

    -- Не срами ты меня,-- вразумлял его Швейк,-- перестань, а то каждый скажет, что ты нализался.

    -- Я  ничего  не  пил,  друг,--  ответил  фельдкурат.--  Я совершенно трезв!

    Он вдруг приподнялся и отдал честь

    -- Ich melde gehorsam,  Herr  Oberst,  ich  bin  besoffen/ Честь  имею  сообщить,  господин  полковник, я пьян (нем.)./. Я свинья! -- повторил он  раз  десять  с  пьяной  откровенностью, полной отчаяния. И, обращаясь к Швейку, стал клянчить:

    -- Вышвырните  меня  из  автомобиля. Зачем вы меня с собой везете?

    Потом опустился на сиденье и забормотал:

    -- "В сиянье месяца златого..."  Вы  верите  в  бессмертие души, господин капитан? Может ли лошадь попасть на небо?

    Фельдкурат  громко засмеялся, но через минуту загрустил и, апатично глядя на Швейка, произнес:

    -- Позвольте, сударь, я вас уже где-то видел. Не  были  ли вы в Вене? Я помню вас по семинарии.

    С минуту он развлекался декламацией латинских стихов:

    -- Aurea prima satast, aetas, quae vindice nullo. Дальше у меня не получается,-- сказал он.-- Выкиньте меня вон. Почему вы не хотите  меня  выкинуть?  Со  мной ничего не случится. Я хочу упасть носом,-- заявил он решительно.-- Сударь! Дорогой друг,-- продолжал он умоляющим тоном,-- дайте мне подзатыльник!

    -- Один или несколько? -- осведомился Швейк.

    -- Два.

    -- На!

    Фельдкурат вслух считал подзатыльники, блаженно улыбаясь.

    -- Это  отлично  помогает  пищеварению,  --  сказал  он.-- Теперь  дайте  мне по морде... Покорно благодарю! -- воскликнул он, когда Швейк немедленно исполнил  его  желание.--  Я  вполне доволен. Теперь разорвите, пожалуйста, мою жилетку.

    Он выражал самые разнообразные желания. Хотел, чтобы Швейк вывихнул  ему  ногу,  чтобы  немного придушил, чтобы остриг ему

ногти,  вырвал  передние  зубы.  Он  обнаружил   стремление   к

мученичеству,  требуя,  чтобы  ему  оторвали  голову  и в мешке бросили во Влтаву.

    -- Мне бы очень пошли звездочки вокруг головы.  Хорошо  бы штук десять,-- восторженно произнес он.

    Потом  он  завел  разговор  о скачках, но скоро перешел на балет, однако и тут недолго задержался.

    -- Чардаш танцуете? -- спросил он Швейка.-- Знаете  "Танец медведя"? Этак вот...

    Он  хотел  подпрыгнуть  и  упал на Швейка. Тот надавал ему тумаков и уложил на сиденье.

    -- Мне чего-то хочется,-- кричал фельдкурат,-- но я сам не знаю, чего. Вы не знаете ли, чего мне хочется?

    И он повесил голову, словно бы полностью покоряясь судьбе.

    -- Что мне до того, чего мне хочется! -- сказал  он  вдруг

серьезно.-- И вам, сударь, до этого никакого дела нет! Я с вами

не   знаком.  Как  вы  осмеливаетесь  так  пристально  на  меня

смотреть?.. Умеете фехтовать?

    Он перешел в наступление и сделал попытку спихнуть  Швейка с  сиденья.  Потом, когда Швейк успокоил его, без стеснения дав

почувствовать   свое   физическое   превосходство,   фельдкурат

осведомился:

    -- Сегодня у нас понедельник или пятница?

    Он полюбопытствовал также, что теперь -- декабрь или июнь, и вообще  проявил  недюжинный  дар задавать самые разнообразные вопросы.

    -- Вы женаты? Любите горгонзолу? Водятся ли у вас  в  доме клопы? Как поживаете? Была ли у вашей собаки чумка?

    Потом  фельдкурат пустился в откровенность: рассказал, что он должен за верховые сапоги, за хлыст и седло,  что  несколько лет тому назад у него был триппер и он лечил его марганцовкой.

    -- Я  ни  о чем другом не мог думать, да и некогда было,-- продолжал он  икая.--  Может  быть,  вам  это  кажется  слишком тяжелым,  но  скажите  -- ик! Что делать! -- ик! Уж вы простите меня!

    -- ...Термосом,-- начал он, забыв, о  чем  говорил  минуту

назад,--  называется  сосуд,  который  сохраняет первоначальную температуру еды или напитка... Как по-вашему, коллега,  которая из  игр честнее: "железка" или "двадцать одно"?.. Ей-богу, мы с тобой где-то  уже  встречались!  --  воскликнул  он,  покушаясь обнять  Швейка  и  облобызать его своими слюнявыми губами.-- Мы ведь вместе ходили в школу... Ты славный парень! -- говорил он, нежно гладя свою собственную ногу.-- Как ты, однако,  вырос  за то  время,  что  я  тебя  не  видел!  С  тобой я забываю о всех пережитых страданиях.

    Тут им овладело поэтическое настроение, и он  заговорил  о возвращении  к солнечному свету счастливых созданий и пламенных сердец. Затем он упал на колени и начал  молиться:  "Богородица дево, радуйся", причем хохотал во все горло.

    Когда они остановились, его никак не удавалось вытащить из экипажа.

    -- Мы  еще  не  приехали!  --  кричал он.-- Помогите! Меня похищают! Желаю ехать дальше!

    Его пришлось в  буквальном  смысле  слова  выковырнуть  из

дрожек,   как   вареную  улитку  из  раковины.  Одно  мгновение

казалось, что его  вот-вот  разорвут  пополам,  потому  что  он уцепился ногами за сиденье.

    При  этом  фельдкурат громко хохотал, очень довольный, что надул Швейка и извозчика.

    -- Вы меня разорвете, господа!

    Еле-еле его втащили по лестнице в квартиру и,  как  мешок,

свалили   на  диван.  Фельдкурат  заявил,  что  за  автомобиль,

которого он не заказывал, он платить не  намерен.  Понадобилось более четверти часа, чтобы втолковать ему, что он ехал в крытом экипаже.  Но  и  тогда  он не согласился платить, возражая, что ездит только в карете.

    -- Вы   меня   хотите   надуть,--    заявил    фельдкурат,

многозначительно   подмигивая  Швейку  и  извозчику,--  мы  шли

пешком.

    И вдруг под наплывом щедрости он кинул извозчику кошелек:

    -- Возьми  все!  Ich  kann  bezahlen!/   Я   в   состоянии

заплатить! (нем.)/ Для меня лишний крейцер ничего не значит!

    Правильнее  было бы сказать, что для него ничего не значат тридцать шесть крейцеров, так как в кошельке больше и не  было. К  счастью,  извозчик  подверг  фельдкурата тщательному обыску, ведя при этом разговор об оплеухах.

    -- Ну, ударь! --  посоветовал  фельдкурат.--  Думаешь,  не выдержу? Пяток оплеух выдержу.

    В  жилете  у  фельдкурата  извозчик  нашел пятерку и ушел, проклиная свою судьбу и фельдкурата, из-за  которого  он  даром потратил столько времени и к тому же лишился заработка.

    Фельдкурат   медленно   засыпал,   не  переставая  строить

различные планы. Чего только не приходило ему в голову: сыграть на рояле, пойти на  урок  танцев  и,  наконец,  поджарить  себе рыбки.

    Потом  он  обещал  выдать за Швейка свою сестру, которой у него не было. Наконец он пожелал, чтобы его отнесли на кровать, и уснул, заявив, что ему хотелось  бы,  чтобы  в  нем  признали человека -- существо, равноценное свинье.

[Investigator]

А.  П.  Чехов.  Полное  собрание  сочинений  и  писем  в  30-ти  томах. Сочинения. Том 1. М., "Наука", 1983

    OCR 1996-2000 Алексей Комаров

----------------------------------------------------------------------------

    Выдержав экзамен, Гвоздиков сел на конку и за шесть  копеек  (он  ездил всегда "на верхотуре") доехал до заставы. От заставы до дачи, версты три, он пропер пехтурой. У ворот встретила его хозяйка дачи, молодая дамочка.  Сынка этой дамочки он обучал арифметике, за что и получал стол, квартиру на даче и пять рублей в месяц деньгами.

    - Ну что, как? - спросила его хозяйка, протягивая руку.-  Благополучно? Выдержали экзамен?

    - Выдержал.

    - Браво, Егор Андреевич! Много получили?

    - По обыкновению... Пять... Гм...

    Гвоздиков получил не пять, а только три с плюсом, но... но почему же не соврать, если можно? Экзаменующиеся так же  охотно  врут,  как  и  охотники. Войдя к себе в комнату, Гвоздиков на своем столе нашел маленькое письмецо  с розовой облаточкой. Письмецо  пахло  резедой.  Гвоздиков  разорвал  конверт, скушал облатку и прочел следующее:

    "Так и быть. Будьте ровно в 8 часов около канавы, в которую вчера упала с головы ваша шляпа. Я буду сидеть под деревом па скамеечке. И я вас  люблю, только не будьте таким  неповоротливым.  Надо  быть  бойким.  Жду  вечера  с нетерпением. Я вас ужасно люблю. Ваша С.

    P. S. Maman уехала, и мы будем гулять до полночи. Ах, как я  счастлива! Бабушка будет спать, не заметит".

    Прочитав это письмо, Гвоздиков широко улыбнулся, высоко  подпрыгнул  и, торжествующий, зашагал по комнате.

    -  Любим!  Любим!!  Любим!!!  Как  я  счастлив,  черт  возьми!   О-о-о!

Тру-ля-ля!

    Гвоздиков прочитал письмо еще раз,  поцеловал  его,  бережно  сложил  и спрятал в анатомический стол. Ему принесли обедать. Он, отуманенный  письмом и забывший все на свете, съел все, что ему принесли: и суп, и мясо, и  хлеб. Пообедав, он лег и замечтал о всякой всячине: о дружбе, о любви, о службе... Образ Сони носился перед его глазами.

    "Как жаль, что у меня часов нет! - думал он.- Будь у меня часы,  я  мог бы высчитать, сколько осталось  до  вечера.  Время,  как  назло,  протянется чертовски медленно".

    Когда ему надоело лежать и  мечтать,  он  поднялся,  пошагал  и  послал кухарку за пивом.

    "Пока  суть  да  дело,-  подумал  он,-  а  мы  выпьем.  Время   быстрей

покажется".

    Принесли пиво. Гвоздиков сел, поставил перед  собой  рядком  все  шесть бутылок и, любовно поглядывая на них, принялся пить. Выпив три  стакана,  он почувствовал, что в его груди и голове зажгли по  лампе:  стало  так  тепло, светло, хорошо.

    "Она составит мне мое счастие!  -  подумал  он,  принимаясь  за  другую

бутылку.- Она... она именно та, о которой я мечтал... О да!"

    После второй бутылки он почувствовал, что в его голове потушили лампу и стало темновато. Но зато как весело стало! Хорошо жить на этом  свете  после второй бутылки! Принимаясь за третью бутылку, Гвоздиков  махал  перед  своим носом рукой и клялся, что счастливее его никого нет на  этом  свете.  Клятву давал он самому себе и верил этой клятве безапелляционно.

    - Я знаю, что она во  мне  полюбила!  -  забормотал  он.-  Знаю-с!  Она полюбила во мне недюжинного человека! Так-то! Знает, кого полюбить и за  что полюбить... Недюжинного человека!  Я  не  какой-нибудь  там...  этакий...  Я Гвозд... Я...

    Принимаясь за четвертую бутылку, он воскликнул:

    - Да-с!  Не  какой-нибудь!  Полюбила  она  во  мне...  гения!  Ге-ни-я! Мирового гения! Кто я? И что я? Вы думаете - Гвоздиков? Да, я Гвоздиков,  но какой Гвоздиков? Как вы думаете?

    Дойдя до половины  четвертой  бутылки,  он  ударил  кулаком  по  столу, взъерошил волосы и сказал:

    - Я им покажу, кто я таков! Пусть только кончу курс! Дайте  мне  только позаниматься! Я жрец науки... Она полюбила во мне жреца науки. И  я  докажу, что она права! Вы мне не верите? Прочь! И она не верит? Она? Соня?  Прочь  и ее в таком случае! Я докажу! Сейчас  же  начну  заниматься!..  Допью  только стакан... Все вы подлецы!

    Гвоздиков рассердился, допил стакан, достал с полки  лекции,  открыл  и начал читать с середины:

    "При... причиной  вывиха  нижней  челюсти  может  также  служить  па... падение, удар при открытом рте..."

    - Чепуха! Челюсть... Удар... То да се... Чепуха!

    Гвоздиков закрыл лекции и принялся за пятую  бутылку.  Выпив,  наконец, пятую и шестую, он пригорюнился и задумался о ничтожестве вселенной вообще и человека в частности... Думая,  он  машинально  ставил  пробку  на  горлышко бутылки и целился в нее щелчком, стараясь ударить  ею  в  зеленое  пятнышко, мелькавшее перед его глазами. Черные,  зеленые  и  синие  пятнышки  забегали перед его глазами, когда он попал пробкой в зеленое пятно.  Одно  из  пятен, буро-красное с зелеными иглами, улыбаясь, полетело к его глазам и  испустило из себя что-то вроде клея... Гвоздиков почувствовал, что  у  него  слипаются глаза...

    "У меня в глазах кто-то... пищит! - подумал он.- Надо выйти на  воздух, а то я ослепну. Надо по...погулять... Здесь  душно.  Печи  все  топят...  О, о-ослы!! Пищат и печи топят! Дураки!"  Гвоздиков  надел  шляпу  и  вышел  из комнаты. На дворе уже стемнело. Был десятый час. На небе мерцали  звездочки. Луны не было, и ночь обещала  быть  темна.  На  Гвоздикова  пахнуло  майской свежестью леса. Встретили его все атрибуты любовного rendez-vous:1  и  шепот листьев, и песнь соловья, и... даже задумчивая, белеющаяся во  мраке  "она". Он, сам того не замечая, дошел до места, о котором упоминалось в письме.

    Она поднялась со скамьи и пошла к нему навстречу.

    - Жорж! - сказала она, чуть дыша.- Я здесь.

    Гвоздиков остановился, прислушался и начал смотреть вверх, на  верхушки деревьев. Ему показалось, что его имя произнесли где-то вверху.

    - Жорж, это я! - повторила она, ближе подойдя к нему.

    - А?

    - Это я.

    - Что? Кто тут? Кого?

    - Это я, Жорж... Идите... Сядемте.

    Жорж протер глаза и уставился на нее...

    - Чего надо?

    - Смешной! Не узнаете, что ли? Неужели вы ничего не видите?

    - А-а-а-а... Позвольте... Вы какое же имеете пра... пра...ввво в ночное время ходить по чужому  саду?  Милостивый  государь!  Отвечайте,  милостивый государь, в противном же случае я вввам дам... в мор... мор...

    Жорж протянул вперед руку и схватил ее за плечо. Она захохотала.

    - Какой вы смешной! Ха-ха-ха... Как вы хорошо представлять умеете!  Ну, пойдемте... Давайте болтать...

    - Кого болтать? Что? Вы почему? А я почему? Смеетесь?

    Она громче захохотала, взяла его  под  руку  и  потянулась  вперед.  Он попятился назад. Он изображал из себя упрямого  коренника,  а  она  бьющуюся вперед пристяжную.

    - Мне... мне спать хочется... Пустите...- забормотал он.-  Я  не  желаю заниматься пустяками...

    - Ну, будет, будет... Отчего вы опоздали на полчаса? Занимались?

    - Занимался... Я всегда занимаюсь... При...  чи...  ной  вывиха  нижней челюсти может быть падение, удар при  открытом  рте.  Челюсти  вышибают  все больше в трактирах, в кабаках... Я хочу пива... Трехгорного.

    Он и она дотащились до скамьи и сели. Он подпер лицо  кулаками,  уперся локтями в колена и зафыркал. Шляпа сползла с его головы и упала на ее  руки. Она нагнулась и посмотрела ему в лицо.

    - Что с вами? - тихо спросила она.

    - И не ваше, не ваше дело... Никто не имеет  права  вмешиваться  в  мои дела... Все они дураки и вы... дураки.

    Немного помолчав, Гвоздиков прибавил:

    - И я дурак...

    - Вы получили письмо? - спросила она.

    - Получил... От Сонь... ки... От  Сони...  Вы  -  Соня?  Ну  и  что  ж? Глупо... Слово "нетерпение" в слоге "не" пишется не чрез "ять", а чрез  "е". Грамотеи! Черт бы вас взял совсем!..

    - Вы пьяны, что ли?

    - Нннет... Но я справедлив! Какое вы имеете пра... пр... пр... От  пива нельзя быть пьяным... А? Который?

    - А зачем же вы, бессовестный, чепуху мелете, если вы не пьяный?

    -  Ннет...  Именительный  -  меня,  родительный  -   тебя,   дательный,

именительный...       Processus       condyloideus        et        musculus

sterno-cleido-mastoideus2.

    Гвоздиков захохотал, свесил голову к коленям...

    - Вы спите? - спросила она.

    Ответа не последовало. Она заплакала и начала ломать руки.

    - Вы спите, Егор Андреевич? - повторила она.

    В ответ на это послышался громкий сиплый храп. Соня поднялась.

    - Мер-р-зкий!! - проворчала она.- Негодный! Так вот ты  какой?  Так  на же, вот тебе! На тебе! На тебе!

    И Соня своей маленькой ручкой раз пять коснулась до затылка Гвоздикова, и как коснулась! Ноги ее заходили по его шляпе. Мстительны женщины!

    На другой день Гвоздиков послал Соне письмо следующего содержания:

    "Прошу прощения. Не мог вчера явиться, потому  что  был  ужасно  болен. Назначьте другое время, хоть сегодняшний вечер, например.

    Любящий Егор Гвоздиков".

    Ответ на это письмо был таков:

    "Шляпа ваша валяется около беседки. Можете  ее  взять  там.  Пиво  пить приятнее, чем любить, а потому пейте пиво. Не хочу вам мешать.

    Уже не ваша С...

    P. S. Не отвечайте мне. Я вас ненавижу".